нную  сверхзадачу - или считают,
что он грубоватым языком излагает очевидные истины? Все  реже  с ним говорят
откровенно на эти темы люди своего круга, все отчетливее полоса отчуждения.
     Город  попросил Любимова дать  помимо спектаклей  еще  концерт артистов
прославленного театра.  Оборудовали зал - мест на три тыщи,  если не больше.
Стали выходить таганские звезды. Демидова замечательно прочитала стихи Блока
-  вежливо  ей  похлопали.  Следующий был номер - не важно чей,  но человека
по-хамски  согнали гулом  и свистом со  сцены. Это  они ждут Высоцкого  и от
нетерпения способны  на все. Собрался Смехов исполнять Маяковского - и опять
нависла угроза  обструкции.  Высоцкого  просто  выносит  на сцену,  гнев его
распирает, и он взглядом  василиска в  мгновенье заставляет толпу онеметь. -
Если вы сейчас же не замолчите, я вас уважать не буду. Вы обидели  не только
моих друзей, но и артистов высочайшего класса. Объяснил популярно, кто здесь
кто.  Поняли, успокоились.  Выслушали и  Смехова, и Золотухина. А  он на эту
публику  всерьез рассердился: если  вы  любите  Высоцкого,  то зачем  же его
подводите, ставите  в дурацкое положение? Но, кажется, они  это  не  со зла.
Вышел уже с гитарой,  осторожным жестом приостановил радостный  шквал.  Нет,
это не массовое одурение, лица все-таки не фанатичные, осмысленные...
     После  всех   записок,   вопросов-ответов   он  выходит,   преследуемый
собирателями  автографов,  на  свежий воздух.  Садится в  автобус -  и вдруг
поднимается в воздух.  Что, мы в самолет по ошибке сели? Нет, это поклонники
подняли автобус на руках. Ну, это можно, если вам так нравится: все же  я  в
этом автобусе не один, а с товарищами.
     Первого июля отправились на катере  вниз  по  Каме - в Елабугу.  Оплата
проезда   -  натурой,  то  есть  Высоцким.   Еще  у  Пушкина  описано  такое
распределение  труда:  "Нас было  много  на челне,  иные  парус напрягали...
Та-та-та-та  наш  кормщик умный  в  молчанье  правил  грузный  челн,  а  я -
беспечной  веры полн, - пловцам я пел... " Приплыли, вскарабкались на крутой
берег, добрались до места, где Цветаева жила и где с жизнью рассталась.
     Дом  оказался наглухо  закрытым, подались  к соседке. Она разговаривала
так  же неприветливо, как обитатели "нехорошей  квартиры" на Большой Садовой
теперь встречают поклонников "Мастера и Маргариты". От  нее  узнали, что дом
переделан, что нет уже ни комнаты, в которой Цветаева с сыном Муром жила, ни
пристройки, где  "эта писательница" повесилась. Пристройка была низкая, и ей
пришлось на  колени стать. (Прощения у  Бога просила -  подумалось.  ) Тетка
что-то  еще  плела про  жареную картошку  на  сковородке,  про запас крупы в
шкафу.  Все-то они  со жратвой сравнивают, хотя при чем тут это: от голода с
собой  не кончают... А от чего все-таки? Сколько уж всего наговорено на тему
самоубийства,  сколько  мифов и теорий  нагорожено, а всякий  раз  начинаешь
думать об этом с нуля...
     Нет, хрен вам, пуля  и петля! Никогда и ни за что! Это ему теперь стало
окончательно ясно.  Самоубийство - смерть разума, которую разлученная с  ним
душа вытерпеть  не  может.  А он со  своим  разумом  еще ни дня в разлуке не
прожил. Все  пока что всегда  понимал  трезво - как ни  вызывающе  это слово
звучит применительно к его образу жизни. Если что не выдержит когда-то - так
это  душа,  а  души самоубийцами не  бывают, они  просто  переходят в другое
пространство.
     Могилу Марины тогда, в сорок первом, потеряли,  потом  через двадцать с
лишним  лет  памятник  поставили   там,  куда  по  интуиции  указала  сестра
Анастасия.  "Здесь,  я  чую!"   -  старушка   кричала.   Правильно,  что  ее
послушались.  С  душой  поэта  ведь  можно  говорить  в  любом  месте,  если
проговоришь  про себя несколько его строк: "Кто победил на площади - про  то
не  думай  и  не  ведай, в  уединении  груди  - справляй и  погребай  победу
уединения в груди. Уединение: уйди, жизнь!"
     Из напитков  ему здесь больше всего нравится кумыс - говорят, он даже с
градусами! Ему достают его  столько,  что  почти на всю труппу хватает. Люди
здесь объявились такие -  даже не назовешь их пошлым словом  "поклонники", в
общем, хорошо  его  понимающие. Работают на КамАЗе,  а читают побольше,  чем
московские задаваки. Ходили с коллегами в гости в одну  такую семью - там на
полке, рядом с книгами классиков, пленки с аккуратными надписями  "Высоцкий"
по  краю коробки.  "У  нас все хорошо знают вашу  поэзию",  -  спокойно  так
говорят,  без  подобострастия.   Есть  читатели,  будет   для  них  и  книга
когда-нибудь.
     "Мак-Кинли" в  июле  снимается  в Венгрии.  Много всяких нагромождений,
нарочитого драматизма, иронии, обращенной неизвестно на что. Как состыкуются
со  всем  этим  баллады?  Оттуда  -  в  Югославию,  где  недолгие  съемки  в
"Единственной  дороге", а потом  с Мариной -  на остров  Светац,  где  самый
лучший в мире  отель  "Святой  Стефан"  и  великолепное море  с  Италией  на
противоположном берегу...
     - Адр-риатические волны, как Саня некогда сказал. Почему "Саня"? Это не
от  фамильярности,  а  по  созвучию  -  просто  в  конце  "Евгения  Онегина"
говорится:  "Иных  уж  нет, а  те далече, как Сади  некогда сказал".  А  про
адриатические волны  -  в  первой главе того же  произведения. Так-то!  Нет,
всего "Онегина" я тебе, пожалуй, наизусть уже не расскажу - память не та, но
на часок, с пробелами и купюрами  могу...  Ладно,  в  следующий  раз.  А еще
Пушкин написал  про  Бонапарта и черногорцев, которые  не сдались французам.
Хотя   и  не   довелось   Александру   Сергеевичу   сниматься  в  совместном
советско-югославском фильме и быть командированным в  эту страну.  Продолжая
классическую традицию... Короче, вот стихи:
     Водой наполненные горсти
     Ко рту спешили поднести -
     Впрок пили воду черногорцы,
     И жили впрок - до тридцати..
     Приглашает  Высоцкого  с  супругой  к   себе  на  дачу  чрезвычайный  и
полномочный посол СССР  в  СФРЮ  товарищ  Степаков Владимир Ильич.  Да,  тот
самый,  что в Центральном комитете КПСС  шесть лет  назад  заведовал отделом
пропаганды и агитации. По всей видимости,  именно он развернул тогда широкую
пропаганду  против  сомнительных  песенок "с  чужого голоса". Партработников
иногда  посылают  на  дипломатическую  работу  -  в  порядке  повышения  или
понижения в чине.  Послать бы и нам этого посла...  Но кто старое помянет  -
тому глаз вон, будем дипломатичны.
     Начал  с  "Песенки  про  козла  отпущения"  - посол  слушал  задумчиво,
поежился на словах:
     Не один из вас будет землю жрать,
     Все подохнете без прощения, -
     Отпускать грехи кому - это мне решать
     Это я - Козел отпущения!
     Среди приглашенных и любимая певица советского народа Людмила Зыкина. У
кого-то  возникает  идея  объединить  двух   "звезд".  Стали  искать  песню,
подходящую для обоих. Затянули: "Если  я заболею  - к  врачам  обращаться не
стану...  "  Так  себе  вышло.   А  потом,  когда  Высоцкий  начал  "Как  по
Волге-матушке, по  реке-кормилице...  ",  Зыкина  неплохо ему  подпела.  Вот
сенсация-то: дуэт Высоцкого и Зыкиной! Но не услышит этого народ, потому что
такие вещи у нас делаются только в экспортном исполнении и для ограниченного
спецконтингента.
     Пожалуй, главное из того, что он написал на тридцать седьмом году жизни
своей,  - это "Погоня" и  "Старый дом". Не просто цикл  получился, а  как бы
маленькая поэма в двух частях - "Очи черные", и финал не только вторую песню
завершает, но и замыкает кольцо:
     ... Сколько кануло, сколько схлынуло!
     Жизнь кидала меня - не докинула.
     Может, спел про вас неумело я,
     Очи черные, скатерть белая?!
     Два образа России.  В одиночку наш  человек отчаянно смел - и  от любых
волков ускачет.  А как сойдутся вместе,  то -  "скисли душами,  опрыщавели",
"испокону  мы  - в зле да  шепоте". Получается,  что зло у  нас  множится  в
коллективных формах, а добро всегда индивидуально. Во все времена.
     Может быть, "Погоню" он споет в новом фильме Хейфица - "Единственная" -
по рассказу Павла Нилина с отличным названием "Дурь". И любовный треугольник
там  необычный.  Главного  героя  - шофера,  играет  Золотухин, его  жену  -
Проклова.  Ее героиня -  такая,  как говорят  в  народе,  "не б... а честная
давалка"  - не может  устоять перед личностью  в  штанах. И вот очередным ее
предметом становится  руководитель хорового кружка Борис Ильич, которому она
после   задушевного   разговора   отдается.   Высоцкому   предложено   этого
провинциального неудачника сыграть, а если захочет - то и спеть. Предложение
принято, а насчет песни - посмотрим.
     На  гастроли в Вильнюс труппа  приехала поездом  "Летува", а Высоцкий с
Дыховичным и Золотухиным на "БМВ". "И какой же еврей не любит быстрой езды",
-  острил Золотухин, когда рулил  Дыховичный.  Переночевали  в Минске.  Ваня
угощал жареными утками, подстреленными  на царской  охоте его тестем, членом
политбюро ЦК КПСС.
     Началось  все  нормально,  а потом навис очередной  срыв. Разругался  с
Таней,  потом просил у нее прощения на глазах у всех. А самого себя простить
можно, увы, единственным способом...
     Сутки  проспал в  номере. Машину Дыховичный перегнал в Москву, куда они
уже потом вместе отправились поездом. Гастроли продолжаются в Риге,  но туда
Высоцкий попадает  не  сразу. Опять в нем жизнь и смерть захотели помериться
силами.  Разум  как будто  скован,  но все-таки  цел и  продолжает  пассивно
наблюдать  за  происходящим. Вот его  несчастный владелец вырезает  из  себя
"вшивку",  вот он  тем же ножом ударяет себя в грудь - но знает, что удар не
смертелен. Дает Дыховичному себя скрутить и вызвать "скорую помощь", которая
накладывает швы. Что потом? Пытается выброситься из окна, но чувствует,  что
притяжение жизни сильней. Оказывается в Склифе, через сутки выписывается, но
едет не  домой, а к  Севе  Абдулову на Немировича-Данченко, откуда его вновь
везут в Склиф, предварительно вшив "эспераль" - прямо на столе.
     Все-таки последние пять дней  в  Риге  доиграл, а потом  на машине -  в
Ленинград,  на весь октябрь. В самом начале  месяца туда приходит известие о
смерти  Шукшина. Умер Вася  в сорок  пять, во время  съемок  монументального
фильма Бондарчука "Они  сражались за Родину" - по одноименному недописанному
роману Шолохова. Шукшин работал  в начальственной картине в надежде получить
добро  на  собственный фильм о Разине,  это была его заветная мечта. И вот -
конец мечтам.  Все,  конечно же, принялись  вспоминать, как в фильме "Калина
красная"  Шукшин свою смерть предсказал,  хотя несколько  месяцев  назад эту
картину дружно  ругали за  неестественность  конфликта, за отсутствие  живых
характеров и натужную "чуйствительность".
     Шукшина  Высоцкий  не  видел  уже несколько  лет,  профессиональное  их
сотрудничество когда-то свелось к  доисторическим  уже разговорам  по поводу
фильма  "Живет такой парень" - лучшей, наверное, вещи Шукшина, куда тот даже
попробовал Высоцкого на роль Пашки Колокольни-кова, уже обещанную Куравлеву.
Ранние песни Шукшин слушал на Большом Каретном - молча, без  комментариев, а
потом никак своего отношения к работе Высоцкого не обнаруживал. Но разве это
важно  сейчас?  Мы  всегда  оставляем возможность  встречи  с  человеком  на
"потом", на перспективу, а  потом  - известно  что.  Не  встретимся уже,  не
поговорим.
     Рванул в Москву,  успел на отпевание  и на  похороны. В актерской среде
особенно  ощутима   театральность  посмертного   ритуала.   Для  многих  это
продолжение ярмарки тщеславия,  повод выказать себя. Хотя видишь и искреннюю
боль на некоторых лицах. Все в нас перемешано: не поймешь, где играем, а где
живем. Артист  -  как  ребенок:  вот он  залез на  окно и грозится прыгнуть.
Играет  вроде и  чуть ли не смеется. Но не удержишь - упадет и разобьется до
смерти.
     Стоя у гроба, вдруг поймал себя на мысли, что  приехал как бы и на свою
смерть  со  стороны взглянуть. Хоть  и описал  он уже  все  это  в стихах  с
предельной точностью, а потянуло  посмотреть, как  это выглядит. Нехорошо...
Одно  оправданье:  быть может, после этой репетиции,  этого учебного полета,
довольно скоро и нам отправляться в небеса...
     Возвращался  на  машине,  и  за  семьдесят  километров   до  Ленинграда
перевернулся, как  в кино. И, как  каскадер на  съемках, остался  целехонек.
Помятый бок  машины знакомый мастер за два дня  выровнял. Ох, и задергал раб
божий Владимир Господа своего! Просился, просился к нему, а тот его на место
поставил: не пришла твоя очередь, поживи еще да помайся как следует!
     И - давай, пиши о впечатлениях, даром что ли катался туда-сюда?
     Стихи пришли, прервав непривычно долгую для него полосу молчания:
     Мы спим, работаем, едим, -
     А мир стоит на этих Васях.
     Да он в трех лицах был един -
     Раб сам себе, и господин,
     И гражданин - в трех ипостасях!
     Еще - ни холодов, ни льдин,
     Земля тепла, красна калина, -
     А в землю лег еще один
     На Новодевичьем мужчина.
     Должно быть, он примет не знал, -
     Народец праздный суесловит, -
     Смерть тех из нас всех прежде ловит,
     Кто понарошку умирал...
     Получилось  в итоге двенадцать  строф - длинновато, и финал  заранее не
продуман. То ли закончить словами: "Но успокоился всерьез - решительней, чем
на экране", то ли поставить точку на строфе: "Все  - печки-лавочки, Макарыч!
-   Такой  твой  парень  не  живет!"...   Появился   у   Высоцкого   холодок
профессионализма, - может быть, он необходим для настоящей поэзии?
     Потом  Вознесенский   тоже   на   смерть  Шукшина   откликнулся.  Стихи
мастерские, конечно, техника на пять с плюсом:
     В каждом городе он лежал
     на отвесных российских простынках.
     Называлось не кинозал -
     просто каждый пришел и простился.
     Он хозяйственно понимал
     край как дом - где березы и хвойники.
     Занавесить бы черным Байкал,
     словно зеркало в доме покойника.
     Но тут уже не холодок, а холод. Очень ровное отношение - и к покойнику,
и к Байкалу.
     Незадолго до отъезда из Питера побывали с Мариной у Федора Абрамова. Он
подарил свою книгу  "Последняя охота". А по возвращении в Москву узнали, что
Гена Шпаликов повесился. Возраст - тридцать семь.  Алкоголь - да. Публикаций
-  нет,  если не  считать каких-то пустяков в песенниках. Народ поет дурными
голосами "А  я иду,  шагаю  по  Москве...  ", не  зная имени автора.  Ушел в
статусе  сценариста, сейчас, может быть, начнут  вынимать  из стола  стихи и
печатать.
     Эмоциональный фон - хуже не придумаешь. После отъезда Марины - еще одно
погружение во тьму. В театре - рутинная работа. Любимов возобновил репетиции
"Живого",  хочет  его  все-таки  сдать.  А  в  качестве  синицы  в  руках  -
"Пристегните ремни". Вся  сцена - самолет  изнутри,  сидят там  разные люди,
вспоминают  о  войне,  рассказывают о  трудностях, с которыми в  наше  время
сталкиваются  строители...  Поначалу   у  Высоцкого  была  роль   Режиссера,
выяснявшего   отношения  с   Писателем  (артист  В.  Золотухин),  потом  все
перекроили. Смелость там была второй свежести, так и ту цензура урезала.
     Но начало спектакля получается хорошее. Через весь зал проходит солдат,
в полной  выкладке,  с автоматом за спиной, в  руках гитара, как оружие. Его
сразу узнают по голосу, и песню многие в зале давно помнят наизусть:
     От границы мы Землю вертели назад -
     Было дело сначала, -
     Но обратно ее закрутил наш комбат,
     Оттолкнувшись ногой от Урала.
     Наконец-то нам дали приказ наступать,
     Отбирать наши пяди и крохи, -
     Но мы помним, как солнце отправилось вспять
     И едва не зашло на востоке.
     Мы не меряем Землю шагами,
     Понапрасну цветы теребя. -
     Мы толкаем ее сапогами -
     От себя, от себя!
     Автор и герой

     Самое многозначное слово в песнях Высоцкого  - "я": "Я сам с Ростова, я
вообще подкидыш...",  "Я  был  слесарь шестого разряда... ", "Я  несла  свою
беду... ", "Я - самый непьющий из всех мужиков... ", "Сто  сарацинов я  убил
во славу ей...", "Я - Баба Яга, вот и вся недолга... ", "Я в деле, и со мною
нож... ".
     Кого тут только нет - люди каменного века и наши современники,  мужчины
и женщины, существа реальные и мнимые, звери  и  птицы. Даже  неодушевленные
предметы -  микрофон или самолет, к примеру, и те обретают  собственное "я".
Творчество  Высоцкого - непрерывный процесс перевоплощения, проживания чужих
жизней, переживания  чужих точек зрения. Поэтическое  поведение  Высоцкого в
каждой из  ролей  настолько естественно, что молва долгое время "вычитывала"
из  песен  фантастически-легендарную  биографию  автора.  Уже  в  1970  году
Высоцкому приходилось спорить с мифами о себе, пародировать легенды и слухи:
     А с которым сидел в Магадане,
     Мой дружок по гражданской войне...
     Вот что он  говорил  по этому поводу уже вполне серьезно:  "Меня  очень
часто  спрашивают в письмах, не воевал ли  я, не плавал  ли, не летал ли, не
сидел ли... Это все происходит оттого, что почти все  мои  песни написаны от
первого  лица:  я  всегда  говорю  "я",  и  это  вводит  некоторых  людей  в
заблуждение...  Там  есть мое  отношение,  мое  рассуждение,  мое  мнение  о
предмете, о котором я говорю с людьми. Это я не где-то вычитал, а сам так об
этом думаю. Вот поэтому, мне кажется, я имею право говорить "я"". И еще,  из
другого выступления: "Мне проще влезать  в шкуру других людей  и  из нее уже
разговаривать".
     Обратите  внимание:  в  раздумьях  Высоцкого  о  своей  работе,  в  его
творческой  рефлексии присутствует явная парадоксальность. С  одной стороны,
он  четко осознает  полную самостоятельность, резкую  индивидуальность своей
позиции, с другой стороны -  эту позицию он склонен высказывать, находясь "в
шкуре" других людей. Но такой парадокс присущ самой природе искусства, часто
предпочитающего прямым и простейшим путям пути окольные.
     Как  мы оцениваем качество художественного перевоплощения? Одни  больше
всего ценят  сходство с  "натурой",  с  "моделью",  другие -  оригинальность
художника,  остающегося  собою,  кого бы  он  ни  играл.  А  для  искусства,
наверное,  важны  оба  эти  начала:  и  самоизменение,  и  самовыражение.  И
сочетание  этих  начал.   Высоцкий  заставляет  нас  поверить  в  реальность
выдуманных им персонажей  -  и  в  то же  время  ни  в одном  из  персонажей
полностью не растворяется.
     Возьмем, к  примеру, "Смотрины" - своеобразный "физиологический  очерк"
деревенской   жизни.   Конечно   же,   Высоцкий,   в   силу   биографических
обстоятельств, знал деревню меньше,  чем, скажем, В. Золотухин  и Б. Можаев,
которым   эта   песня   посвящена.  Можно,  наверное,  найти,  так  сказать,
"технические" неточности вроде выражения "гусей некормленых  косяк" (косяком
называют стаю птиц,  летящих углом,  о гусях же  деревенский  житель так  не
скажет). Но, как сказано в песне, "дело даже не в гусях, //- А все неладно".
И вот  это-то ощущение "неладности"  жизни, знакомое самому автору по совсем
другому  опыту,  и   создает  точку  пересечения  сознания  автора  и  героя
(оставляя,  естественно, возможность  для  такого  же  пересечения  сознания
читателя или слушателя). Говоря  обобщенно, Высоцкий  строит  художественное
сравнение автора и героя.
     А достоинство сравнения - не в элементарной "похожести".  Тут требуется
тонкая  диалектика  сходства  и  контраста,  достигаемая  только  творческой
интуицией и творческой смелостью. Вслушаемся внимательно в речь персонажа:
     Потом у них была уха,
     И заливные потроха,
     Потом поймали жениха
     И долго били,
     Потом пошли плясать в избе,
     Потом дрались не по злобе -
     И все хорошее в себе
     Доистребили.
     Последние два стиха в значительной мере -  "от  автора", с точки зрения
натуралистической они  не вписываются в речь подвыпившего рассказ