у
дядика  Борика.  Они молча постояли, глядя друг другу в глаза и
чуть заметно кивая, подтверждая общие мысли.
     -- У меня есть просьба, -- сказал Федор  Иванович.  --  Не
сможет ли дядик Борик принести мне из моей картошки штук сорок.
Ровненьких, с яйцо. Когда хорошо стемнеет...
     -- В десять?
     -- Можно и в одиннадцать.
     В  это  время  у  входа  в  ректорский корпус студенческий
духовой оркестр заиграл медленный  траурный  марш.  Послышались
медленные,  как  скрип  сапог,  шаги  баса, взвилось занозистое
сопрано трубы, и на  крыльце  показалась  процессия.  Деканы  и
профессора, обнажив белые и лысые головы, несли гроб. Процессия
влилась  в  толпу,  и  красный  гроб поплыл над головами сквозь
ранние сумерки к ближайшему автобусу. На его пути оказался  все
тот  же  несчастный  Вонлярлярский.  Стефан  Игнатьевич  боялся
смерти, а тут она сама надвигалась на него. Ему  в  третий  раз
пришлось  удариться  в  бегство, и его синяя бекеша, замелькав,
влетела в последний -- третий -- автобус.
     -- Давай и  мы  туда,  --  сказал  Борис  Николаевич.  Они
поднялись  в  полупустой  автобус,  и  за ними в дверь хлынула,
начала тесниться толпа.
     -- Давайте  сюда,  --  сказал  дядик  Борик.  --  Учитель,
давайте вы к окну.
     Федор  Иванович  подвинулся  на  клеенчатом сиденье, давая
место Борису Николаевичу. Но дядика Борика вдруг  оттеснили,  и
более  ловкий  человек  в  черном пальто, извернувшись, упал на
сиденье,   слегка   придавив   Федора   Ивановича.    Толкаясь,
усаживался,  недовольно отдувался. Это был полковник Свешников.
Округлив щеки, выдул длинный звук: "ф-ф-ф" -- и,  глядя  только
вперед,  чуть заметно, рассеянно кивнул Федору Ивановичу. И тот
почувствовал,  что  ему  за  спину  затолкали  твердый  предмет
величиной  в  кулак. Сунув туда руку, вытащил нечто в тряпичном
мешочке. Понял: "Оно!" -- и затискал в  карман  полушубка.  Это
были  клубни  "Контумакса"  из  трех  горшков. Напустив на себя
рассеянный вид, открыл было рот, чтобы спросить о ягодах.
     -- Там, там все, -- так же рассеянно прогудел Свешников.
     И Федор Иванович, слабо кивнув, стал смотреть в окно.
     -- Ваше  положение  незавидное,  --  обронил  около   него
Свешников. Федор Иванович опять слабо кивнул.
     -- Есть  просьба,  --  сказал  он,  помолчав. Свешников не
двигался, все так же глядел вперед.
     -- Нужен адрес бабушки Лены Блажко.
     -- Ясно, -- пробубнил Свешников.  Потом  после  паузы:  --
Невозможно. Этого адреса не было.
     Автобус  тронулся. Они долго ехали -- сначала полем, потом
через город, затем пошли переулки, автобус стало трясти.
     -- К вам едет датчанин, вы  знаете?  --  негромко  буркнул
Свешников.
     -- Знаю, -- проговорил Федор Иванович.
     -- У  вас есть время, -- сказал полковник. -- Вам еще надо
будет датчанина встречать. Показывать ему все.
     -- Почему мне?
     -- Узнаете. Больше некому, решили поручить вам.
     А вот когда уедет датчанин... Федор Иванович  прислушался.
Полковник говорил очень тихо.
     -- Пока  не встретите, все время ваше. И с ним пока будете
-- тоже. А потом... -- Он умолк. Автобус  ехал  уже  по  лесной
дороге.
     -- Что, потом? -- спросил Федор Иванович.
     -- По-моему, ясно...
     За   окнами   автобуса  в  синих  сумерках  бежал  длинный
жиденький забор из планок,  а  за  ним  виднелись  бесчисленные
памятники,  бетонные  пирамидки с жестяными звездами на концах,
поставленные стоймя черные каменные плиты и кресты.
     -- Приехали, -- сказал Свешников,  --  У  вас  есть  время
подумать  о  наследстве  Ивана  Ильича. Вы, конечно, не из тех,
кого надо в спину толкать... Но и  спешить  не  надо.  Датчанин
пробудет дней пять.
     Автобус остановился. Стукнула, открываясь, дверь.
     -- У меня повестка, -- негромко заметил Федор Иванович. --
На завтра.
     -- Не  уклоняйтесь. Наоборот, смелей беседуйте. Все станет
яснее,  --  полковник  посмотрел  серьезно  и  шепнул:  --   Он
словоохотлив.  Слушайте  и  мотайте на ус. А датчанин пять дней
пробудет. Пять дней...
     -- А меня не...
     -- Пока датчанин не уедет... -- И еще раз бросив  тяжелый,
серьезный  взгляд,  Свешников  стал  осторожно протискиваться к
выходу.
     Хрустя  сиреневым  снегом,  в  молчании  все  долго   шли,
торопились  куда-то  вперед.  Стройность  шествия  была забыта.
Вдали зажелтел песок свежевырытой могилы. Предел всех  мечтаний
и греховных порывов. Торжество энтропии. Впрочем, торжество ли?
Вот если бы Светозар Алексеевич не отклонился от согласованного
текста, тогда -- да... Тогда было бы торжество...
     Гроб стоял на атом желтом холме. Тусклой искрой настойчиво
светилось,  кричало  золотое кольцо на белой руке. Оглянувшись,
Федор  Иванович  увидел  сзади,  за  автобусами,   светло-серую
"Победу"  с  пестрым  шахматным  пояском,  и  там, около такси,
держась  за  дверцу,  стояла  чья-то  знакомая  тень  в  широко
распахнутой  фиолетовой  дубленке.  "Кондаков!  Значит,  и  она
здесь", -- подумал Федор Иванович.
     -- Товарищи!  --   послышался   вдали   глуховатый   голос
Варичева. -- Сегодня мы провожаем в последний путь...
     И  Федор  Иванович,  попятившись, проваливаясь по колено в
снег, вышел из толпы и остановился позади всех, опустил голову.
"Значит, у меня, кроме пяти дней, есть  еще  два  или  три,  --
думал он. -- Уйма времени. В чью пользу будет это время?"
     -- Разногласия, естественные противоречия, присущие всякой
живой  общности...  --  донеслось  издалека.  --  Борьба мнений
никогда не заслоняла от нас... И не  сможет  заслонить  светлый
образ ученого...
     "А  зачем,  собственно,  мне дожидаться датчанина? -- этот
поворот мыслей заставил  Федора  Ивановича  еще  ниже  опустить
голову, нахмуриться. -- Ведь он же приедет к Ивану Ильичу, а не
ко мне..."
     И  стал  смотреть  по сторонам, разглядывая растворенную в
сумерках толпу, высматривая  в  ней  черный  каракулевый  треух
полковника.
     -- Здесь,  здесь  я,  -- послышался негромкий голос за его
плечом. Михаил Порфирьевич стоял вплотную  сзади.  --  Я  забыл
тебе сказать... Учти, за тобой наблюдение установлено. Серьезно
к этому отнесись...
     -- Мне-то зачем эти пять дней?
     -- Некогда  объяснять.  Тебе  поручат показывать датчанину
всякие твои... Дождись,  дождись...  Касьян  выпросил  тебя  на
пяток дней. Узнаешь, зачем -- сам все решишь. Не показывай, что
знаешь. На лыжах, на лыжах катайся...
     Федор  Иванович  кивнул. Слыша за спиной удаляющийся скрип
снега, размышлял: "Послезавтра лыжная секция, пойдем  опять  на
Большую Швейцарию. Пойду с ними, как н раньше. Как будто ничего
не  случилось.  Наблюдателя  этого  попробую  увидеть... Что он
собой представляет..."
     Поздно  вечером  к  нему   в   комнату   для   приезжающих
постучались.   Вошел   Борис   Николаевич,  обсыпанный  снегом.
Принялся выкладывать на стол из карманов небольшие картофелины,
каждая -- приятного цвета, как загар на женском лице.
     -- Снежок хороший валит, -- сказал дядик Борик. -- Вот вам
картошка. Я не спрашиваю, зачем. Раз Учитель приказал... Раз он
велел... А с остальной, что делать? Я имею в виду этот  сорт...
Дядик Борик может ее кушать?
     -- Остальная  пусть  лежит  в вашей корзине. Может, весной
пришлю письмо -- вышлете мне посылкой. А если до мая письма  не
будет  --  все  картофелины  до единой -- в кипяток. В мундирах
варить, не чистить.
     -- Когда нас покидаете?
     -- Дней через десять, у меня еще преемника  нет.  Мне  еще
преемнику дела надо сдать. Потом уже об отъезде...
     -- А то у дядика Борика мысль была... Проститься... У него
как раз  девятого,  в  следующее  воскресенье, день рождения...
Гусь будет...
     -- Обязательно приду, Борис Николаевич. Простимся.
     Назавтра, в десять часов, он шел по дугообразному коридору
на втором этаже шестьдесят второго дома. Шел и  оглядывался  --
не   мог   привыкнуть   к   плавным   округлостям   этих  стен,
поворачивающих то в одну сторону, то в другую.  Хотя  видел  их
уже  не  в первый раз. Был он строг и подтянут, "сэр Пэрси" был
застегнут на одну пуговицу, новый темно-малиновый, почти черный
галстук был куплен недавно в Москве, на  его  глубоком,  ночном
фоне  мерцали редко разбросанные далекие кошачьи глаза. Галстук
был не затянут, а полураспущен -- собственное  изобретение  его
хозяина.  Федор  Иванович чувствовал, что генерал Ассикритов, в
душе ревнивый модник, обязательно и не раз  посмотрит  на  этот
галстук  и  будет  на  всю жизнь задет свободной и независимой,
демократической мягкостью его узла. Он страстно  захочет  знать
секрет,  но амбиция не позволит поинтересоваться. Таков он был,
Федор Иванович. На этом случае с галстуком мы можем видеть, что
душа его иногда шла впереди  рассудка  и  могла  заглядывать  в
такие  места,  которые не поддаются прямому исследованию ума. И
по этому сверхтонкому ходу он слегка уже проник  во  внутренний
конус генерала и даже немного хозяйничал там.
     На  пропуске был указан номер двери -- 432. Федор Иванович
нашел эту дверь,  постучался  и  открыл.  За  дверью  оказалась
маленькая  тусклая  комната,  отравленная  сильным  и кислым --
вчерашним    --    табачным    духом.    Треть    ее    занимал
грязновато-бледный   письменный   стол.   Из-за  него  поднялся
невысокий, немного грузный мужчина, с усталым,  слегка  отекшим
лицом.  На нем был заношенный коричневый костюм. Несвежий сизый
галстук свернулся трубкой;
     -- Садитесь, пожалуйста... Дежкин, -- сказал  он,  взяв  у
Федора  Ивановича  пропуск  и  паспорт.  Он долго листал дело в
папке из коричневого с  розовым  прессованного  картона.  "Цвет
женского  загара!  --  осенило  Федора Ивановича. -- Цвет новой
картошки!" Дело было толщиной в палец, несколько  страниц  были
заложены  длинными  полосками бумаги. "Следователь", -- подумал
Федор Иванович. Сняв трубку телефона, следователь сказал в  нее
несколько  негромких  слов.  Федор Иванович не расслышал их, он
сильно  волновался.   Вытащив   из-под   папки   лист   бумаги,
следователь  пробежал его глазами. "План допроса", -- сообразил
Федор Иванович. Освежив в памяти продуманную  схему  и  порядок
постановки  вопросов,  следователь  как  бы  ожил, стал бодрее.
Положил лист под дело, соединил обе руки в один трубчатый кулак
и стал дуть в эту трубу, при этом постукивая ногтем  по  зубам,
обдумывая первый вопрос.
     -- Я  вас  вызвал,  как  вы, наверно, догадываетесь... Тут
открылась  дверь  и  молча  вошла  молодая  женщина  с  большим
блокнотом и горстью отточенных карандашей в кулачке. Молча села
в  углу,  стала  что-то  писать. "Стенографистка", -- догадался
Федор Иванович.
     -- Прошу последовательно и откровенно рассказать все,  что
вам  известно  о  деятельности  в вашем институте тайной группы
вейсманистов-морганистов  и  о  ее  связях  с   представителями
зарубежной реакции.
     -- Мне ничего об этом не известно.
     Следователь  сделал  знак  стенографистке,  и  карандаш ее
побежал по листу блокнота.  Посмотрев  на  Федора  Ивановича  и
увидев,   что   тот   не  собирается  больше  ничего  добавить,
следователь спросил:
     -- Каково было ваше участие в этой деятельности?
     -- Никакой группы я не знаю и, естественно, не  участвовал
ни в чьей деятельности.
     И  опять  стенографистка по данному ей знаку записала этот
ответ.
     -- Хорошо, -- сказал следователь.  --  Вам  известно,  что
академик  Посошков самовольно внес в свой доклад на конгрессе в
Швеции сообщение о якобы имеющей место в  СССР  работе  биолога
Стригалева   по  скрещиванию  дикого  картофеля  "Контумакс"  с
культурным?
     -- Мне это известно.  Работа  не  якобы,  а  действительно
имеет место.
     -- Это  ваше  мнение. А у меня другое. Отвечайте только на
поставленный вопрос.
     -- Мне известно, со слов академика Посошкова, что академик
сделал такое сообщение на конгрессе.
     -- Хорошо. Было ли в  действительности  произведено  такое
скрещивание? Как следует подумайте и дайте правильный ответ.
     Этот следователь не был расположен пускаться в беседы, как
генерал Ассикритов. Он помнил свой план и вел какую-то линию, у
которой  на конце могло быть опасное острие. Он не видел Федора
Ивановича, его задумчивый взгляд следил только за этой линией.
     -- Скрещивание было произведено. Об этом...
     -- Не  надо  лишнего.  Вы  уже  ответили,  --  следователь
посмотрел  на  стенографистку.  --  Теперь  скажите,  откуда вы
знаете, что такое скрещивание имело место.
     -- Об  этом  я  слышал  от  академика   Посошкова   и   от
Стригалева.
     -- И  на  этом  основании  написали  статью  для  научного
журнала?
     -- На этом основании.
     -- Вы лично ее писали?
     -- Я лично.
     -- Не считаете ли вы, что названных вами данных  мало  для
научной статьи?
     -- Нет,  не  считаю. Я проверял данные. Я видел растение в
разных стадиях развития и ухаживал за ним, делал цитологические
исследования. Ци-то-логичес-кие, -- повторил Федор Иванович для
стенографистки.
     -- Ничего, наши стенографистки привыкли к таким словам, --
сказал  следователь.  --  Где  вы  видели  это  растение,   где
ухаживали за ним и где делали исследования?
     -- Дома у академика Посошкова.
     -- Много ли лиц было посвящено в эту работу?
     -- Только мы трое.
     -- Стригалев присутствовал?
     -- Да,  присутствовал, -- на ходу напряженно сочинял Федор
Иванович. -- Он-то и делал все. Он автор.
     -- Об авторстве я не спрашивал. Кто делал фотографии?
     -- Академик  Посошков  показывал  мне   готовые.   Видимо,
заказывал кому-то.
     -- Кто  автор  растения,  о  котором  Посошков  сообщил на
конгрессе?
     -- Иван Ильич Стригалев, -- сказал Федор  Иванович,  пожав
плечами.
     -- Что это значит?
     -- Это  значит... -- Федора Ивановича удивил вопрос, ЕЮ он
взял себя в руки. -- Это  значит,  что  Иван  Ильич  задумал  и
выполнил это скрещивание.
     -- Посмотрите,  пожалуйста,  сюда, -- следователь, отогнув
закладку,  развернул  дело  и,  закрыв  чистым  листом   бумаги
половину  страницы,  придвинул  папку  к  Федору  Ивановичу. --
Узнаете подпись?
     Под машинописным текстом стояла подпись:
     "И. Стригалев".
     -- Я никогда не видел  подписи  Ивана  Ильича,  --  сказал
Федор Иванович.
     -- Читайте,  --  тихо  предложил  следователь.  -- Читайте
вслух.
     -- "Я  давно  работаю  над  диким  видом  "Контумакс",  --
прочитал  Федор Иванович. -- Если бы мне удалось скрестить этот
вид  с  культурным  картофелем,  это  открыло   бы   широчайшие
возможности  для  селекции.  Но  до  сих пор мне сделать это не
удалось".
     Последние слова были подчеркнуты красным карандашом.
     -- Эти показания  Стригалев  дал,  находясь  под  стражей.
Естественно,  после  этих  показаний,  будучи  в  камере, он не
работал над  своими  растениями.  Так  кто  прав  --  Посошков,
сделавший   свое   сообщение,  Дежкин,  написавший  статью  для
журнала, или тот, на кого вы ссылаетесь, как на автора?
     Федор Иванович молчал. Это была неожиданность,  и  он  уже
видел  всю  версию  следователя  целиком,  как она стояла в его
плане. Следователь устроил ему "вилку", как говорят шахматисты.
То есть создал такое положение, когда под боем оказываются твои
две фигуры, обе сразу, и остается  лишь  выбирать  между  двумя
потерями.  Сказать,  что гибрид есть -- значит, надо предъявить
ягоды, они будут тут же приобщены  к  делу,  и  завтра  генерал
преподнесет  Касьяну  приятный  сюрприз, поручив ему экспертизу
этих ягод. Если же заявить, что гибрид --  выдумка,  становится
очень мрачной цель, и статьи для журнала, и сообщения академика
на  конгрессе.  Зачем  писали и сообщали всему миру о том, чего
нет? Следователь был не дурак. И никакого сходства с генералом.
Совсем другой человек.
     -- Повторить вам вопрос? -- прозвучал его спокойный голос,
и он вздохнул от усталости.
     -- Нет, не надо повторять. Академик Посошков был  прав,  и
прав был Стригалев. Потому что...
     -- Не  надо  дробить.  Это  мы  выясним отдельно. Заметьте
себе. Значит, правы  были  оба,  --  следователь  посмотрел  на
стенографистку. -- А что же Дежкин? Не прав?
     -- И Дежкин был прав.
     Следователь впервые глубоко посмотрел на Федора Ивановича.
Его главная версия ломалась. Там что-то не было учтено. Нет, он
не растерялся,  не  кинулся  расспрашивать.  Облизнув  губы, он
уставился на лист бумаги и что-то рисовал там. Он все понимал.
     -- Такой еще вопрос. Был ли предварительный разговор между
вами и Посошковым...
     -- Какой разговор? О чем?
     -- Не торопитесь. Спешить нам некуда. Я сформулирую вопрос
полностью. Был ли у вас с Посошковым предварительный разговор о
том, что он сделает свое сообщение на конгрессе?
     -- О том, что  Посошков  уехал  на  конгресс,  мне  сказал
Варичев седьмого ноября во время демонстрации. Впервые.
     -- На  вопрос,  на  вопрос  отвечайте. Варичев мог вам это
сказать. А разговор с  Посошковым  мог,  тем  не  менее,  иметь
место. Одно другому не мешает.
     -- Не было такого разговора с Посошковым.
     -- Откуда же он взял фото?
     -- Я же говорил: не знаю. Он мне показывал готовые.
     -- Все четыре?
     -- Да,  все  четыре,  --  Федора  Ивановича  опять удивила
ненужность вопроса.
     -- Вы все  валите  на  Посошкова,  --  сказал  следователь
равнодушно.  --  Не учитываете того, что мы умеем допрашивать и
мертвых. Вот прочитайте... -- Он отогнул еще  одну  закладку  и
развернул  папку.  Наложив  на  страницу  белый лист, приоткрыл
несколько строк. --  Узнаете  подпись?  Поверьте,  это  подпись
вашего академика. Читайте вслух...
     Федор Иванович прочитал:
     -- "Вопрос:  откуда вы взяли фото, которые демонстрировали
на конгрессе? Ответ: они были, как заведено, приложены к статье
ее  автором.  Вопрос:  фотографии,  которые  были  приложены  к
статье, вот они, в деле, я их показываю вам. Вы увезли в Швецию
вторые  экземпляры.  Где  вы  их  взяли? Ответ: у автора статьи
Дежкина  Федора  Ивановича.  Вопрос:  все  четыре?  Ответ:  все
четыре.  Вопрос:  говорили  ли  вы  Дежкину, для чего вам нужны
эти..."
     Тут следователь быстро закрыл папку.
     -- Дальше можно не  читать.  Отвечайте:  откуда  вы  взяли
фото?
     -- У  академика  Посошкова.  Я  могу  это  сказать  вашему
мертвецу на очной ставке.
     -- Хороший  ответ,  --  следователь  наклонил   голову   и
задумался. Потом сделал знак стенографистке и заговорил, как бы
диктуя:  --  Академик  Посошков  предвидел...  даже  планировал
свою... добровольную кончину. Что видно  из  его  высказываний,
которые   с   определенного   времени   стали  смелыми  и  даже
вызывающими. У меня здесь  составлена  диаграмма...  Раньше  он
хотел  жить,  заботился  о  своем  благополучии  и высказывался
осторожнее. Что из этого вытекает для нас с вами? Что Посошкову
не было смысла лгать для того, чтобы облегчить свою участь...
     "Ого! -- удивился Федор Иванович. -- Он  тоже  подходит  к
тезису  о Гамлете, оцарапанном отравленным оружием. Но совсем с
другой стороны!"
     И следователь, подумав, подтвердил это:
     -- Свое уже не интересовало вашего академика. Лгать он мог
только для того, чтобы помочь другим. Например, вам. Значит,  о
фотографиях  он  говорил  правду. Если бы он предвидел вопросы,
которые я ставлю вам, он взял бы это на себя, утащил бы с собой
в могилу. Но он этих вопросов не  предвидел.  После  сказанного
настаиваете ли вы на том, что фотографии он получил не от вас?
     -- Настаиваю,  -- сказал Федор Иванович, чувствуя, что его
здесь поймали.
     -- Та-ак, -- сказал следователь, закуривая. Он был доволен
ходом допроса, удовлетворен. Выпустил облако дыма и  задумался,
глядя  в  окно,  забранное железной решеткой. Потом, взяв двумя
пальцами, вытащил  из-под  папки  свой  план,  прочитал  в  нем
какой-то пункт, еще одну свою версию.
     -- Скажите,  Дежкин...  Что