млю. Она  улыбнулась  и  снова  кивнула.
После каждой фигуры он оглядывался на Оливию, и она  всякий  раз  снова  его
ободряла. Позднее, рассказывая об этом, он не уставал повторять: "Ну, сильна
тетка! Первый раз такую видел. Я уже все инструкции к чертям нарушил, а  она
только - еще и еще! Вот бы из кого летчик вышел, это да!"

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

1

     Став хозяином ранчо, Адам блаженствовал, как сытый  довольный  кот.  Из
маленькой лощины под гигантским дубом, корнями дотягивавшимся  до  грунтовых
вод, открывался вид на земли Адама:  десятки  акров  по  обе  стороны  реки,
аллювиальное плато, на западе плавно переходящее  в  округлые  холмы.  Здесь
было прекрасно даже летом,  когда  солнце  стегало  землю  колючими  лучами.
Посредине ранчо, словно скрепляя обе его половины, тянулась полоса речных ив
и платанов, а на западе холмы рыжели пышной  травой.  В  Салинас-Валли  слой
почвы на западных горах почему-то толще, чем на склонах восточной  гряды,  и
трава там растет обильнее. Может быть, высокие пики  накапливают  влагу  про
запас и распределяют ее равномернее, а может  быть,  оттого,  что  леса  там
гуще, западные горы сильнее притягивают к себе дожди.
     В поместье Санчесов (теперь  ранчо  Траска)  возделывалась  лишь  очень
малая часть земли. Но мысленно Адам уже видел поля высокой пшеницы и зеленые
квадраты люцерны возле реки. За спиной у него  стучали  молотками  плотники,
которых он привез сюда из Салинаса перестраивать старый дом  Санчесов.  Адам
решил, что жить будет в старом доме. Лучшего места  для  основания  династии
было не  найти.  Из  дома  вычистили  навоз,  сняли  старые  полы,  выломали
обслюнявленные коровами оконных  рамы.  Все  мастерили  заново,  из  свежего
дерева: из  остро  пахнущей  смолой  сосны,  из  бархатистой  калифорнийской
секвойи; настелили новую крышу, обшив ее длинными  тонкими  досками.  Старые
толстые стены слой за слоем впитывали в себя белила из  извести,  замешенной
на соленой воде, и, высыхая, словно светились изнутри.
     Адам задумал свить здесь гнездо  навсегда.  Садовник  подстриг  древние
розы, посадил герань, перенес рассаду  овощей  в  открытый  грунт,  направил
резвый ручей в канавки, прокопанные по всему саду.  Адам  предвкушал,  каким
комфортом будут окружены он сам и его потомки. В сарае лежала под  брезентом
нераспакованная массивная мебель,  которую  он  заказал  в  Сан-Франциско  и
перевез сюда из Кинг-Сити на телегах.
     И быт в доме тоже будет налажен.  Его  повар  Ли,  китаец  с  косичкой,
специально съездил в Пахаро и закупил  там  кастрюли,  чайники,  сковородки,
кадушки, банки, медную и стеклянную посуду -  словом,  все,  что  нужно  для
кухни. На большом расстоянии от дома, с подветренной стороны строился  новый
свинарник, а неподалеку от него - птичник с выгонами для кур и  уток  и  еще
псарня, чтобы собаки  не  подпускали  койотов.  Замысел  Адама  был  слишком
солиден и требовал времени, на скорую руку  все  не  построишь.  Нанятые  им
мастера работали основательно и неторопливо. Это было долгое предприятие.  И
Адам хотел завершить его на совесть. Он проверял каждый стык, каждый паз  и,
отойдя в сторону, внимательно  вглядывался  в  образцы  краски  на  фанерных
дощечках.  В  углу  его  комнаты  высилась  стопка  каталогов   -   каталоги
сельскохозяйственного инвентаря,  отделочных  материалов,  семян,  фруктовых
деревьев. Теперь-то Адам  радовался,  что  благодаря  отцовскому  наследству
разбогател. Воспоминания о Коннектикуте постепенно заволакивалось  темнотой.
Возможно, яркий, резкий свет американского Запада вытравлял  из  его  памяти
образ родного края. Когда он возвращался мыслями в дом своего  отца,  на  их
ферму, в городок, пытался припомнить лицо брата - он видел  только  сплошную
черноту. И Адам старался скорее прогнать воспоминания.
     Кэти он временно поселил в чистом побеленном доме  Бордони,  чтобы  она
дожидалась там конца  строительства  и  рождения  ребенка.  Было  ясно,  что
ребенок родится раньше, чем будет готов дом. Но Адам все равно не спешил.
     - Я хочу, чтобы дом стоял крепко,- снова и снова повторял  он  рабочим.
Мне надо, чтоб на долгие годы...  Только  медные  гвозди  и  только  прочные
доски... чтобы ничего не ржавело и не гнило.
     Планы на будущее строил не он один. Вся Долина, весь американский Запад
были  заняты  тем  же.  То  была  эпоха,   когда   прошлое   утратило   свою
притягательность, свой аромат. Вернуть "золотое времечко" мечтал  разве  что
какой-нибудь глубокий старик, да такого надо было еще и поискать.  Похоронив
прошлое, люди уверенно  вписались  в  настоящее,  и,  несмотря  на  всю  его
суровость и неотзывчивость, оно их устраивало, правда, лишь  как  преддверие
сказочно-прекрасного будущего. И чуть ли не в любом  разговоре  -  например,
встретятся на улице два приятеля, или прислонятся к стойке бара три фермера,
или рассядутся вокруг костра десять-двенадцать охотников  и  вонзят  зубы  в
жесткую оленину - речь непременно заходила о будущем Долины: оно  ошеломляло
своим великолепием, и говорили о нем не предположительно, а с уверенностью.
     - Все это будет... кто знает, может, еще  при  нашей  жизни,-  говорили
люди.
     И  каждый  рисовал  себе  картину  счастливого  будущего  по-своему,  в
зависимости оттого, чего был лишен в настоящем. Скажем, едет фермер с семьей
в город, опускаются они со своего горного ранчо в санях-волокушах  -  этакая
здоровенная коробка на дубовых полозьях,- и швыряет их по камням с ухаба  на
ухаб. Жена сидит на охапке соломы и прижимает к себе детей,  чтобы  от  этой
тряски не остались без зубов и язык ненароком не откусили. А отец  семейства
упирается пятками, натягивает вожжи и мечтает: "Вот построят  дороги,  тогда
заживем! Еще бы, на собственной пролетке, чин чинарем, красиво,  приятно,  и
до Кинг-Сити всего три часа - что еще нужно человеку?"
     Или, скажем, обходит фермер свою  дубовую  рощу,  а  дубы  там  один  к
одному, древесина крепкая, как уголь, а горит даже  жарче,  и  в  кармане  у
него, к примеру, газета, а в ней объявление: "За  один  корд  <Корд  -  мера
объема дров, равная 3,624 м3.> дубовых дров в Лос-Анджелесе вам заплатят  10
долларов". Ха, думает он, вот подведут сюда железную дорогу, выложу  я  свои
дрова возле шпал, напиленные, сухонькие, и  заплачу  посреднику  по  полтора
доллара за корд. Ну хорошо, пусть даже сдерут с  меня  по  три  с  половиной
доллара за перевозку. Все равно с каждого корда выручу пять  долларов,  а  у
меня в моей рощице три тысячи кордов, как пить дать. Итого,  чистой  прибыли
пятнадцать тысяч".
     Были и такие, что, сияя нимбами, пророчествовали о  времени,  когда  по
всей Долине протянутся оросительные каналы - кто знает, может, еще при нашей
жизни,- или что пробурят глубокие скважины, и паровые насосы будут  подавать
воду наверх из недр земли. Представляете, какие пойдут  урожаи,  когда  воды
будет хоть залейся? Да здесь же будет цветущий сад, ей-богу!
     А еще один, правда, он был сумасшедший, кричал, что скоро  можно  будет
возить отсюда персики аж в Филадельфию - то ли в  ящиках  со  льдом,  то  ли
как-то еще, и, мол, ничего с ними не сделается, будут такие же  сочные,  как
этот, что у меня в руке!
     В маленьких городках поговаривали, что,  дескать,  должны  со  временем
провести канализацию и уборные будут прямо в доме - а у некоторых так уже  и
было,- и что на уличных перекрестках поставят фонари с дуговым  светом  -  в
Салинасе уже стояли - и телефоны. Будущее сулило безграничные, беспредельные
возможности. Счастья у людей будет ну прямо полные штаны! Изобилие хлынет  в
Долину бурным потоком, как река Салинас в мартовские  дни  богатого  дождями
года.
     Люди глядели на плоскую, сухую, пыльную землю, на  выросшие  откуда  ни
возьмись неказистые городишки и  видели  то  прекрасное,  что  будет...  кто
знает, может, еще при нашей жизни. Потому-то,  кстати,  не  стоило  особенно
смеяться над фантазиями  Самюэла  Гамильтона.  А  он  фантазировал  с  таким
смаком, что за ним было не угнаться, но  когда  люди  слышали  о  переменах,
происходящих, к  примеру,  в  Сан-Хосе,  его  идеи  не  казались  совсем  уж
бредовыми. И, пожалуй, в одном только у Самюэла слегка заходил ум за  разум:
он, видите ли, сомневался, будут ли люди счастливы, когда это  замечательное
время наконец настанет.
     Будем ли мы счастливы? И вправду спятил. Ты  нам  только  дай  все  это
заполучить, и сам увидишь!
     А Самюэл в ответ рассказывал про своего  двоюродного  дядьку  -  давняя
история, Самюэл ее еще в Ирландии слышал,- что тот, мол, был знатен,  богат,
красив, но вдруг  взял  и  застрелился  на  шелковом  диване  прямо  посреди
разговора с красивейшей женщиной на свете, которая к тому же его любила.
     - Аппетит меры не  знает,-  говорил  Самюэл.-  Дашь  человеку  сладкого
пирога, наестся он так, что у него этот пирог из носа лезет, а  ему  подавай
еще.
     Адам Траск связывал с будущим много счастливых надежд, но уже и  сейчас
жизнь дарила ему немало приятного. Сердце радостно екало  у  него  в  груди,
когда он глядел на Кэти, молча сидевшую на  солнце,  видел,  как  подрастает
дитя в ее чреве, любовался белизной ее кожи, нежной,  словно  у  ангелов  на
картинках, развешенных  в  воскресной  школе.  Стоило  ветру  шевельнуть  ее
светлые волосы, стоило ей невзначай поднять  глаза,  и  Адама  распирало  от
восторга, того пронзительного восторга, что сродни скорби.
     Да, Адам блаженствовал на своем ранчо, точно  сытый  холеный  кот,  но,
если на то пошло,  в  Кэти  тоже  было  что  то  кошачье.  Ей  была  присуща
свойственная зверям способность легко отказываться от недоступного, и  в  то
же время, если намеченное было ей по силам, она могла затаиться и  терпеливо
выжидать. Два эти качества были для Кэти отличным  подспорьем.  Беременность
неожиданно спутала ей карты. Когда аборт не удался и  доктор  припугнул  ее,
Кэти отказалась от выбранного  пути.  Но  это  вовсе  не  значило,  что  она
смирилась. К своей беременности она относилась как к болезни,  которую  надо
перетерпеть. Точно так же отнеслась она и к браку с  Адамом.  Она  попала  в
западню и потому выбрала наилучший возможный выход. Ехать в  Калифорнию  она
тоже не хотела, но пришлось, она временно пожертвовала другими планами.  Еще
ребенком она научилась добиваться своего, побеждая противника его же руками.
Если противостоять силе невозможно, гораздо проще направить ее в нужное тебе
русло. Очень немногие догадались бы, что  Кэти  живет  сейчас  не  там,  где
хотела бы, и не так, как задумала. Она пока дала себе передышку  и  спокойно
ждала, твердо зная, что рано или поздно положение изменится.  Кэти  обладала
важнейшим качеством, необходимым великому удачливому преступнику: она никому
не доверяла и ни с кем не делилась своими намерениями. Она существовала сама
по себе, как остров в океане. Возможно, Кэти даже не  глядела  на  купленную
Адамом землю, не замечала, что строится дом,  и  не  вникала  в  грандиозные
замыслы Адама, потому что она  не  собиралась  оставаться  здесь,  когда  ее
болезнь пройдет и западня распахнется. Тем не менее на все вопросы Адама она
отвечала,  как  нужно:  вести  себя  иначе  означало  бы   лишь   понапрасну
напрягаться и тратить силы впустую, а умным кошкам такое чуждо.
     - Заметь, моя радость, как удачно стоит дом -  окна  выходят  прямо  на
Долину.
     - Да, чудесно.
     - Знаешь, это, наверно, глупо, но я часто ставлю себя на место  Санчеса
и пытаюсь разгадать, что он думал сто лет назад. Какой была тогда эта земля?
Ведь он, как мне кажется, учел все. У него здесь был даже водопровод, можешь
себе представить? Трубы он сделал из стволов секвойи: то ли выдолбил, то  ли
прожег в них отверстия, и вода  из  ручья  подавалась  в  дом.  Мы  откопали
остатки этих труб.
     - Удивительно. Должно быть, он был очень умный.
     - Мне хочется узнать  про  него  побольше.  По-моему,  он  очень  тонко
чувствовал красоту. Посмотри, как расположен дом, какая у него  архитектура,
какие пропорции, как посажены деревья!
     - Он ведь был испанец? Я слышала,  испанцы  -  очень  одаренный  народ.
Помню, в школе мы проходили про одного художника... нет, тот был грек.
     - Все время думаю, как бы разузнать про Санчеса подробнее.
     - Поспрашивай людей. Кто нибудь да знает.
     - Он вложил в этот дом столько  труда,  так  все  продумал,  а  Бордони
держал там коров. И знаешь, что занимает меня больше всего?
     - Что, дорогой?
     - Мне интересно, была ли у Санчеса своя Кэти. И если да, то  какая  она
была?
     Она улыбнулась, потупила глаза и отвела взгляд в сторону.
     - Ах, Адам, ну что ты такое говоришь!
     - Я уверен, что была! Была непременно! Ведь до встречи  с  тобой  я  не
чувствовал себя сильным, у меня не было цели в жизни... не было даже  особой
охоты жить.
     - Адам, не смущай меня. Ой, осторожнее! Не тискай так, мне больно.
     - Прости. Я ведь неуклюжий, как медведь.
     - Нет, нисколько. Просто ты забываешь. Может, мне пора что-нибудь  шить
или вязать, как ты думаешь? Хотя ужасно приятно сидеть просто так  и  ничего
не делать.
     - Все, что понадобится, мы купим. А ты  сиди  и  ни  о  чем  не  думай.
Вынашивать ребенка это ведь тоже в определенном смысле работа, и  ты  здесь,
можно сказать, трудишься больше всех. Зато награда за этот труд...  есть  ли
что дороже!
     - Адам, я боюсь, шрам на лбу так у меня я останется.
     - Доктор сказал, со временем он побледнеет.
     - Иногда он вроде бы светлеет, а потом  все  опять,  как  было.  Вот  и
сегодня он, по-моему, снова потемнел, да?
     - Нет, мне не кажется.
     Но шрам действительно  потемнел.  Он  был  очень  похож  на  отпечаток,
оставленный огромным пальцем: казалось даже,  что  морщинки  складываются  в
затейливый рисунок. Адам притронулся к шраму, и Кэти дернула головой.
     - Не надо. Там очень нежная кожа. Если надавить, сразу покраснеет.
     - Он у тебя обязательно пройдет. Нужно только время.
     Она улыбнулась ему, но когда он  повернулся  н  ушел,  глаза  ее  стали
пустыми, а взгляд рассеянным.  Она  заерзала  в  кресле.  Ребенок  в  утробе
беспокойно ворочался. Кэти глубоко вздохнула, и мышцы ее  расслабились.  Она
застыла в ожидании.
     - Мисси хоцет цай?
     - Нет... впрочем, принеси.
     Она изучающе глядела на китайца, но его  темно-карие  глаза  оставались
непроницаемы. В его присутствии она всегда чувствовала себя неспокойно. Кати
умела пробиться сквозь оболочку любого  человека  и  докапывалась  до  самих
затаенных помыслов и желаний. Но  оболочка,  скрывавшая  сущность  Ли,  была
упругой и неподатливой, как  резина.  Его  худое  приятное  лицо  с  высоким
открытым лбом свидетельствовало об уме, с губ не  сходила  вежливая  улыбка.
Длинная черная поблескивающая коса, перевязанная внизу тонкой  ленточкой  из
черного шелка, была перекинута через плечо на грудь в  покачивалась  в  такт
шагам. Когда Ли занимался работой, требующей резких движений,  он  обматывал
косу вокруг головы. Ходил он в узких сатиновых брюках, в черных шлепанцах  а
обшитой  тесьмой  китайской  блузе.  Как  было  принято  в  те  годы   среди
большинства китайцев. Ли чуть что прятал руки в рукава, словно  боялся,  что
ему отрежут пальцы.
     - Моя плиноси маленькая столика.- Он  коротко  поклонился  и  засеменил
прочь.
     Кэти посмотрела ему вслед и нахмурилась. Она не боялась  Ли  и  все  же
чувствовала себя  рядом  с  ним  неуверенно.  А  вообще  он  был  хороший  и
почтительный слуга - лучше не найти. Да и что плохого мог он ей сделать?

2

     Лето набирало силу, в река  Салинас  уползала  в  песок,  под  высокими
берегами оставались лишь зеленые лужи стоячей воды.  Коровы  в  овцы  целыми
днями сонно лежали в тени ив и только к  вечеру  брели  на  пастбища.  Трава
побурела. Налетавший после полудня ветер гнал по Долине пыль, и  она  желтым
туманом поднималась в небо, высоко высоко, чуть ли  не  к  вершинам.  В  тех
местах, где сдуло почву, корни дикого овса торчали жесткими  пучками.  Сухие
ветки и клочья соломы носились по отполированной ветром земле,  пока  их  не
прибивало к кустам или деревьям; мелкие камни  зигзагами  перекатывались  из
стороны в сторону.
     Теперь Адам еще яснее  понял,  почему  старый  Санчес  поставил  дом  в
лощине: ветер и пыль не проникали сюда, а  ручей,  хоть  и  слегка  обмелел,
по-прежнему бодро нес поток  чистой  прохладной  воды.  Но,  глядя  на  свою
высохшую, покрытую слоем пыли землю, Адам, как любой переселенец, живущий  в
Калифорнии первый год, впадал в панику. В Коннектикуте, если дождя  нет  две
недели, считается, что лето выдалось сухое, а если без дождя проходит месяц,
это уже засуха. Если холмы и равнины не зеленеют, значит, земля умирает.  Но
в Калифорнии с конца мая до начала ноября дождей обычно не бывает совсем.  И
у выходца с Восточного побережья, сколько бы его ни  успокаивали,  возникает
ощущение, что в эти сухие месяцы земля тяжело больна.
     Адам написал записку и отправил Ли на ферму Гамильтонов  передать,  что
просит Самюэла заглянуть к нему и обсудить закладку колодцев.
     Когда Ли въехал на бричке во двор, Самювл сидел в тени и наблюдал,  как
его сын Том мастерит капкан собственной, принципиально новой конструкции для
ловли енотов. Ли спрятал руки в рукава и молча  ждал,  пока  Самюэл  прочтет
записку.
     - Том,- сказал Самюэл,- сумеешь  позаботиться,  чтобы  наше  имение  не
пришло в упадок, пока я съезжу в Долину поговорить с  одним  страдальцем,  у
которого без воды во рту пересохло?
     - Давай я поеду с тобой. Может, тебе помощь понадобится.
     - Помощь в чем? В разговоре? Сегодня я и  сам  управлюсь.  Насколько  я
могу судить, до рытья колодцев еще далеко. А вот когда начнем рыть, тогда уж
точно, от разговоров язык устанет  -  на  каждую  лопату  земли,  думаю,  по
пятьсот - шестьсот слов придется.
     - Мне охота поехать с тобой... ты же к мистеру Траску едешь? Я с ним до
сих пор не знаком.
     - Познакомишься, когда рыть начнем. Я старше  тебя,  и  за  мной  право
первого разговора. Между прочим. Том, енот просунет вон туда  свою  лапку  и
выберется на свободу. Ты же знаешь, какие еноты умные.
      А я, видишь, что здесь придумал? Завинчивается и опускается вниз.
Ты бы и сам оттуда не выбрался.
     - Я же не такой умный, как енот.  Но,  пожалуй,  ты  действительно  все
предусмотрел. Будь другом, сынок, сходи на конюшню, снаряди мне Акафиста,  а
я пока предупрежу мать, что уезжаю.
     - Моя на блицке плиехала,- сказал Ли.
     - Но мне же надо будет и домой как-то вернуться.
     - Моя отвезет.
     - Вздор,- возразил Самюэл.-  Я  привяжу  Акафиста  к  бричке,  а  назад
вернусь верхом.
     Самюэл уселся на козлы рядом с Ли, и лошадь Самюэла, неуклюже перебирая
сбитыми ногами, поплелась за бричкой.
     - Как тебя зовут? - дружелюбно спросил Самюэл. - Ли. Есть и длугая имя,
много. Ли - это моя папа имя. Вся семья Ли зовут.
     - Я о Китае немало читал. Ты в Китае родился?
     - Нет. Здесь.
     Самюэл надолго замолчал; бричка, кренясь, ползла по колее, спускавшейсй
в пыльную долину.
     - Ли,- наконец нарушил он  молчание,-  я  и  в  мыслях  не  держу  тебя
обидеть, но мне все же непонятно, почему вы, китайцы, до сих пор говорите на
какой-то тарабарщине, тогда как даже неграмотный пень из  черных  ирландских
болот, деревенщина, у которого башка забита гэльским  <Гэльский  -  язык  из
группы кельтских, распространенный в Ирландии и  Шотландии.>,  а  язык,  как
лопата, и тот, пожив десяток  лет  в  Америке,  более-менее  сносно  говорит
по-английски. Ли усмехнулся. - Моя говоли, как китайца.
     - Что ж, наверно, у тебя есть на то причины. Да  и  не  мое  это  дело.
Только ты уж извини, я тебе не верю.
     Китаец хмыкнул, посмотрел на него, карие  глаза  под  полукружьями  век
словно открылись шире, утратили чужеземную отстраненность, в  них  появилось
тепло и по