олном уходе из театра. Сказал шефу: вы начали в сорок лет и  сделали театр,
а я начну в сорок  два. Любимов первого  варианта  не принял,  а на  годовой
отпуск согласился сравнительно легко. Мол, решайте сами, только прошу играть
Гамлета.
     Это  на  поверхности.  А  душа  Высоцкого  не  хочет  никакой  Одесской
киностудии. Никуда не уедешь на "Зеленом фургоне", как его  ни перекрашивай,
как ни мучай шевцовский сценарий своими переделками. Все равно "Фургон" этот
- советская карета прошлого. Ох, не будет  кина... А Таганка - как сердитая,
сто раз  обманутая  жена, какая ни  на есть,  а  своя. Может быть,  зарыдает
опять, вцепится и не отпустит?
     Любимов  же, подписав  заявление,  сказал тем  самым, что новых ролей у
Высоцкого в  этом театре больше никогда не  будет,  а вся ответственность за
будущее Гамлета, Лопахина  и Свидригайлова полностью ложится на исполнителя.
В сущности во всех  трех случаях возможны замены. Отчитывая в очередной  раз
Золотухина, Любимов  в  сердцах  бросает.  "Один  уже дохамился -  Высоцкий.
Вторым хотите быть?"
     Приказ  о творческом  отпуске  артиста  В.  Высоцкого  вывешивается  на
таганской  доске  объявлений  в канун  Старого Нового  года  -  тринадцатого
января.
     А  Марина  отъехала  в  Париж,  крайне   недовольная  всем,  что  здесь
происходит.

     Последний день рождения

     Сценарий   "Зеленого  фургона"  получается  пока  хренова-тый.  Бедного
Шевцова он  уже  не раз обматерил,  но тот,  конечно,  ни в чем  не виноват:
материал изначально гнилой.  Есть, правда,  только  что сочиненная для этого
фильма казачья песня, которая не так себе сбоку  должна звучать, а весь ритм
зрелищный настраивать:
     Проскакали всю страну
     Да пристали кони - буде!
     Я во синем во Дону
     Намочил ладони, люди.
     Над сюжетом же надо бы еще  повозиться, а времени уже  в  обрез. Ладно,
покажем телевизионному начальству в таком виде, а потом будем еще улучшать -
не по их замечаниям, а по своему разумению.
     Страшно противен  стал  ему  в  последнее  время  Дом литераторов.  Его
сокращенное  название  -  ЦДЛ  он  даже  хотел  как-то срифмовать со  словом
"цитадель",   когда   собирался  на   вечер   Вайнеров   двадцатого  января.
Остановился, однако, на следующем варианте:
     Не сочтите за крик выступленье мое,
     Не сочтите его и капризом.
     Все, братьЯми моими содеянноЁ,
     Предлагаю назвать "вайнеризмом".
     Неприятное  предчувствие  подтвердилось. Когда он  сидел в  комнате  за
сценой, готовясь к выступлению, Вадима Туманова с сыном  Вадиком затормозили
у входа в  писательскую цитадель. Мол,  билет у них  "на одно лицо".  Вадим,
естественно,  сослался  на  Высоцкого,  но это  не  показалось  убедительным
дежурившему  у входа администратору. Инцидент  уладился,  но нервы Высоцкому
порвали.  Спев  песню  "Жора  и  Аркадий Вайнер... " и зачитав заготовленный
"экспромт", он проследовал за сцену и удалился  прочь. А, надоели вообще все
эти оговорочки: исполнитель роли Жеглова, автор песен...  "Поэт" - не скажут
никогда. Поэтами у  них называются толстяки, стоящие на страже цитадели и не
пропускающие посторонних...
     Начинается роман  с Центральным телевидением, увы, запоздалый. Конечно,
все на почве того же  Жеглова -  в  "Кинопанораме"  Ксения  Маринина готовит
сюжет о "Месте встречи". Снять-то снимут. А вот покажут ли?  Чувствуешь себя
как пленник, привязанный к двум наклоненным деревьям: отпустят их палачи - и
разорвет  тебя  напополам.  Взрослым умом  понимаешь:  некого  тут ловить. А
детская надежда  все не  умирает: чем черт не шутит, у нас  ведь  что угодно
может дуриком пройти.
     Составил программу, продумав ее стратегически и тактически. Надо, чтобы
каждая тема,  каждый цикл был представлен  двумя-тремя песнями. Одну зарежут
-другая пройдет, и в  итоге  все-таки будет более или менее цельная картина.
Берем  "Песню о Земле" и "Мы вращаем Землю" - они как бы  на пару в разведку
пойдут.  "В желтой жаркой Африке... " - вместе с аборигенами,  которые съели
Кука... "Я  не  люблю" - вместе с "Парусом". "Утреннюю гимнастику" поддержит
"Дорогая передача". Такая будет у нас диспозиция на линии фронта...
     Продумал и одежду, с Оксаной советовался. Кожаная куртка, которую можно
снять  перед работой.  Серая рубашка с зеленоватым оттенком,  тонкий зеленый
свитер с треугольным вырезом. Все-таки премьера.
     Перед ребятами обнаруживать  волнение не хотелось. Мол, пустяки, только
потому еду, что Славе обещал. Когда подъехали к останкинскому зданию, сказал
сопровождавшему его Шехтману, что выйдет через полчаса.
     В  этом здании трудно кого-нибудь чем-нибудь  удивить,  но  и женщина в
бюро пропусков, и милиционер на контроле онемели при появлении Высоцкого. То
же в  лифте, где попутчики явно  не поверили глазам  своим: похож, но он ли?
Зато в павильоне уже  стоял негромкий, дисциплинированный гул. Все, кто мог,
побросали работу и пришли на историческую запись.
     И  вот на беду - энергетический  обвал.  Перед глазами - красно-зеленый
абстракционизм, тело расползается на части,  и  никак его не скрепить. Ну, и
нога, черт бы ее взял, - нашла время загноиться.
     Сейчас, сейчас...  Но  разговор с публикой  идет явно  не в  том  тоне:
вместо привычного веселого рывка  какие-то ненужные объяснения, комментарии.
Это точно в корзину пойдет... Ну ладно, попробуем начать песней.
     "От границы  мы Землю вертели назад... " Стоп!  Не то... Давайте снова.
"От границы  мы Землю  вертели назад,  было  дело - сначала. Но  обратно  ее
закрутил наш комбат... " Подождите, еще раз...
     С  пятой, не то с шестой  попытки въехал. И  то -  средненько. Возврата
энергии - никакого. Не помогла  и экстренная мера. Чертовски обидно. Получит
теперь  народ  Высоцкого не первой  свежести  и второго сорта.  Но  все-таки
"Баллада о Любви", кажется, прозвучала не так уж про-вально, а?
     Посмотрел в аппаратной видеозапись. Сказал, что хорошо. Мы это сделали,
и он рад, что останется на пленке. А сложные чувства сохранил при себе.
     Следующий день Высоцкого  проходит под знаком саморазрушения.  Зачем-то
он приходит  к главному редактору "Экрана" Трошеву, который  сценария еще не
читал, да к тому же обхамил: "Владимир Семенович, я вас прошу больше в таком
виде... " В каком  таком виде? Да он сам, наверное,  пьяный. И  к черту этот
"Фургон" - пусть катится куда  угодно... И там же,  в  Останкине,  по поводу
вчерашней  записи  кое-кто  из   самых  лучших   намерений  ему  посоветовал
организовать  звонок  Суслову. Ну,  если  такое  вмешательство  требуется  -
значит, дохлый номер мы исполнили...
     Не остался на запись  "Кинопанорамы"  -  ну их всех к той матери! Опять
надо им Жеглова изображать, а песен как не было в  фильме, так и  в передаче
не будет - это ежу понятно. Крутанул баранку - и домой.
     Лечиться тебе надо... Так обычно говорят чужому человеку, чтобы послать
его подальше. А ему это в канун дня рождения повторяют друзья.
     И Вадим,  и Сева сошлись на  этой  позиции с  Янкловичем. Мол, если так
дальше пойдет, "они", власти то  есть советские, тебя скрутят в  два  счета,
купят за дозу наркотика... Милые  вы мои, как же вы переоцениваете - и меня,
и  их.  Мне  нечего  продавать,  а  им  незачем  покупать.  Сделка  заведомо
невозможна, ставок больше нет. Политический коридор давно позади, дело В. С.
Высоцкого уже передано в самую высокую инстанцию.
     Может  быть,  оттуда  дано  указание  лечиться...  Тогда  давайте, я не
против.
     Сорокадвухлетие встретил под капельницей - Федотов  снимал абстиненцию.
Дома у него Янклович,  Шехтман. Оксана привезла подарок - сшила смешную бабу
на чайник. Что ж, будем, значит, жить-поживать и чаек попивать.
     Предполагаем жить

     Поразбежались  все   от  Высоцкого  -  или  сам  он  всех   поразогнал,
пораспрощался без слов. Мама как-то спрашивает:
     - Кто сейчас твои друзья?
     Он секунду  подумал  и такой  выдал перечень  (по Москве, подразумевая,
конечно, и парижского дружка Шемякина):
     - Туманов, Абдулов, Бортник, Янклович...
     На последнем пункте Нина Максимовна невольно так брови вскинула...
     - Мам, он мне нужен...
     А когда-то хвалился, что у него друзей - тысяча и один человек.
     В феврале мама вышла на пенсию, чаще стала бывать на Малой Грузинской.
     -  Привези мне в следующий  раз  фотографию  мою,  детскую,  ту, что  с
кудрями. Ладно?
     - Зачем, Володя?
     - А так - поставлю и буду смотреть.
     Не  без  труда, не без  усилия  заглянул в  жизнь свою,  пробежал  этот
марафон  длиной в сорок два года. Многое перепрыгнул не глядя, что-то только
боковым  зрением  зафиксировал,  но этапы большого пути  ощутил.  Интересный
материал - и теперь задача  его не провалить, втащить в начатый роман. Роман
вберет в себя жизнь прошедшую и станет жизнью настоящей.
     Век поэта короток, а прозаика все-таки подлиннее будет.  Настоящий поэт
как  бы  умирает после каждого удавшегося  стихотворения: спел  - и  ушел. А
романист  намечает  себе  далекий финиш,  заключает с  судьбой  контракт,  в
котором  обязуется  не умирать до завершения  всего объема работ.  Не только
Толстой с его могучим здоровьем, но и  Достоевский, мучившийся от эпилепсии,
благодаря  такому контракту  жизнь себе продлил - дотянул все-таки почти  до
шестидесяти.  А Солженицына  даже от рака излечила литературотерапия. Сейчас
он, говорят, в Америке пишет громадный цикл  романов: всю историю двадцатого
столетия  хочет отразить и  осмыслить. Взял на  себя  роль  человека-века  -
такого попробуй угробь! Он просто обязан дожить до двухтысячного года.
     Опять вспомнилась  беседа с Трифоновым.  Он тогда говорил: "Если хотите
писать  настоящую  прозу,  имейте  в  виду:  она  требует  молчания. Сколько
намолчишь, столько потом и напишешь".
     А  что  если  действительно - выключить  голос на неопределенный  срок?
Уйти, спрятаться и ждать, когда стремительно запишется отложенный  роман,  а
потом с разбегу - второй, третий. Достоевский когда-то "Игрока"  за двадцать
шесть  дней  настрочил.  Темперамент  и   страстность   у  Высоцкого  вполне
"Достоевского" накала - играя Свидригайлова, он это остро почувствовал, да и
фактура текста очень ему близка. Прорвать  плотину страха,  выпустить наружу
все свои жуткие мысли, чувства и предчувствия...
     Надо понемногу сворачивать концертную деятельность. Не резко, не вдруг,
а постепенно сокращая нагрузки, - как уходят из спорта штангисты.
     Да и с долгами надо подрассчитаться. А с осени засядем с Музой на новой
даче...
     Пока  же  нужно   работать  физически.   Стоять,  ходить,  в  "Гамлете"
становиться на колени.  А ногу разнесло черт знает как. К казенным эскулапам
не  хочется обращаться.  Шехтман привозит на Малую  Грузинскую  своего отца,
хирурга. Тот вскрывает нарыв, явно догадываясь о его происхождении.
     И  "Гамлет" двадцать шестого февраля, и все концерты на  исходе  месяца
(Олимпийская  больница,  физики  два  раза,  да  еще  институт каких-то  там
капитальных  проблем) отчетливо  подтверждают  вызревшее  в душе  убеждение.
Работа пошла на износ,  вечный  двигатель за  пятнадцать лет вышел из строя:
зрительный зал  уже не в состоянии  вернуть ему затраченную энергию. Опять в
ход пошло другое топливо...
     Двадцать девятого февраля в Доме кино показывают "Маленькие трагедии" -
Высоцкого нет на  премьере, два концерта у  него в этот день.  Первого марта
"Кинопанорама",  с  фрагментами  из  "Места  встречи",  Рязанов  беседует  с
Говорухиным и Конкиным. Нет Высоцкого на экране, и среди телезрителей тоже -
нет у него ни сил, ни охоты на это глядеть.
     Последняя весна

     В начале марта Оксана уезжает на практику в Ленинград, а Высоцкому надо
собираться в  Италию. На  прощанье он снимает с шеи свой  талисман с золотым
Водолеем  и  дарит ей -  она тоже  Водолей.  (А  Марина у  нас - Телец, знак
властный и строгий. ) После чего он вылетает в Париж (с большими таможенными
неприятностями в Шереметьеве), оттуда в Венецию.
     Кто из наших не мечтал  побывать в сем сказочном граде! Достойный венец
в  судьбе   русского  путешественника!  "Холодный  ветер  у  лагуны,  гондол
безмолвные гроба... " "Размокшей каменной баранкой в воде Венеция плыла... "
"Заметает  ветерок  соленый  черных  лодок  узкие  следы... " "Тяжелы  твои,
Венеция,  уборы,  в кипарисных  рамах зеркала... " Не  худо бы  и  Высоцкому
вписать  в этот могучий текст свои строки, и даже мысль  зашевелилась, когда
они с  Мариной проплывали мимо кладбища с могилами знаменитых артистов: мол,
местечко неплохое в смысле вечного  покоя. Но тут же себя одернул: хватит, о
смерти уже написано достаточно.
     С  Мариной был тяжелый  диалог на  темы  "лекарства".  Она не  на шутку
перепугана: просто  не думала, что  может дойти до такого...  Да  еще она об
этом говорит открытым текстом - не то что русские, которым  произнести слово
"наркотик" - хуже  чем выматериться, поэтому московское  окружение Высоцкого
все  выражает  через  намеки,  недомолвки, многозначительные взгляды. Марине
даны все  возможные  обещания  исправления,  излечения, приезда  в Париж  на
полгода для серьезной литературной работы. Марина готова все начать сначала,
он - тоже, только с некоторыми разночтениями.
     "Забыл  повеситься -  Лечу  -  Америку" - этот  телеграфный стих  любит
цитировать Вознесенский. Чьи строки? Крученых, что ли? А, неважно - главное,
они под  настроение подходят и перекликаются со свидригайловской "Америкой",
только версия более оптимистическая. Настроение у Высоцкого  - хоть вешайся,
а можно про  все забыть и где-нибудь  в Америке засесть за письменные  дела,
время от времени концертируя  да контактируя с кинематографическими кругами.
Есть там где развернуться  русскому человеку! Вот и Мишка Шемякин собирается
на фиг послать Париж этот стареющий - и в молодую страну, "за  Атлант!", как
говорил  Игорь Северянин,  очень недурственный,  хотя  и презираемый снобами
поэт.
     Янклович  должен   расстараться.  Он  тут   подружился   с  симпатичной
американской аспиранткой польского происхождения  Барбарой Немчик. Есть идея
им  расписаться  и  тем  самым укрепить  связь России  с  Америкой,  изрядно
нарушенную дуроломными советскими политиками.
     А  пока   Высоцкого   с   Валерой  приглашают  в  Ижевск  -  "для  дачи
свидетельских показаний".  Тамразов  уже там  побывал в этом качестве, и  на
него  судья орал как на обвиняемого. Посоветовались с одной  знакомой судьей
дамского пола - она говорит: не дергайтесь, по закону суд сам к вам в Москву
должен приехать. Но, будем  надеяться, до такого не дойдет,  а там, глядишь,
адвокат наш Генрих как-нибудь вытащит...
     Двадцать  седьмого  марта  получил очередное  разрешение на  поездку во
Францию, в этот  же день -  вечер в Доме культуры имени  Парижской  коммуны.
Собирался показать ребятам-каэспэшникам, организовавшим это  выступление, те
песни, которые  никогда  не  пел  раньше  на  концертах.  Но  не получилось:
прокрутил  обычную  программу,  на записки  отвечал  нервно  и  раздраженно.
Двадцать  девятого   -   единственный   за   месяц  таганский   спектакль  -
"Преступление  и наказание". Телефонные  разговоры с Мариной по вечерам  все
больше похожи на работу, на обязанность.
     В  апреле - дюжина  концертов в Москве.  Программа  стабильная. Первыми
идут, как  правило, "Братские могилы",  вторым номером  - "Тот,  который  не
стрелял". Предпоследняя песня обычно - "Лекция о международном положении", а
под занавес  - "Парус", реже  -  "Я  не  люблю"  Где-то  в  середине  поются
"Товарищи ученые... ",  с которыми, кстати, любопытная история приключилась.
Девятого  апреля  в   "Литературной  газете"  публикуется  рассказ  сатирика
Измайлова  под  названием  "Синхрофазатрон".  Колхозники  едут  в  Москву  в
подшефный институт и за  две недели чинят  там этот  самый синхрофазотрон. А
теперь, мол,  ждем атомных физиков к себе на уборку. Ребята, вам это  ничего
не напоминает? Вот именно. Что делают, а?
     Такие вспышки ревности,  впрочем, быстро гаснут, и им на смену приходит
спокойное соображение: значит, можем  придумывать сюжеты,  лепить характеры.
Есть чем писать, о ком и для кого.
     В  жизни  всегда  есть  перспектива.   Вот  казалось,  что  съемка  для
"Кинопанорамы"  -  последняя.  Так  нет  же!  Предпоследняя  она  оказалась.
Последняя  будет   в  Ленинграде.  Режиссер  Вячеслав  Виноградов  пригласил
Высоцкого сделать сюжет в телефильме "Я помню чудное мгновенье".
     Что ж, хоть мгновенье еще...
     Шестнадцатого  апреля  в  малом зале Большого драматического театра  на
набережной  Фонтанки, под  кинокамеру, в  присутствии  тихой  интеллигентной
аудитории Высоцкий поет  "Охоту", "Купола" и, наконец, "Коней". Эту песню он
переписал  от руки  набело  и предложил как бы  в  качестве  премьеры. Ему в
ответ: да ее вся страна знает.  Ладно, раз не получается первого исполнения,
будет  вам последнее.  Только с  этой  психологической  установкой,  в таких
предлагаемых обстоятельствах сумел вытянуть. И  все думал: а  знаете ли  вы,
дорогие  мои, хорошие, что вдоль обрыва-то да по-над  пропастью больше нам с
вами никогда... И дожить не успел, мне допеть не успеть...
     "Его песенка  спета"... Какое жуткое, жестокое  присловье  - особенно в
применении к тому, для кого "песенки" - главное дело жизни! Ведь очень может
быть, что в этом жанре им уже достигнут предел, за которым следует опасность
самоповтора, разжижения сделанного.  "Если  улицы Москвы все сложить в одну,
то  она нас приведет прямо на Луну" - запала в память эстрадная чушь. А если
песни  Высоцкого все сложить в одну, то куда  приведет эта глобальная "Песня
обо всем"?
     Каждый, кто приходит на концерт, получает от этого многослойного пирога
по  куску,  а к любимой песне  относится  так, будто он ее  сам сочинил.  Не
жалко,  для того  и работаем. Но есть  ли хоть один человек, который, слушая
Высоцкого, держит в уме,  в памяти, в душе все им сочиненное? Ведь и о книге
Высоцкий мечтал - теперь уже и  мечтать перестал - для чего? Чтобы читатель,
помнящий песни порознь, вдруг  посмотрел  на их совокупность как на  целое и
по-новому воспринял.
     Как еще  выстроить  эту армию, это "войско песен", если  не на  книжных
страницах?  Вот  шеренга   песен  о  войне,  вот  спортивный  батальон,  вот
кавалерия, вот полк автомобильный. А между ними неожиданные переклички могут
обнаружиться: у песни  про зверей, допустим, такое же второе дно,  что  и  у
песни о кораблях и матросах. Почувствовал  читатель, что есть такой проводок
- и зажглась лампочка в сознании.
     Маяковский  в  свое  время  устроил  выставку "Двадцать  лет работы"  -
двадцати-то  не  было, округлил  малость. На выставку  никто  из  коллег  не
пришел,  и она  стала  только  еще  одним толчком к последнему  выстрелу.  У
Высоцкого на носу двадцатая годовщина поэтической работы - "Татуировку" ведь
в шестьдесят первом он сочинил. Книга не книга, а нужен  какой-то способ все
разом охватить. И самому на себя  со стороны  посмотреть,  и другим показать
свой мир  со всех боков. А то уж больно однобокие представления о Высоцком у
товарищей по творческим цехам - что театральному, что литературному. Это мне
у тебя нравится, а это вот не очень... Все равно что женщине сказать:  левая
твоя грудь мне  больше нравится, чем правая. Но самые дубы и козлы - это те,
кто говорит: "Ты, Володя, хорошо умеешь  смешить, а вот серьезность и  пафос
тебе меньше удаются". Значит, они  и  в смешных песнях ни хрена не понимают,
там же всегда серьезная начинка имеется...
     Медицинское  окружение Высоцкого сильно озабочено степенью интоксикации
его организма:  так  дальше продолжаться не  может. Леня Сульповар рассказал
про одну спасительную  процедуру. Гемосорбция.  Всю  кровь  твою  пропускают
сквозь активированный уголь, и она в тебя возвращается  полностью очищенная.
Несколько дней  - и ты  др