ой" - Евтушенко с  его  американскими  стихами? А  еще большая
неприязнь  окружает  поэтов  снаружи.  Власть их обзывает антисоветчиками, а
интеллигентная  публика  обвиняет  в  том,  что они этой  власти  продались.
Некоторые совершенно серьезно заявляют, что порядочный поэт должен погибнуть
-  и  чем  раньше, тем  лучше.  Хороший  тон  - в двадцать  шесть  лет,  как
Лермонтов,  а уж крайний срок - в тридцать семь, как Пушкин. Вознесенскому и
Евтушенко  скоро стукнет по тридцать восемь, а  они до сих пор живы - просто
неприлично!
     Наслушавшись  таких  разговоров  и  подсобрав  кое-какую  занимательную
хронологию, Высоцкий пишет песню  "О  фатальных датах и цифрах", посвящая ее
своим друзьям-поэтам. Не уточняя, кого именно имеет в  виду, - может быть, и
себя в том  числе. Начинается песня  многозначительно и проникновенно:  "Кто
кончил жизнь трагически, тот - истинный поэт...  " Вроде бы и возражений тут
быть не может, да  еще статистика убедительная: лермонтовские двадцать шесть
лет, двадцать шестое декабря - самоубийство Есенина, Христос с его числом 33
к поэтам подключается, ну и высшая точка:
     С меня при цифре 37 в момент слетает хмель, -
     Вот и сейчас - как холодом подуло:
     Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль
     И Маяковский лег виском на дуло.
     А что же нынешние?
     Дуэль не состоялась или - перенесена,
     А в 33 распяли, но - не сильно,
     А в 37 - не кровь, да что там кровь! - и седина
     Испачкала виски не так обильно.
     И после всего этого - финал совершенно неожиданный:
     Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр, -
     Томитесь, как наложницы в гареме!
     Срок жизни увеличился - и, может быть, концы
     Поэтов отодвинулись на время'
     Да, правда, шея длинная - приманка для петли,
     А грудь - мишень для стрел, - но не спешите:
     Ушедшие не датами бессмертье обрели -
     Так что живых не слишком торопите!
     Без  трагедии  нет  большого  поэта,  но  не  надо  эту  трагедию   ему
старательно организовывать, не надо злорадствовать  и каркать. Неприятностей
у нас и так хватает, и смерть всегда где-то рядышком и наготове.
     Двадцать второго мая во время репетиции "Гамлета" падает полуторатонная
конструкция диаметром в  двенадцать метров. Двадцать человек было на сцене -
всех накрывает занавесом - как саваном. "Кого убило?" - спрашивает Любимов в
микрофон.  Ушибло  Семенова,  ранения получили  Насонов и  Иванов,  играющий
Лаэрта. Репетировались похороны Офелии, и ее гроб  спас ситуацию - принял на
себя  удар балки и  переломился. Да, всех нас  когда-нибудь кто-то задавит -
как  в  песне   поется.  Намеченная   на  июнь   премьера  в  очередной  раз
откладывается,  как  запуск космического корабля,  -  "в связи с  доработкой
конструкции".
     А  в  июле  Высоцкий  попадает  в  серьезную  аварию. Недолго  довелось
поездить  на  "Жигулях", купленных  для  него  в марте  отцом.  Живым все же
остался,  а  Вознесенский   потом  откликается  на  это   событие  эффектным
стихотворением - "Реквием оптимистический":
     Гремите, оркестры,
     Козыри - крести.
     Высоцкий воскресе,
     Воистину воскресе!
     Собирается  напечатать  это  в своей новой книжке, а  перед  этим  -  в
журнале  "Дружба  народов",   заменив,  правда,   имя  героя  на  "Владимира
Семенова", но  читатель, дескать,  поймет, о  ком речь. Поймет-то поймет, но
сколько же еще слово "Высоцкий" будет оставаться непечатным?
     Присоветовал  художник  Боря  Диодоров  попробовать   силы   в  детской
литературе:  у тебя есть юмор, разговорная интонация -  давай! И хоть это не
был заказ в строгом официальном смысле - Высоцкий загорелся. Сюжет сочинялся
на  ходу,  между делами разными, а как сел  за стол - так и понеслась поэма.
Заголовок заводной придумал:  "Вступительное  слово  про  Витьку Кораблева и
друга закадычного Ваню Дыховичного". Второго персонажа назвал в честь своего
коллеги по театру и сделал  его  интеллигентным  книголюбом-гуманитарием,  а
первого - технарем и  спортсменом. В общем, они  положительно влияют друг на
друга,   мастерят  космический   корабль   и  отправляются   в  межпланетное
путешествие.  В издательстве  "Детская литература" взяли посмотреть, а через
некоторое время сообщают, что рукопись не одобрил один очень крупный детский
классик:  не   хватает,  сказал,   художественности.  Есть   еще   и   такое
неофициальное мнение,  что детские книжки -  это кормушка для  определенного
писательского  круга, своего  рода мафия,  которая  всех  чужаков  с  порога
отвергает.
     Так и не поймешь - получилось у тебя что-то или нет.  А  потеря энергии
колоссальная  -  как  будто  бандитским  жестом  вырвали с  мясом  проводок,
соединяющий с  жизнью. Бьют, суки, не по  голове - башка уже тренированная у
нас, и даже не по душе - она тоже вся в рубцах, - нет, бьют аккуратно  в тот
орган, которым все сочиняется,  придумывается.  Вот  это место и есть  самое
незащищенное: несколько таких ударов - и нокаут.
     А помогать ему подняться после  нокаута  - дело исключительно  тяжелое.
Даже для женщины. Потому так  уж вышло,  что есть одна - и есть другая. И  у
каждой свое амплуа.
     Некая раскованная богемная особа  в доверительном разговоре  сильно его
развеселила, сказав:  "Порядочный мужчина  может  любить только  одну...  Ну
двух... Ну максимум трех женщин одновременно!" Прозвучало смешно, потому что
редко кто вслух  говорит такое, да и редко кто так  думает. А  вот действуют
так в  своей  собственной  жизни многие,  только  при  этом они очень  любят
контролировать чужую нравственность. Я, мол, особая статья, а  вот ты должен
быть примерным  семьянином и дисциплинированным однолюбом. Хотя в реальности
так  называемый  однолюб  -  это человек,  который любит одного себя.  А кто
неравнодушен к  другим, кто  по-настоящему нуждается  в спасительной женской
энергии и готов при этом  сам что-то отдавать - тот всегда рискует оказаться
в ситуации раздвоения.
     Нельзя сказать, что его брак с Мариной вызвал такой уж всеобщий восторг
- недобрых  и  завистливых  взглядов  хватало. Все же  этот  факт  понемногу
перешел из разряда  сенсаций в обыденную  колею. Но  еще одну жизнь  иметь -
этого никому не положено. А она существует без разрешений. И это о ней песня
"Здесь лапы у елей дрожат на весу... ", тоже попавшая в "Свой остров":
     В какой день недели, в котором часу
     Ты выйдешь ко мне осторожно,
     Когда я тебя на руках унесу
     Туда, где найти невозможно?
     Та, тайная - это полюс покоя  и тишины, возможность отвлечься, починить
порванные нервы. С  Мариной - совсем другое. Она нужна ему,  чтобы взлетать,
концентрируя последние силы, чтобы не сдаваться после очередного  поражения.
Она  -  его партнер в борьбе со смертью, с окружающей людской злобой.  Она в
эту роль вошла, сжилась с нею. В  Париже Марина приходит в себя, отдыхает от
эмоциональных перегрузок, а жить приезжает сюда, с ним.
     Она очень хотела,  чтобы  он  сыграл  Гамлета, и  это  желание  кому-то
куда-то передалось. Без такого соучастия  никакие большие дела не  делаются.
Его "Гамлет" - как тот роман  Мастера, который не был  бы  написан,  не будь
рядом Маргариты.
     Весной Марина приехала со своим младшим сыном,  его тезкой, Владимиром.
У того  была сломана рука,  которую  в Париже неправильно починили, - врачи,
они  везде  разного  качества.  Устроили  мальчика  к  хирургу  Долецкому  в
Русаковку;  навещая  его,  Высоцкий  дал  маленький  концерт  для  больных и
медперсонала.
     В  августе  - у  них  с  Мариной черноморский круиз,  на  этот  раз  на
теплоходе "Шота Руставели". Капитану Александру  Назаренко  и всему  экипажу
посвящена написанная в этом  плаванье песня "Лошадей двадцать тысяч в машины
зажаты...  ".  Корабли  и  кони  - вот два его  вечных "пунктика", все время
открываются новые повороты этих неисчерпаемых тем.
     Осенью  Таганку  наконец  выпускают  на  большие  гастроли в  Киев. Эти
сентябрьские  три  недели  -  просто  болдинская  осень.  Помимо  участия  в
спектаклях  и репетициях "Гамлета" (они и здесь не прерывались) он дал около
тридцати   концертов   -  в   Институтах  физики,   ботаники,   кибернетики,
электросварки и бог  знает чего  еще, на заводах и строительных комбинатах и
т. д. и т. п.
     Прежде чем перейти к песням,  рассказывал о театре -  с увлечением и  с
удовольствием, не впадая  в пафос и сочетая  серьезность  с  шуткой.  Сор из
избы, естественно, не выносится в таких случаях:  не станешь  же вспоминать,
как Любимов доводит его на репетициях  своими  сарказмами, или рассказывать,
как однажды, не выдержав, швырнул он в Любимова гамлетовскую  рапиру, а тот,
кстати,   даже   не  вздрогнул.   Да   и   забываются  все  эти   закулисные
страсти-страдания,  когда говоришь о  большом общем деле, без которого  жить
невозможно и которое в тебе  самом так нуждается. У Таганки за каких-то семь
лет уже сложилась довольно красивая история, а самое главное у них с театром
еще впереди, и притом совсем близко.
     И   даже  новые  песни  успевал  сочинять  Высоцкий  в   Киеве.   После
многочисленных  встреч  с   научной  интеллигенцией  возник  замысел   песни
"Товарищи  ученые...  ".  А  чтобы  не  потерять  связь  с  народом, автором
составлен "Милицейский протокол": "Считай по-нашему, мы выпили не много... "
Гамлетовский  год  вообще выдался  урожайный,  причем преобладают  тут песни
непростые, со вторым дном,  с вопросами, на которые нет однозначного ответа:
о масках, про первые ряды, про мангустов, про золотую середину...
     Осенью,  в  преддверии  судьбоносной   премьеры,  родились   две  песни
настолько разные, что даже непонятно, как мог  их  сочинить один человек, да
еще в столь коротком временном промежутке. Впрочем, человек этот сам написал
в  анкетном  опросе, что  считает  себя  разным.  Одна  -  "Песня  конченого
человека",   где   подробно   развернуто   состояние   абсолютной   душевной
опустошенности:
     Ни философский камень больше не ищу,
     Ни корень жизни, - ведь уже нашли женьшень.
     Не вдохновляюсь, не стремлюсь, не трепещу
     И не надеюсь поразить мишень.
     Устал бороться с притяжением земли -
     Лежу, - так больше расстоянье до петли,
     И сердце дергается словно не во мне, -
     Пора туда, где только ни и только не.
     А вторая -  песня о беспредельности возможностей человека, о  личности,
преодолевающей  все  свои  внутренние  слабости,  а  также  все  мыслимые  и
немыслимые преграды.  Со школьных лет  в  сознании засела  идея  горизонта -
линии, ограничивающей видимую  нами поверхность. Кому не знакома эта детская
идея - вот возьму и дойду, дошагаю до этой черты! А некоторые могут зажечься
столь  невероятным  намерением и после того, как достигают совершеннолетия и
получают водительские права:
     Чтоб не было следов, повсюду подмели...
     Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте:
     Мой финиш - горизонт, а лента - край земли,
     Я должен первым быть на горизонте!
     И как часто бывает, замысел  перестраивается по ходу. Не только по ходу
мысли,  но и  по ходу  всей  жизни, которая  в  данный момент  сжимается  до
пространства песни.  Борьба, соревнование -  не главное. Кто первый, кто  не
первый - это чисто игровая условность. Смысл сумасшедшей гонки в другом:
     Меня ведь не рубли на гонку завели, -
     Меня просили: "Миг не проворонь ты -
     Узнай, а есть предел - там, на краю земли,
     И - можно ли раздвинуть горизонты?"
     И  Шекспир с  Гамлетом хотели эти горизонты раздвинуть,  снова и  снова
спрашивая:  можно ли остаться человеком  в  бесчеловечной жизни? Не для себя
такое  выясняется - для всех. И спортивного финиша  с пьедесталом почета тут
быть не может. Достигнуть этой  недосягаемой  линии можно, только перескочив
ее:
     Но тормоза отказывают, - кода! -
     Я горизонт промахиваю с хода!
     Что это  конкретно значит - самому не совсем  ясно. Может быть, смерть:
"откажут  тормоза" -  такое выражение не первый раз у него встречается,  уже
почти как навязчивая  идея.  А  может быть,  и совсем-совсем новая  жизнь...
Успеть бы доделать свое дело - и там ничего не страшно...
     Вечер 29 ноября. Взволнованная толпа  заполнила все  пространство между
станцией "Таганская-кольцевая" и театральным зданием. Шансов попасть  внутрь
- никаких,  но они  все  равно хотят быть  поближе  к тому месту, где сейчас
происходит самое главное.
     Высоцкий  в черном  свитере  сидит в глубине сцены с  гитарой, негромко
наигрывая  разные  свои песни. Он там был еще  за двадцать минут до начала -
такой  придуман  ввод.  Почти каждый  зритель,  входящий в  зал,  испытывает
оторопь: это  Высоцкий или нет? Удостоверившись в подлинности, занимают свои
места... Но что это? Большая группа студентов  штурмом взяла зал. Кого-то из
них  по-быстрому  загоняют  на балкон,  менее удачливых  передают  в объятья
милиционеров. Минут пятьдесят уходит на наведение порядка.
     Ну вот, остальные актеры  выходят на сцену, все  - в траурных повязках.
Могильщики закапывают в яму черепа. Кричит петух. Наступает время Высоцкого.
Время  встать,  подойти  к стоящему на  авансцене  мечу,  коснуться струн  и
пропеть эти давно ставшие своими слова:
     Гул затих. Я вышел на подмостки...
     Линия горизонта осталась позади...
     Неутолимая жажда

     Что  происходит с человеком, когда он добился почти всего, чего  хотел?
Если этот  человек  - Высоцкий, то с ним  все  очень  просто:  он  хочет еще
большего.
     Казалось, "Гамлет" - полная и окончательная профессиональная победа "на
театре". Двух  таких полноценных ролей, как Галилей и Гамлет,  нет ни у кого
больше. И это при том, что Любимов упорно и последовательно стесняет в своих
спектаклях индивидуальное актерское начало. Он думает  прежде всего  о  том,
чтобы зрителю "вставить  шомпол  в задницу", как  Золотухин  говорит.  Всеми
этими плахами с топорами, занавесами ходячими он на прямую связь с  публикой
выходит,  а от актеров  отгораживается. Вон  в  спектакле  по Евтушенке весь
первый ряд - это американские полицейские с дубинками, они  время от времени
выскакивают на сцену, чтобы тюкнуть по голове очередного борца за свободу. И
на зрителей  порой  оглядываются сурово: мол, и вас тоже можем  обслужить. В
общем, одна толпа на сцене, другая толпа в зале, а командует парадом  царь и
бог, который там сзади с фонариком сидит.
     И  вот Высоцкий  прорвался  за  флажки,  через  все эти  цепи,  плахи и
занавесы. Теперь он говорит о себе, о своем Гамлете, для которого "быть - не
быть" - неразрешимая пожизненная дилемма. И в спектакле, по существу, как бы
два  слоя -  любимовский и "высоцкий".  Режиссерский слой, конечно, потолще,
зато слой Высоцкого - утонченнее, он не для  всех, а для таких  же, как  он,
мыслящих  одиночек. Примерно вот в  таком духе можно истолковать  двукратное
звучание  в спектакле знаменитого монолога. Первый раз  Высоцкий читает  его
холодно, расчетливо, как бы взвешивая  все "за" и "против". А потом  тот  же
текст - на едином всплеске,  заводясь до  предела: "Быть! Быть!" Раздумчивое
"или" проваливается в бездну жизненной страсти...
     Каждый  спектакль  отбирает  у  него  два  килограмма веса. Но -  плоть
убывает,  а  душа  растет. И  требует  новых  больших дел.  Родная советская
кинематография после "Опасных гастролей"  давно вниманием своим не баловала,
а тут  еще учинила редкую  подлость. Все уже было  заметано с фильмом "Земля
Санникова".   Картина   о  полярниках   дореволюционных,   роль   серьезная,
мужественно-романтическая. Под нее сложилась песня "Белое безмолвие", где он
уже наглядно намечтал себе встречу с вечным полярным днем:
     Север, воля, надежда - страна без границ,
     Снег без грязи - как долгая жизнь без вранья.
     Воронье нам не выклюет глаз из глазниц -
     Потому что не водится здесь воронья.
     Пробили ему нормальную денежную ставку, заключили договор. Освобождение
от театра у Дупака  и Любимова выпрошено с кровью. Виза для Марины получена,
билеты  на  руках  -  и  на  тебе! -  в  последний  момент  отбой.  Директор
"Мосфильма"  Сизов объявляет:  "Его  не надо". Режиссерам Мкртчяну  и Попову
популярно  объясняет, что Высоцкий  - фигура  слишком  современная, что  все
зрители  будут  смотреть  на  скандальную  знаменитость, а  не  на фильм.  И
прославленный  борец   с  культом  личности  Григорий  Чухрай,  руководитель
экспериментального  творческого  объединения,  обещавший Высоцкому,  что без
него картины не будет, тут же отрекается, не дождавшись и первого петушиного
крика: мол, он у нас еще и не утвержден.
     Все чаще  фильм служит только  трамплином для поэзии. И куда мы с этого
трамплина прыгнем - одному богу известно.  А именно - богу Аполлону, который
к священной  жертве призывает таким  вот сложным способом.  Действует  через
режиссеров, придумывает какие-то роли, пробы. Подбивает песни сочинять - для
фильмов как бы. А потом, когда на роль не утверждают или песни вырезают, - в
сторонку уходит и умывает руки: дескать, кино -  не моя компетенция. Это уже
десятая муза, а я, товарищ, курирую только девять...
     От  "Земли Санникова" взлетели "Кони  привередливые". Ночью  это  было.
Тишина...  Крепкий чай  из английской синей  банки...  "Пропадаю!" -  пришло
ключевое слово с необходимым звуковым раскатом. Может быть, всплыло в памяти
нервное место из  Бабеля  ("Пропадаем! - вскрикнул  я,  охваченный гибельным
восторгом,  -  пропадаем, отец!"). Помножилось  оно  на пушкинское  "мрачной
бездны на краю" - и получилась явственная, и притом отчаянная, картина:
     Вдоль обрыва, по-над берегом, по самому по краю
     Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю...
     Что-то воздуху мне мало - ветер пью, туман глотаю,
     Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!
     В самом  деле:  куда ты  несешься? Ведь  можно жить помедленнее, шаг за
шагом,  аккуратно распределив  все  свои дела во времени. По одной  песне  в
квартал, по одной роли в год - смотришь, так  к семидесятилетию и  наберется
лавров  на  целый  венок. Да  и  с  женщинами  толковые, деловитые  донжуаны
встречаются по продуманному графику, избегая  нежелательных скоплений ихнего
брата  в  одном  времени  и  пространстве. Что за  дурь такая - хотеть всего
сразу?
     Вот  и  запустил  в  небеса  это  слово-просьбу, почти  молитву:  "Чуть
поме-е-дленнее, кони,  чуть поме-е-дленнее-е..." А  оттуда возвращается, как
будто эхом, словцо такое тяжеловесное, царапающее, само по себе целая  песня
надсадная: при-ве-ред-ли-вы-е... Слово-автопортрет, такой он -  и ничего  со
своей натурой поделать не может.
     А "Земля Санникова" потом вышла с бодрой и мелодичной песенкой - кто-то
даже говорил, что автор  слов ее под "Коней" немного подделывался, по-своему
переиначив фразу "Хоть мгновенье еще постою  на краю... ". Но похожего мало:
"Призрачно  все  в  этом  мире  бушующем... "  Почему  призрачно-то?  Пустые
словеса.  А главное  - какая  мысль там выражена?  "Есть  только  миг  между
прошлым и будущим,  именно он называется жизнь".  Нет, ребята, "мигом одним"
живут только недалекие жлобы, а у кого душа имеется, тому предстоит еще свое
дожить,  допеть  при  встрече  со  Всевышним.  Туда   и  торопятся  поэты  -
самоубийцы, само-сожженцы...
     Но  все-таки  попробуем  еще  пожить.  Захотелось  надежной  крыши  над
головой.  Ездили на  подаренном Мариной "рено"  смотреть  с  Золотухиным его
новую  резиденцию  на Рогожском  валу. Метраж,  комфорт, простор для  души и
творчества!  У  самого  же  Высоцкого  пока снятая  на  три  года квартира в
Матвеевском  да  очередь  на кооператив,  за  который  недавно  полторы тыщи
заплатил. Появилась перспектива,  к тому же Союз  кинематографистов  наконец
принял этого артиста в свои прославленные ряды. Ролей не дают, зато членский
билет на месте. Марина к  этому относится довольно серьезно, уж она  в таких
делах разбирается. Имя именем, а всякие