решься до своей крамольной фамилии:
     "...   Натуралистический  взгляд  на  жизнь  как   на   нечто   низкое,
отвратительное,   беспощадно   уродующее  человеческую  душу,  взгляд  через
замочную скважину  или отверстие ватерклозета сегодня, как известно, не нов.
Он  широко  прокламируется  в  современной западной  литературе.  При  таком
взгляде жизнь в литературе предстает соответствующей избранному углу зрения,
облюбованной   точке   наблюдения.   Именно   такой,    предельно   жесткой,
примити-визированной,  почти  животной,  лишенной  всякой  одухотворенности,
каких  бы  то  ни  было  нравственных  начал  и  предстает жизнь  со страниц
альманаха, -  возьмем  ли мы  стилизованные под  "блатной" фольклор песни В.
Высоцкого, или стихотворные сочинения  Е. Рейна, или  безграмотные вирши  Ю.
Алешковского... "
     Гнусно, бездарно,  но задора  особенного не  чувствуется. Гниловаты эти
литературные начальнички, того и гляди,  труха из  них  посыплется. Говорят,
именно Кузнецов этот в Москве заправляет приемом  в Союз  писателей. Ничего,
еще не вечер, пока роман допишется, глядишь, уже другие люди туда придут.
     После тбилисских гастролей Высоцкий  получает  отпуск  в  театре, около
недели проводит  в  Париже.  Возвращаясь  через  Германию,  купил  у  своего
приятеля  Бабека  Серуша маленький  коричневый "мерседес" спортивной модели:
пригодилось   разрешение   на   ввоз   машины   без   пошлины,   которое  он
заблаговременно  получил  в  Министерстве  внешней   торговли  за   подписью
замминистра Журавлева.  Эта  машина  сразу стала любимой:  с ней будем  жить
долго и счастливо.
     Одиннадцатого  ноября  по  телевидению  начинается показ  пятисерийного
фильма  "Место  встречи  изменить нельзя". Смотрят  все  - в эти  часы улицы
вымирают, и количество правонарушений резко снижается. Говорят,  такой успех
был в прежние времена только  у  "Семнадцати мгновений  весны".  Но  разница
все-таки  есть:   "Мгновения"  -  сплав  выспреннего   пафоса  и  немудреной
сентиментальности.   Их  смотрели   по-разному:   одни  поглощали  с   тупой
буквальностью,  а  другие,  кто  покультурнее,  -  с  иронической  ухмылкой,
поглощая сюжет  как пародию. Недаром  потом пошли анекдоты  про  Штирлица  и
Мюллера, причем в них фашист  выступает как умный, а  советский  разведчик -
тупым пеньком, и, по правде говоря, фильм  для  этого дал все основания. Наш
фильм, хоть и не совсем на правде построен, но уж точно  не на лжи. Народ  с
ходу  подхватил  фразу  Жег-лова: "Вор  должен  сидеть  в тюрьме".  Суждение
жесткое,  но по сути  справедливое. Другое дело,  что  когда лес рубят, то и
щепки  летят,  но  в  том вина уже не  Жеглова. И тем  более  не  Высоцкого,
который,  кстати,  щедро наделил  своего  персонажа  и артистизмом, и легкой
ироничностью.  Нет, это  не  "мент":  среди  капитанов  милиции  такие яркие
личности встречаются не чаще, чем среди  дореволюционных следователей  люди,
подобные   Порфирию   Петровичу.  При.  всей  психологической  достоверности
чувствуется и игровая  условность. Высоцкий не есть Жеглов - и наоборот. Это
уж гарантию можно дать, что персонажа зрители не будут именовать "Высоцким",
а придя в театр, Гамлета или Свидригайлова не назовут "Жегловым".
     Очень, очень  недурственно  получилось. Не  исключено, что  это зрелище
годится  не  только для  одноразового употребления. Может быть, будут  потом
снова  смотреть -  уже не ради  сюжета,  а  ради искусства,  всматриваясь  в
оттенки актерской работы...  Жаль, конечно, что не завершается  каждая серия
песней  за кадром,  на  фоне  титров.  Тут Говорухин  все-таки неправ,  но -
проехали.
     Пресса   пошла   весьма   доброжелательная,   некоторые  статьи   такие
толковые... Ольга Чайковская, например, написала, что сама не знает, как она
к Жеглову  относится. Так  к  этому мы  и  стремились! Этой  неоднозначности
добиться ой как нелегко. Ну,  у Высоцкого-то  сколько песенных персонажей, к
которым не знаешь, как относиться! Потому и слушают песни вновь и вновь. И у
фильма потому шанс на долгую жизнь имеется.
     Собрался было  на Таити праздновать  свадьбу  Жан-Клода - бывшего  мужа
Марины, второго  по порядку. Но, прилетев в  Лос-Анджелес,  сильно занемог и
остался  на континенте. Двенадцатого декабря вернулся в  Москву в  состоянии
совершенно разобранном, вскоре туда  прилетела и  Марина.  Линия жизни опять
переходит с подъема на спуск. Мучительное раздвоение во  всем.  Когда-то  он
сказал Оксане, что у него места в  сердце хватит и для нее, и для Марины. Но
сердце этим  летом уже качнуло на рубеже "быть - не быть", и не хватает сил,
энергии.  Чтобы  жизнь продолжалась, нужен  новый  толчок судьбы. Откуда его
можно ждать?
     Режиссура... На  Одесской студии возникла  идея "Зеленого фургона" - по
повести Козачинского из времен Гражданской войны. Экранизация такая была лет
двадцать  назад,  но  поскольку режиссер  Габай эмигрировал,  фильм  как  бы
арестован на  неопределенный  срок.  Греха  в  том нет, чтобы новую  картину
затеять -  на Западе вообще  по известным произведениям каждые  лет двадцать
снимают фильмы заново. Конечно, "Зеленый фургон" не "Три мушкетера", но вещь
проверенная, проходимая, а потом можно ведь и улучшить на  сценарном уровне.
На эту  вещь уже  многие нацеливались - говорили, что берется снимать по ней
мюзикл Николай  Рашеев, песни напишет Ким, а на  главную роль  хотят позвать
Высоцкого. Странноватое сочетание!  Но вот  позвонил такой  Игорь  Шевцов  с
просьбой написать несколько  песен.  Высоцкий, сам того от  себя не  ожидая,
оживился  и предложился в  качестве  режиссера.  Сценарий  решили с Шевцовым
переделывать в соавторстве. Тот приехал из Одессы, договорились обо всем и в
конце декабря  засели за  работу.  Времени на нее нет абсолютно, но  - нужен
этот крючок,  чтобы за жизнь зацепиться. Это  будет ступенью, чтобы  к прозе
вернуться. А со всем этим актерством, лицедейством - покончить навсегда!
     Последние стихи

     И снова пошли  стихи,  явно  не песенные,  обращенные не к  слуху, а  к
глазам и душе читателя. Только далекому, неведомому другу можно признаться в
беспощадных мыслях, которые посещают по  ночам. Появились навыки уверенного,
делового поведения,  злой  азарт,  готовность защищать свои интересы  любыми
средствами. Уже ничего ему не стоит козырнуть своим  именем  и известностью,
объяснить  недоумкам,  что  он  -  Высоцкий, а  не  кто-то там.  Не  всякому
позволено  ему звонить, а если  кого-нибудь к нему  приведут без спросу, "за
компанию",  так он  может  прямо с порога  такого гостя завернуть.  С людьми
отношения становятся все более прагматичными, расчетливыми. Иначе нельзя, но
как душу уберечь при этом?
     Меня опять ударило в озноб,
     Грохочет сердце, словно в бочке камень.
     Во мне живет мохнатый злобный жлоб
     С мозолистыми цепкими руками.
     Он ждет, когда закончу свой виток -
     Моей рукою выведет он строчку,
     И стану я расчетлив и жесток,
     И всех продам - гуртом и в одиночку.
     И  в  ходе  этого  беспощадного саморасследования  вдруг приходит новая
парадоксальная трактовка алкогольно-наркотической темы. Как  бы соответствие
блоковскому: "Ты  право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине!" И питие, и
укол -  способ  разделаться  с этим  внутренним "жлобом", способ  убить злое
начало в себе:
     Но я собрал еще остаток сил, -
     Теперь его не вывезет кривая:
     Я в глотку, в вены яд себе вгоняю -
     Пусть жрет, пусть сдохнет, - я перехитрил.
     Грубыми,  колющими  словами  сказано,  но  мысль  довольно  новая.  Под
необычным   углом   столкнулись   нравственная   самокритика  и   вопрос   о
взаимоотношениях творческого человека с  дурманом. Большинство поэтов вообще
эту  тему обходят.  Пишут про цветочки, про  чистые  чувства, про  Россию, а
читатели уже как-то  стороной, из сплетен узнают, что автор не только квасом
и чаем жажду утолял. А ведь это, как ни крути, важная область жизни, один из
источников поэтического трагизма. Как Есенин  отважно исповедовался  на этот
счет:  "Друг мой, друг  мой, я очень  и  очень  болен. Сам не  знаю,  откуда
взялась эта  боль. То ли ветер свистит над пустым  и безлюдным полем, то ль,
как рощу  в  сентябрь, осыпает мозги  алкоголь".  Алкоголь,  наркотик - тоже
часть природы, и Блок с Есениным сию  тему отнюдь до конца  не исчерпали.  А
вот   если  всерьез,   без  смехуечков,  без  маски  простонародного  алкаша
поговорить  с собой об  этом? Заглядывая в бездну, все записать,  обозначить
точными словами, зарифмовать, распять этот кошмар на кресте стиха - ведь так
и победить беду можно, а?
     Вспоминался не раз Есенин в последнее время, и черный человек посещал -
только   не   как   мистический   двойник,   а   как   собирательный   образ
недоброжелателя. Или даже точнее  - зложелателя,  если есть  такое  слово  в
русском языке. Да, еще ведь и к пушкинскому Моцарту приходил черный человек,
чтобы заказать реквием. Может быть, это был переодетый Сальери? Зависть тех,
кто рядом, сильнее всего толкает  нас к  смерти. И бросать в бокал ничего не
надо, зависть сама по себе есть яд...
     Мой черный человек в костюме сером -
     Он был министром, домуправом, офицером, -
     Как злобный клоун, он менял личины
     И бил под дых, внезапно, без причины.
     И, улыбаясь, мне ломали крылья,
     Мой хрип порой похожим был на вой, -
     И я немел от боли и бессилья,
     И лишь шептал: "Спасибо, что - живой".
     Но  так  уж устроен  Высоцкий, что смотреть на ситуацию только  с одной
стороны он органически не способен. И  себе  он не  может не припомнить даже
минутного  малодушия,  нелепых и безрезультатных  попыток найти  понимание у
власть имущих:
     Я суеверен был, искал приметы,
     Что, мол, пройдет, терпи, все ерунда...
     Я даже прорывался в кабинеты
     И зарекался: "Больше - никогда!"
     И потому он вправе говорить о той  боли, которую доставляли ему люди, и
далекие и близкие:
     Вокруг меня кликуши голосили:
     "В Париж мотает, словно мы - в Тюмень, -
     Пора такого выгнать из России!
     Давно пора, - видать, начальству лень!"
     Судачили про дачу и зарплату:
     Мол, денег - прорва, по ночам кую.
     Я все отдам - берите без доплаты
     Трехкомнатную камеру мою.
     Но,  оставшись  на исходе  жизни в психологическом  одиночестве, он  не
озлобился, а  осознал свою ситуацию как философскую, как пребывание на грани
бытия и небытия:
     Я от суда скрываться не намерен,
     Коль призовут - отвечу на вопрос.
     Я до секунд всю жизнь свою измерил
     И худо-бедно, но тащил свой воз.
     Но знаю я, что лживо, а что свято, -
     Я понял это все-таки давно.
     Мой путь один, всего один, ребята, -
     Мне выбора, по счастью, не дано.
     Вот и успел объясниться со всеми и  с самим собой. И в себе в очередной
раз  разобраться.  Другого  пути  не  было,  и  жалеть совершенно не  о чем.
Окончательно ясно: писать "проходимые" вещи не смог бы, и "красивые" словеса
разводить у него  не получилось бы.  Уж такой язык -  грубоватый, царапающий
душу -  дан  был  ему свыше, и свою  правду мог он  рассказать только такими
словами.
     И  еще  одно  итоговое  стихотворение  написал  он на  исходе семьдесят
девятого года.  В  какой-то мере прообразом послужила  лермонтовская "Дума":
"Печально  я  гляжу  на  наше  поколенье... "  Здесь  тоже  разговор  только
начинается  с "я",  а  потом  переходит  на  "мы".  Да  и с самого  начала в
авторском "я" присутствует обобщенность: не просто "я, Владимир Высоцкий", а
молодой человек конца пятидесятых - шестидесятых годов двадцатого века:
     Я никогда не верил в миражи,
     В грядущий рай не ладил чемодана, -
     Учителей сожрало море лжи -
     И выплюнуло возле Магадана.
     И я не отличался от невежд,
     А если отличался, очень мало,
     Занозы не оставил Будапешт,
     А Прага сердце мне не разорвала.
     Не слишком  ли  жестко  сказано  о  неверии  в миражи?  Все-таки,  нося
пионерские галстуки  на  шеях, они не  видели для себя иного будущего, кроме
светлого   и   коммунистического.  Все-таки  с   тупостью  вполне  искренней
оплакивали смерть Сталина, некоторые даже в стихах... Нет, детскую наивность
верой считать  нельзя, а  в возрасте совершеннолетнем  они все  уже  были  в
состоянии  понять  что  к  чему.  Мешало  только  умственное   невежество  и
эгоистическое равнодушие. Все прошли школу приспособленчества и закончили ее
довольно успешно.
     А мы шумели в жизни и на сцене -
     Мы путаники, мальчики пока, -
     Но скоро нас заметят и оценят.
     Эй! Против кто ? Намнем ему бока!
     Но мы умели чувствовать опасность
     Задолго до начала холодов,
     С бесстыдством шлюхи приходила ясность
     И души запирала на засов.
     Но ведь Высоцкий-то вроде не держал душу на засове, выпускал ее на волю
и от опасности не укрывался. Зачем ему брать на себя чужие грехи и слабости?
А  затем,  что с  историей можно говорить только  на "мы", принимая на  себя
ответственность за все свое поколение:
     И нас хотя расстрелы не косили,
     Но жили мы, поднять не смея глаз, -
     Мы тоже дети страшных лет России,
     Безвременье вливало водку в нас.
     Правдивая исповедь невозможна без максималистской беспощадности к себе,
и беспощадность эта излишней  не  бывает. Пока  мы живем, погруженные в свои
творческие замыслы и свершения, стараясь не думать о политике, политика сама
берется за нас. На исходе семьдесят девятого года, двадцать шестого декабря,
СССР  вводит  свои  войска  ("ограниченный  контингент",  как   говорится  в
официальных документах) на территорию Афганистана. Услышав об этом, Высоцкий
спешит  обсудить  новость с Вадимом Тумановым.  Придя к нему, прямо с порога
бросает: "Совсем, б... ь, о.. ели!"
     А что еще тут скажешь? По сути дела идет война,  а мы смиренно слушаем,
как  нам  впаривают   что-то  про   "интернациональный  долг".  И   гордимся
всенародным успехом нашего высокохудожественного фильма о подвигах советской
милиции. А потом, когда  поубивают множество людей, своих и чужих, мы начнем
осторожненько намекать на  это в остроумных песнях и эффектных спектаклях...
Нет, жить и  писать по-прежнему уже  не хочется. И муза все  упорнее диктует
речи прямые и недвусмысленные.
     Последний Новый год

     Как встретишь год - так его и проведешь.
     Есть   такая  народная  примета,  которая  часто  сбывалась  -  или  не
сбывалась.  Как  любые  приметы,  которые  предсказывают  все   на  свете  с
вероятностью  пятьдесят  процентов.  Предвкушение  Нового  года  -  ощущение
противоречивое,  сотканное  из  детской  доверчивости  и суеверной  взрослой
тревоги. С одной стороны, хочется что-то  особенное  извлечь из  этого мига,
когда  ты вместе  со  всеми слушаешь звон курантов и чокаешься шампанским, а
сам тайком желаешь себе того, о чем окружающая компания и не догадывается. А
есть и такое желание - перемахнуть поскорее очередной хронологический барьер
и мчаться дальше, не думая ни о каких датах.
     Худо, ох как худо...  Самый подходящий момент для ухода. Чтобы людей не
беспокоить и самого себя не терзать. Отпразднуют, потом хватятся  -  а  тебя
уже и  след  простыл,  и труп  остыл.  Тьфу, что  за  дрянь лезет  в больную
голову...
     Марина прилетела в Москву - верит, что все еще может пойти по-прежнему.
Кто же против? Но вытянем ли эту ношу в четыре руки?
     Оксане он недавно подарил телевизор. Тридцать первого декабря по дороге
на  дачу  заехал  к  ней,  она его  кормила пельменями,  пуговицу к  рубашке
пришивала.
     - А телевизор ты куда поставила?
     - Володя, да ты же его смотришь! Да, дошел до точки.
     Ну,  пора. На всякий  случай  позвал Оксану с собой, она,  естественно,
отказалась.
     Его уже ждут у Володарского. Надо еще как-то оправдать  свою  задержку,
изобразить большие хлопоты. С Севой  и Валерой Янкловичем  взяли  в магазине
огромный кусок мяса, он едет с  ним в Пахру, а они туда прибудут чуть позже,
с девушками знакомыми.
     Там  Вася Аксенов, Юрий  Валентинович Трифонов. Жаль, Вадима не  будет:
Римма у них заболела.
     Шум, суета... Он явно не  в своей тарелке. Какое-то раздвоение личности
-  или  даже  "растроение".  Как  будто  сюда  приехал  некто,   имитирующий
Высоцкого, а сам он  - где-то в другом месте. Не то с Оксаной,  не  то... А,
лучше не думать.
     Гитара с ним была. Но так они оба  с ней и промолчали всю ночь  - никто
не попросил спеть - всем словно передалось его оцепенение.
     Но  в общем,  людям было хорошо.  Перешли  в  дом  Высоцкого и  Марины,
смотрели  по  телевизору   захаровского  "Мюнхаузена"  (очень   оригинальное
решение: барон  не смешон, не врун и вообще Олег Янковский), гуляли. Вечером
Сева и  Валера  собрались в  Москву - он  тут  же вызвался  подвезти. Марина
настаивала, чтобы он их подбросил только до трассы. Сева сел рядом, Валера с
девушками сзади...
     "Мерседес"  нервно  юлил по  темному  шоссе,  потом набрал  скорость  и
полетел. Ленинский проспект. Гололед, припорошенный снежком... Смерть совсем
рядом. Вот этот троллейбус уже никак не объехать. Да, но он же не один!
     - Ложитесь! Погибаем! - прокричал, а  Севину голову обхватил и прижал к
подголовнику: хотя бы ее, беднягу, уберечь от новой травмы!
     Рассудок после встряски в момент возвращается на место.  Надо позвонить
Володе Шехтману, чтобы приехал. Вызвать "скорую". А гаишники уже тут как тут
-  они  прямо  за нами  ехали,  хладнокровно  прогнозируя исход:  "Наверняка
разобьется".
     Место аварии - напротив Первой Градской больницы. В это демократическое
медицинское  учреждение и попадают Абдулов - с переломом руки,  Янклович - с
сотрясением мозга.
     Третьего  января  Высоцкий   играет  Лопахина.  Лицо  у  него   изрядно
поцарапано. На спектакль он пригласил сына, Аркадия. Забот теперь множество:
надо  искать  запчасти   для  маленького  "мерседеса",   поторопить  станцию
техобслуживания, где уже черт знает сколько времени ждет  ремонта "мерседес"
большой.
     А  тут  еще Кравец  -  ижевский  следователь  по  особо  важным  делам,
продолжающий копать прошлогоднюю хреновину с концертами и билетами. Приперся
прямо  в  больницу - нашел,  сукин  сын,  время  и место. Сева  позвонил,  и
Высоцкий с  Тумановым примчались  мгновенно. Вот палата, где уже час  Кравец
пытает Валеру. И главное, даже разрешения на допрос у него нет. Но, говорит,
я  его  получу,  а  заодно и вас  допрошу,  Владимир Семенович. Ну,  тут уже
осталось  только послать  его к соответствующей  матери. Перепугал  Высоцкий
своим ревом всю больницу. И самого трясло потом еще долго.
     Пришлось поехать  к  большому  человеку в следственном управлении МВД -
тому,  что  консультантом был в "Месте  встречи". Большой человек позвонил в
больницу,  где  следователь  уже   работал  в  паре  с  каким-то  московским
полковником. Обоих вызвали на ковер и  пропесочили, но дело пока не закрыто.
Эти  два полкаша сильно вдохновились идеей засадить за  решетку всенародного
любимца капитана  Жеглова.  Разрабатывают  версию,  будто  Высоцкий  нарочно
учинил аварию, чтобы свидетеля Янкловича упрятать в больницу.
     Быть - или не быть... С Мариной, в театре, а теперь еще - и на свободе.
Такие вот  дилеммы накопились у нашего Гамлета к  одноименному представлению
шестого января, накануне Рождества Христова.
     А  седьмого  происходит своего рода цивилизованный развод  с Любимовым.
Высоцкий адресует ему  заявление с просьбой о творческом отпуске на один год
с целью работы над фильмом "Зеленый фургон" на  Одесской киностудии.  Год  в
его нынешнем положении  и состоянии - это очень много. Если что-то в жизни в
целом переменится к лучшему, то в театр возврата не будет. А  если к худшему
- тем более.
     Идет какая-то чеховская драма  с глубоким подтекстом. Говорится одно, а
подразумевается  совсем  другое.  Поначалу Высоцкий даже писал  заявление  о
п