л прежде, когда
обладал  могуществом  и  властью  и  полконтинента  сотрясалось  от  его
убийственных ударов. Сломить сопротивление непокорного жеребца,  твердой
волей и твердой рукой, рискуя жизнью или увечьем, заставить его  служить
человеку - Харнишу казалось не менее блестящей победой. А главное - кар-
точный стол, за которым велась эта новая игра, был чистый.  Ни  лжи,  ни
обмана, ни лицемерия. Та, прежняя, игра утверждала грязь,  разложение  и
смерть, эта - чистоту, здоровье и жизнь. И Харниш не имел  других  жела-
ний, кроме как вместе с Дид следить за сменой дней и времен года из сво-
его домика на краю глубокого ущелья; скакать по горам ясным морозным уг-
рюм или в палящий летний зной или укрыться в большой,  уютной  гостиной,
где ярко горели дрова в сложенном его руками камине, меж тем как снаружи
весь мир содрогался и стонал от юго-восточного ветра.
   Только однажды Дид спросила его, не жалеет ли он о прошлом, и в ответ
он схватил ее в объятия и прижался губами к ее губам. Минуту  спустя  он
пояснил свой ответ словами:
   - Маленькая женщина, хоть я и отдал ради тебя тридцать миллионов, так
дешево я еще не покупал ничего, в чем имел бы  такую  крайнюю  нужду.  -
Немного погодя он прибавил: - Да, об одном я жалею, и как еще жалею! Че-
го бы я ни дал, чтобы сызнова добиваться твоей любви!  Хотелось  бы  мне
порыскать по Пиедмонтским горам, надеясь встретить тебя. Хотелось бы мне
в первый раз увидеть твою комнату в Беркли. И - что уж говорить -  я  до
смерти жалею, что не могу еще разок обнять тебя, как в тот  день,  когда
ты под дождем и ветром плакала у меня на груди.
 
 
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
 
   Но настал такой год, когда в апрельский день Дид сидела в  кресле  на
веранде и шила какие-то - очень маленькие предметы одежды, а Харниш  чи-
тал ей вслух. Время было за полдень, и солнце ярко светило на зазеленев-
ший по-весеннему мир. По оросительным канавкам огорода  струйками  текла
вода, и Харниш иногда откладывал книгу, сбегал со ступенек и  передвигал
шланг. Кроме того, чтобы подразнить Дид, он проявлял повышенный  интерес
к тому, что она шила, на что она отвечала счастливой улыбкой;  но  когда
его нежные шутки становились слишком нескромными, она краснела от смуще-
ния или чуть обиженно надувала губы.
   С веранды им хорошо был виден окружающий мир.
   Перед ними изогнутая, точно турецкая сабля, лежала  Лунная  долина  с
разбросанными по ней фермерскими домами, с пастбищами, полями  и  виног-
радниками. Долину замыкал горный кряж, где Харнишу и  Дид  знакома  была
каждая складка и каждый выступ; белые отвалы заброшенной шахты, на кото-
рые падали отвесные солнечные лучи, сверкали, точно алмазы. На  переднем
плане этой картины, в загоне возле сарая,  Маб  с  трогательной  заботой
следила за жеребенком, который, пошатываясь  на  дрожащих  ногах,  терся
около нее В мерцающем от зноя воздухе разливалась дремотная лень. С  ле-
систого косогора позади дома доносился крик перепелок,  сзывающих  птен-
цов. Тихо ворковали голуби, а из зеленых недр каньона поднимался горест-
ный стон дикой горлицы. Куры, расхаживающие перед крыльцом, внезапно за-
кудахтали и бросились врассыпную, а по земле  скользнула  тень  ястреба,
высоко парившего в небе.
   Быть может, именно это пробудило в Волке давние охотничьи  воспомина-
ния, - как бы то ни было, но Харниш и Дид заметили, что в загоне  подня-
лось какое-то волнение: там заново разыгрывалась ныне безобидная, а  не-
когда кровавая сцена из древней, как мир, трагедии. Припав к земле,  вы-
тянув морду, молча и бесшумно, словно призрак, собака, как будто  забыв,
что она приручена человеком, выслеживала соблазнительную дичь - жеребен-
ка, которого Маб столь недавно произвела на  свет.  И  кобыла,  тоже  во
власти первобытного инстинкта, вся дрожа от страха  и  тревоги,  кружила
между своим детенышем и грозным хищником, во все времена нагонявшим ужас
на ее предков. Один раз она повернулась, чтобы лягнуть Волка, но  больше
старалась ударить его передней ногой или наскакивала на него, прижав уши
и оскалив зубы, в надежде перегрызть ему хребет. А Волк, повесив  уши  и
еще больше припадая к земле, отползал прочь, но  тут  же,  сделав  круг,
подбирался к добыче с другой стороны, и  кобыла  опять  начинала  волно-
ваться. Наконец Харниш, по просьбе Дид, прикрикнул  на  собаку;  услышав
низкий, угрожающий голос, она тотчас покорно отказалась от охоты и с ви-
новатым видом ушла за сарай.
   Несколько минут спустя  Харниш,  прервав  чтение,  чтобы  передвинуть
шланг, обнаружил, что вода перестала течь. Он достал из мастерской моло-
ток и гаечный ключ и, вскинув на плечо кирку и заступ, вернулся к веран-
де.
   - Придется мне сойти вниз и откопать трубу, - сказал он  Дид.  -  Всю
зиму я боялся оползня. Видно, трубу завалило.
   - Только, смотри, не читай дальше без меня, - крикнул он,  уходя,  и,
обогнув дом, начал спускаться по тропинке, которая вела на дно каньона.
   На полпути Харниш увидел оползень. Он был  невелик  -  всего-то  нес-
колько тонн земли и раскрошенного камня. Но они двинулись с высоты пяти-
десяти футов, и трубопровод, не выдержав тяжести,  разошелся  на  стыке.
Прежде чем приступить к работе, Харниш посмотрел вверх, на путь,  проде-
ланный оползнем, посмотрел наметанным глазом рудокопа.  И  вдруг  взгляд
его остановился, зрачки расширились.
   - Вот те на! - сказал он вслух.
   Он водил взглядом по неровной  поверхности  крутого  склона,  сначала
вдоль, потом поперек. В этом месте, если не считать травы и сорняков, да
редких искривленных деревцев мансаниты, склон каньона был голый.  Харниш
заметил признаки частого перемещения почвы, вызванного тем, что  сильные
ливни смывали выветренную почву через край ущелья.
   - Самая заправская жила, лучше не бывает, - объявил он вполголоса.
   И как час назад в Волке проснулся древний охотничий инстинкт, так и в
Харнише с новой силой ожил страстный охотник за золотом. Бросив  ключ  и
молоток, он с киркой и лопатой вскарабкался по оползню к тому месту, где
виднелся смутно очерченный, прикрытый землей выход коренной  породы.  Он
был едва заметен, но опыт Харниша подсказал ему, что скрывается под сло-
ем земли. Он принялся то здесь, то там пробивать киркой крошившийся  ка-
мень и отваливать лопатой мешавшую ему землю. Несколько раз он брал  по-
роду в руки и разглядывал ее. Попадались куски такие мягкие, что он лег-
ко разламывал их пальцами. Он поднялся выше футов на десять и опять  за-
работал киркой и лопатой. И на этот раз, очистив кусок породы и присмот-
ревшись к нему, он вдруг выпрямился и судорожно перевел дыхание.  Потом,
словно олень у водопоя, опасающийся врагов, он быстро глянул вокруг - не
видит ли его посторонний глаз. Посмеиваясь над собственной глупостью, он
снова принялся рассматривать кусок породы. Косой луч солнца упал на  не-
го, и он весь засверкал крупицами чистого золота.
   - Под самым верховиком, - с благоговейным трепетом  пробормотал  Хар-
ниш, вгоняя кирку в податливую почву.
   Он весь преобразился. Никогда, сколько бы он ни  выпил  коктейлей,  у
него так не пылали щеки, не горели  глаза.  Давняя  страсть  золотоиска-
тельства, которой он подчинялся столько лет своей жизни, опять  овладела
им. Лихорадочное возбуждение усиливалось с каждой минутой.  Он  работал,
как одержимый, задыхаясь от усталости; пот ручьями стекал с его  лица  и
капал на землю. Он исследовал поверхность оползня от одного края до дру-
гого и стал возвращаться обратно. Дойдя  до  середины,  он  начал  спус-
каться, вскапывая красную вулканическую почву, намытую сверху, с  вывет-
рившегося склона, и обнаружил кварц, кварц с золотыми прожилками,  кото-
рый крошился у него под руками.
   Иногда кучи земли сползали сверху и засыпали вырытые им ямы, и  тогда
он начинал копать сызнова. Один раз, не удержавшись на ногах, он скатил-
ся вниз на пятьдесят футов, но тут же вскочил и опять полез наверх, даже
не передохнув. Он наткнулся на пласт,  где  кварц  оказался  податливым,
почти как глина, и здесь золота было особенно много. Подлинная сокровищ-
ница! Харниш проследил жилу на сто футов вверх и вниз от оползня. Он да-
же вскарабкался на край каньона, чтобы поглядеть, нет ли там выхода мес-
торождения. Но это после, после, - и опять кинулся к своей находке.
   Он работал все так же исступленно, до полного изнеможения, пока  нес-
терпимая боль в спине не заставила его остановиться. Он выпрямился, дер-
жа в руке поблескивающий золотом кусок кварца. Когда он работал  согнув-
шись, пот капал с его лба на землю, теперь он заливал ему глаза.  Харниш
вытер лицо рукой и опять принялся разглядывать найденное им золото.  Ни-
каких сомнений - тридцать тысяч долларов на тонну,  пятьдесят  тысяч,  -
нет, больше, гораздо больше! Тяжело переводя дух, смахивая капли пота  с
ресниц, он, как зачарованный, смотрел на желтый металл, и в его  вообра-
жении мгновенно возникла заманчивая картина. Он уже видел подъездные пу-
ти, проложенные по долине  и  нагорным  пастбищам,  насыпи,  мост  через
каньон, - видел так ясно, словно они были у него перед  глазами.  Промы-
вочную он поставит по ту сторону каньона, - и вот уже  бесконечная  цепь
ковшей, подвешенных к канату, переправляет кварцевую руду через каньон и
доставляет ее в толчею. А здесь уже вырос весь рудник - наземные  строе-
ния, шахты, штольни, забои, подъемные машины; слышится грохот взрывов, а
из-за каньона доносится оглушительный стук пестов. Рука Харниша, сжимав-
шая кусок кварца, задрожала, он ощутил судорожное подергивание и сосущую
пустоту под ложечкой - и вдруг понял, что ему смертельно хочется  выпить
- виски, коктейль, все равно что, лишь бы выпить. И в ту же минуту, ког-
да в нем проснулось неудержимое желание одурманить себя, до него сверху,
сквозь зеленую чащу каньона, донесся далекий, едва уловимый голос Дид:
   - Цып, цып, цып, цып, цып! Цып, цып, цып! Как? Уже? Сколько же прошло
времени? Значит, она уже не шьет на веранде, она кормит кур и сейчас бу-
дет готовить ужин. День кончался. Неужели он пробыл здесь так долго?
   Снова послышался ее голос:
   - Цып, цып, цып, цып, цып! Цып, цып, цып! Так она всегда сзывала  кур
- сначала пять раз, потом три раза. Он давно это приметил. Харниш  улыб-
нулся, думая о жене, но улыбка медленно сползла с его лица, и оно  иска-
зилось от страха. Он почувствовал, что чуть не потерял Дид. Ни  разу  не
вспомнил он о ней в долгие часы лихорадочных поисков; все это время  она
поистине была потеряна для него.
   Он выронил кусок кварца, спустился с оползня и кинулся  бежать  вверх
по тропинке. Выйдя на опушку, он замедлил шаг и  почти  ползком,  краду-
чись, подобрался к большому дереву и посмотрел из-за него в сторону  до-
ма. Дид пригоршнями бросала курам зерно и весело смеялась, глядя  на  их
суматошную возню.
   Чем дольше Харниш смотрел на жену, тем спокойнее становилось его  ли-
цо; он повернулся и сбежал вниз по тропинке. Опять  он  вскарабкался  на
оползень, но на этот раз он поднялся выше; и опять  он,  как  одержимый,
работал киркой и лопатой, но цель у него была другая. Он слой  за  слоем
подкапывал красноватую землю и сбрасывал ее вниз, тщательно засыпая раз-
рытые места, пряча от дневного света найденное им богатство. Он даже по-
шел в лесную чащу, набрал охапку прошлогодних листьев и раскидал их.  Но
он скоро бросил эту затею и все сыпал и сыпал землю, пока от выступающих
краев жилы не осталось и следа.
   Потом он починил трубу, собрал свои инструменты и стал подыматься  по
тропинке. Он шел медленно, чувствуя бесконечную усталость, как  человек,
избежавший страшной опасности. Он убрал инструменты, напился воды из по-
чиненного водопровода и сел на скамью перед открытой дверью в кухню. Там
хозяйничала Дид, и он с огромным облегчением прислушивался к  ее  шагам.
Он жадно глотал душистый горный воздух, словно водолаз, только что  под-
нявшийся со дна морского. Он впивался взглядом в облака, в синеву  неба,
в зелень долины, как будто все это он вдыхал вместе с воздухом.
   Дид не знала, что он вернулся, и время от времени он поворачивал  го-
лову и украдкой взглядывал на нее - на ее  умелые  руки,  на  отливающие
бронзой каштановые волосы, в которых вспыхивали огоньки, когда на них из
открытого окна падал солнечный луч; он видел ее отяжелевшую фигуру буду-
щей матери, - и сердце сжималось у него от не испытанной доселе сладост-
ной боли и нежности. Он услышал ее шаги у самой двери, но не оглянулся и
упорно продолжал смотреть на долину. Дид подошла к нему, и он затрепетал
от счастья, как всегда, когда она ласково ерошила ему волосы.
   - А я и не заметила, как ты пришел, - сказала она. - Ну что,  серьез-
ное повреждение?
   - Да, довольно сильный оползень, - ответил он, все еще не поворачивая
головы. - Хуже, чем я ожидал. Но я уже придумал. Знаешь, что я сделаю? Я
посажу там эвкалипты. Они будут держать его. Я так густо посажу их,  что
даже голодный заяц не продерется. А когда они пустят корни, никакая сила
не сдвинет эту землю с места.
   - Неужели это так опасно?
   - Да нет, не очень. - Он помотал головой. - Но я не желаю, чтобы  ка-
кой-то несчастный оползень издевался надо мной, вот и все. Я так  припе-
чатаю его, что он миллион лет не тронется с места. И когда  в  последний
раз затрубит труба и гора Сонома и все другие горы  рассыплются  прахом,
этот оползень никуда не денется, так и будет держаться за корни.
   Он обнял Дид и посадил ее к себе на колени.
   - Скажи, маленькая женщина, ты, наверно, скучаешь в нашей  глуши?  Ни
театра, ни концертов, ничего такого. Тебе никогда не приходит на ум, что
хорошо бы все это бросить и вернуться в город?
   Он с такой тревогой ждал ее ответа, что боялся смотреть ей  в  глаза;
но она только засмеялась и покачала головой, и у него отлегло от сердца.
И еще он с радостью подумал о том, что смех ее по-прежнему звучит молодо
и по-мальчишески задорно.
   - Слушай! - заговорил он с внезапной горячностью. - И близко не  под-
ходи к оползню, пока я не засажу его деревьями и они  не  пустят  корни.
Это очень, очень опасно, а я и подумать не могу, чтобы  теперь  потерять
тебя.
   Он притянул к себе ее голову и поцеловал в губы долгим, страстным по-
целуем.
   - Как ты меня любишь! - шепнула она с гордостью за него и за себя.
   - Взгляни-ка, Дид. - Он выпустил ее из объятий и широким взмахом руки
обвел долину и окрестные горы. - Лунная долина - это  хорошее  название,
очень хорошее. Знаешь, когда я вижу все это и думаю о тебе и о том,  как
все это мне дорого, у меня комок подступает к горлу и в душе такое  тво-
рится, что я не умею сказать словами, и я начинаю понимать  Браунинга  и
всех твоих замысловатых поэтов. Посмотри на гору Худ - видишь, где солн-
це светит на нее? Вот в этом самом месте мы нашли ключ.
   - Да, и в тот вечер ты подоил коров только в десять часов, -  сказала
она, смеясь. - И если ты сейчас не отпустишь меня, то мы и сегодня будем
ужинать не раньше, чем тогда.
   Они встали со скамьи, и Харниш снял ведерко с гвоздя возле, двери. Он
еще помедлил немного, любуясь красотой долины.
   - Хорошо! - сказал он. - Ничего не скажешь.
   - Ничего не скажешь! - повторила она и повернулась к двери,  радостно
улыбаясь ему, и своим мыслям, и всему миру.
   И Харниш, как тот старик,  который  однажды  повстречался  ему,  стал
спускаться под гору в лучах пламенеющего заката, держа  в  руке  ведерко
для молока.