этот аппарат, беды бы не случилось.
   Я посмотрел на айзенштадт. Если бы у меня тогда был  такой  аппарат,  я
поставил бы его на крыльцо, и Аберфан даже не заметил  бы  ничего.  Он  бы
барахтался в снегу, подбрасывал его носом, и  я  мог  бы  бросать  в  него
горстями белый, сверкающий снег, а он бы прыгал, и ничего  бы  дурного  не
произошло. Кэти Поуэлл проехала бы мимо нас, и я помахал бы  ей  рукой,  а
она, шестнадцатилетняя, только что научившаяся водить машину, может  быть,
рискнула бы оторвать на минуту от руля одну руку в рукавичке и махнуть мне
в ответ. А Аберфан завертел бы хвостом так неистово, что взметнул бы  снег
над головой, и залаял бы на взлетевшие снежинки.
   В третью волну вируса он уже не заразился бы. Он дожил бы до  старости,
лет до четырнадцати-пятнадцати, так, что перестал бы уже играть  в  снегу.
Но если бы он остался самой последней собакой на свете, я не  позволил  бы
запереть его в клетку. Не отдал бы его. Да,  если  бы  у  меня  тогда  был
айзенштадт.
   Неудивительно, что я возненавидел этот аппарат.
   Прошло  уже  пятнадцать  минут  после  звонка  Рамирез.   Представители
Общества могли появиться в любую минуту.
   - Вам не надо быть здесь, когда явятся эти люди, -  сказал  я,  и  Кэти
согласно кивнула, стерла слезы со щек и встала, доставая свою сумку.
   - Вы когда-нибудь фотографируете? - спросила она, закидывая сумку через
плечо. - Я хочу сказать, не только для газет.
   -  Не  знаю,  долго  ли  я  еще  буду  снимать  для   газет.   Кажется,
фотожурналист как профессия скоро исчезнет.
   - Может быть, вы приехали бы как-нибудь сфотографировать Яну и  Кевина?
Дети растут так быстро, не успеешь оглянуться, а они уже совсем другие.
   - Рад буду это сделать, - сказал я, открывая дверь и  оглядывая  темную
улицу. - Путь свободен. - Она вышла. Я закрыл решетчатую дверь.
   Она обернулась, и я в последний раз увидел  ее  милое,  открытое  лицо,
которое даже я не мог "закрыть".
   - Мне недостает их, маленьких, - сказала она.
   - Мне тоже недостает детей, - сказал я, поднимая руку к двери.
   Я смотрел ей вслед, пока она не завернула за угол, а потом  вернулся  к
себе в комнату, снял со стены фотографию Майши и поставил ее у  проявителя
так, чтобы Сегура заметил ее, войдя в комнату. Примерно через месяц, когда
Эмблеры благополучно вернутся в Техас  и  Общество  позабудет  о  Кэти,  я
позвоню Сегуре и  скажу  ему,  что,  может  быть,  соглашусь  продать  эту
фотографию Обществу, а через  некоторое  время  скажу,  что  раздумал.  Он
придет уговаривать меня, а я расскажу ему о Пердите и о Беатрисе Поттер, а
он мне об Обществе.
   За то, что мне удастся вытянуть из него, слава пусть достанется Рамирез
и Чивир. Я не хочу, чтобы Хантер  о  чем-нибудь  догадался.  Справиться  с
Обществом будет нелегко, одним разговором  здесь  не  обойдешься,  но  для
начала и это будет неплохо.
   Кэти оставила на диване фотографию миссис Эмблер. Я поднял ее, взглянул
еще раз, а потом опустил в проявитель, скомандовав: "Смыть". Потом снял со
стола айзен, вытащил из него катушку пленки, хотел засветить ее, но вместо
этого засунул в проявитель и пустил  его  в  ход  по  команде:  "Позитивы,
раз-два-три, пять секунд". Сначала  появилось  с  десяток  кадров  заднего
сиденья моей "хитори", потом машины и пешеходы. Снимки  в  доме  Кэти  все
были затенены. Здесь был натюрморт с прохладительным напитком и стаканом с
наклеенной  картинкой  кита.  Еще  натюрморт:  автомобильчики  Яны.  Потом
несколько почти черных снимков. Кэти положила айзенштадт объективом  вниз,
когда привезла его мне.
   - Две секунды! - скомандовал я и дождался, пока из  проявителя  полетят
последние кадры, чтобы увериться в том, что на ролике ничего больше нет, и
смыть с него все до прихода  представителей  Общества.  Все  кадры,  кроме
самого последнего, были совершенно темными - ведь айзенштадт  лежал  лицом
вниз. А на последнем кадре был я сам.
   Чтобы сделать хорошую фотографию, надо добиться, чтобы  человек  забыл,
что его снимают. Это  известное  правило.  Надо  отвлечь  фотографируемых.
Пусть они говорят о чем-нибудь, что им дорого.
   - Стоп! - и мое изображение замерло на экране.
   Аберфан был замечательной собакой. Он любил играть  в  снегу  и,  после
того как я убил его, он приподнял голову с моих колен и попытался  лизнуть
мою руку.
   Люди из Общества сейчас придут, заберут  телеснимки,  чтобы  уничтожить
их, и этот тоже надо смыть, как остальные с этой катушки. Нельзя рисковать
и напоминать Хантеру о Кэти. Да и Сегуре могло прийти в голову  размножить
снимок Яниных автомобильчиков.
   Это уж было бы слишком скверно. Айзенштадт делает замечательные снимки.
"Ты сам позабудешь, что  перед  тобой  фотокамера",  -  повторяла  Рамирез
заученные слова,  но  это  было  действительно  так.  Я  смотрел  прямо  в
объектив. В моем взгляде было все: Майша, и Тако, и  Перлита,  и  то,  как
смотрел на меня Аберфан, когда я погладил его по голове и сказал ему,  что
все будет хорошо,  это  выражение  любви  и  жалости,  которое  я  пытался
отыскать все эти годы. Образ Аберфана.
   Сейчас придут люди из Общества. "Выбросить!" - скомандовал я, развернул
ролик и засветил его.