а ступала твердыми  неторопливыми  шажками  и  глядела  прямо  перед
собой. Лицо ее выражало здравый смысл и расположение. Она, казалось, глубоко
о чем-то задумалась. Арон шагал рядом, не отнимая от нее  глаз.  Его  взгляд
словно был прикован к ее лицу.
     Они молча прошли мимо Детской школы. Здесь  тротуар  кончался,  и  Абра
взяла влево, на сенную стерню. Черные суглинистые комки  рассыпались  у  них
под ногами.
     На другом краю поля стояла  небольшая  водокачка,  а  возле  нее  росла
раскидистая, густая из-за обилия проливаемой  воды  ива.  Ее  длинные  ветви
свисали почти до самой земли. Абра раздвинула ветви, как занавес, и взошла в
лиственный  шатер,  образуемый  ими  вокруг  ствола.  Сквозь  листья  хорошо
виделось  все  окрест,  но  внутри  было  уютно,  уединенно  и  тепло.  Лучи
послеполуденного солнца пробивались сквозь увядающую  листву  и  становились
желтыми.
     Абра села, нет - плавно соскользнула на землю, и ее пышные  юбки  легли
вокруг нее. Она сложила руки на коленях, словно собралась молиться. Арон сел
подле нее.
     - Мы, наверное, не скоро сможем пожениться, - повторил он.
     - Не так уж не скоро, - возразила она.
     - Хорошо бы сейчас.
     - Не так уж долго ждать, - сказала она.
     - А твой отец позволит тебе, как ты думаешь?
     Эта мысль не приходила ей в голову. Она  повернулась  и  посмотрела  на
него.
     - Я, может, и спрашивать не буду.
     - А как мама?
     - Мы им пока ничего не скажем, чтобы не волновались. А то  еще  засмеют
или подумают плохое. Ты умеешь хранить секрет?
     - Еще бы, могила. У меня самого их целая куча.
     - Тогда прибавь к своим секретам еще один, - сказала Абра.
     Арон взял прут и провел по черной земле линию.
     - Абра, ты знаешь, как рождаются дети?
     - Конечно, знаю, - ответила она. - А ты-то сам откуда узнал?
     - Мне Ли рассказал. Все как есть объяснил. Наверное,  у  нас  не  скоро
будут дети.
     Абра снисходительно улыбнулась кончиками рта.
     - Не так уж не скоро.
     - Когда-нибудь у нас будет свой дом, - мечтательно произнес  Арон.-  Мы
войдем в него, запрем дверь, и нам будет хорошо. Но это не скоро будет.
     Абра протянула руку и коснулась его руки.
     - Чего ты все твердишь "не скоро, не скоро", - сказала она. - Посмотри,
чем не дом? Мы можем вообразить, будто  живем  здесь  -  пока  нам  придется
ждать. И ты понарошку будешь моим мужем и можешь называть меня женой.
     - Жена...
     Он сначала произнес это слово шепотом, потом повторил громче.
     - Ну вот! Это вроде упражнения, - сказала Абра.
     Аронова рука задрожала под ее рукой, и она положила ее к себе на колени
ладонью вверх.
     - Слушай, - внезапно сказал Арон, - пока  мы  упражняемся,  может,  еще
что-нибудь придумаем?
     - Что именно?
     - А вдруг тебе не понравится?
     - Да говори же!
     - Может, ты понарошку будешь моей мамой?
     - Ну, это совсем просто.
     - Правда?
     - Конечно, это даже интересно. Хочешь прямо сейчас?
     - Конечно! А как это делается?
     - Сейчас научу, - сказала Абра и начала нежным убаюкивающим голосом:Иди
ко мне, моя крошка, положи головку маме  на  колени.  Сыночек  мой  любимый,
мамочка обнимет тебя. - Она притянула его голову к себе, и  тут  Арон  вдруг
заплакал. Он плакал долго и беззвучно,  а  Абра  гладила  его  по  голове  и
утирала подолом слезы, бегущие у него по лицу.
     Солнце клонилось к закату за  реку  Салинас,  и  откуда-то  с  золотого
скошенного поля донеслось сладкое птичье пение. Сейчас в целом мире не  было
такого замечательного места, как здесь, под раскидистой ивой.
     Постепенно Арон перестал плакать, на душе у него было покойно и хорошо.
     - Сыночек мой маленький, - говорила Абра, - сейчас мама  причешет  тебе
волосики.
     Арон поднялся с ее колен и, сердясь на себя, сказал:
     - Я почти никогда не плачу, только если разозлюсь. Не знаю, чего это на
меня нашло.
     - Ты свою маму помнишь? - спросила Абра.
     - Нет, не помню. Она умерла, когда я был еще совсем маленьким.
     - А какая она была?
     - Не знаю.
     - Даже ее карточки не видел?
     - Да нет же, говорю тебе! Нет у нас ее карточки. Я раз спросил  Ли,  он
сказал, что ее карточки не сохранились... Нет, кажется, это Кейл спросил,  а
не я.
     - Когда она умерла?
     - Как только мы с Кейлом родились.
     - Как ее звали?
     - Ли говорит: Кэти. Слушай, зачем тебе это нужно?
     Абра спокойно продолжала:
     - Она блондинка была или брюнетка?
     - Что-что?
     - Ну, волосы у нее светлые были или темные?
     - Откуда я знаю.
     - Отец не рассказывал?
     - А мы и не спрашивали.
     Абра замолкла, и немного погодя Арон спросил:
     - Ты что, язык проглотила?
     Абра сделала вид, будто любуется закатом.
     -  Ты  не  рассердилась...-  спросил  обеспокоенный  Арон   и   добавил
неуверенно: - жена?
     - Нет, не рассердилась. Я думаю.
     - О чем?
     - Об одной вещи. - Застывшее личико Абры  ничем  не  выдавало,  что  ее
обуревают глубокие сомнения. - А как это, когда у тебя нет мамы?
     - Не знаю. Никак. Ничего особенного.
     - Тебе что, все равно?
     -  Нет,  не  все  равно.  Слушай,  говори  прямо.  Мне  головоломок   в
"Бюллетене" хватает.
     Но Абра сосредоточенно и невозмутимо гнула свое:
     - А тебе хочется, чтобы у тебя была мама?
     - Спрашиваешь! Конечно, хочется. А кому не хочется? Погоди, ты меня  не
разыгрываешь? Кейл часто меня разыгрывает, назло, а потом смеется.
     В глазах у Абры плыли  багровые  круги  оттого,  что  она  смотрела  на
солнце, и сейчас она не могла сразу разглядеть выражение лица Арона.
     - Ты сказал, что умеешь хранить секреты.
     - Конечно, умею.
     - А у тебя есть самый важный секрет, ну, такой, когда  говорят:  "Пусть
глаза мои лопнут"?
     - Еще бы!
     - Скажи мне  свой  секрет,  Арон,  -  тихо  попросила  Абра,  с  особой
нежностью произнеся его имя. - Скажи мне самый-самый большущий секрет.
     Арон озадаченно отодвинулся от нее.
     - Зачем? И вообще по какому праву ты меня расспрашиваешь? Я его  никому
не скажу.
     - Ну, крошка, скажи своей маме, - промурлыкала Абра.
     В глазах у Арона опять появились слезы, на этот раз слезы обиды.
     - Наверное, я расхотел на тебе жениться. Мне пора домой.
     Абра взяла его за запястье и не отпускала. Игривые нотки  в  ее  голосе
пропали.
     - Я хотела проверить тебя. Теперь я вижу, ты умеешь хранить секреты.
     - Зачем ты это сделала? Зачем ты меня злишь? Мне неприятно.
     - Знаешь, я сама открою тебе один секрет.
     - Да? Так кто же не умеет хранить секреты? - съязвил он.
     - Я долго не решалась, - сказала она. - А  теперь  подумала,  что  этот
секрет пойдет тебе на пользу. Может, он обрадует тебя.
     - И кто же тебе велел молчать?
     - Никто. Я сама себе велела.
     - Тогда другое дело. Ну, и что же это за секрет?
     Золотисто-багряный солнечный диск коснулся крыши дома Толлотов на Белой
дороге, и на нем большим черным пальцем отпечаталась печная труба.
     - Помнишь, как мы заезжали к вам? - тихо спросила Абра.
     - Еще бы!
     - Ну вот, когда  мы  поехали  дальше,  я  в  коляске  уснула,  а  потом
проснулась. Мама с папой разговаривали и  не  знали,  что  я  не  сплю.  Они
говорили, что твоя мама не умерла, а уехала. Будто с  ней  случилось  что-то
нехорошее, и она уехала.
     - Мама умерла, - хрипло проговорил Арон.
     - Разве плохо, если бы она оказалась живой?
     - Отец сказал, что она умерла. Он никогда не врет.
     - Он, может, просто не знает.
     - Он бы знал, - сказал Арон, но в голосе у него не было уверенности.
     - А вот было бы здорово, если б мы ее  нашли!  -  воскликнула  Абра.  -
Вдруг она память потеряла или что-нибудь в этом  роде.  Я  читала,  что  так
бывает. И вот мы бы нашли ее, и она сразу бы все вспомнила. - Как  приливная
волна, Абру подхватила и понесла романтика приключений.
     - Я спрошу у отца.
     - Арон, - сказала Абра твердо, - это же секрет.
     - Кто сказал, что это секрет?
     - Я сказала! Ну-ка,  повторяй  за  мной...  "Пусть  глаза  мои  лопнут,
руки-ноги отсохнут, если проговорюсь".
     Арон заколебался, но потом повторил:
     - "Пусть глаза мои лопнут, руки-ноги отсохнут, если проговорюсь".
     - Теперь плюнь в ладонь - вот так, как я... Правильно!  Теперь  я  беру
твою руку и перемешиваю твою слюну с моей, понял?.. Ну вот, а  сейчас  вытри
ладонь об волосы. -  Оба  проделали  магический  обряд,  и  Абра  произнесла
торжественно:- Теперь посмотрим,  как  ты  скажешь.  Я  знаю  одну  девочку,
которая дала эту клятву, а потом проговорилась. Знаешь, что с ней случилось?
В амбаре сгорела!
     Солнце скрылось за домом Толлота, золотисто-багряный  свет  погас.  Над
Бычьей горой тускло замерцала вечерняя звезда.
     - Ой, да они шкуру с меня спустят!  -  всполошилась  Абра.  -  Побежали
скорей. Отец наверняка уже собаку пустил, чтобы искала меня. Ну, зададут мне
теперь порку!
     Арон в недоумении уставился на нее.
     - Какую порку? Разве тебя порют?
     - А ты думал, нет?
     Арон возбужденно сказал:
     - Пусть только попробуют! Если они вздумают тебя выпороть, ты им скажи,
что я убью их! - Его голубые глаза сузились и  засверкали.  -  Я  никому  не
позволю пороть мою жену.
     Под ивой сделалось совсем темно. Абра обвила руками его  шею  и  крепко
поцеловала в губы.
     - Я люблю тебя, муж, - сказала она и  выскочила  из  ивнякового  шатра.
Подхватив обеими руками юбки, она понеслась домой, так что только замелькали
в сумерках ее белые, отороченные кружевами панталоны.

3

     Арон отпустил ветки, сел на прежнее  место  и  откинулся  на  ствол.  В
голове у него было пусто и пасмурно, к животу то и дело подкатывала боль. Он
старался разобраться в своих чувствах, облечь их в мысли  и  зримые  образы,
чтобы  избавиться  от  нее.  Давалось  это  ему  трудно.  Его  неторопливый,
обстоятельный ум не  мог  сразу  переварить  такое  множество  разнообразных
впечатлений. Внутри него словно захлопнулась какая-то дверь  и  не  впускала
ничего, кроме физической боли. Потом дверь приоткрылась, и вошла одна мысль,
которую надо было обдумать, за ней другая, третья, пока  не  прошли  все  по
очереди. Снаружи его запертого сознания оставалась лишь одна  самая  большая
забота, и она настойчиво стучалась в дверь. Арон оставил ее напоследок.
     Первой он впустил Абру, внимательно окинул внутренним взором ее лицо  и
платье, почувствовал ее руку на своей щеке, услышал ее запах, слегка похожий
на запах молока и скошенного сена. Он снова видел и слышал ее, снова  осязал
и обонял.
     Он подумал, какие чистые у нее руки и ногти, какая  вся  она  чистая  и
честная и как отличается от других девчонок-пустосмешек.
     Потом он представил себе, как она положила его голову себе на колени, а
он плакал, словно  ребенок,  плакал  томимый  каким-то  неясным  желанием  и
почему-то чувствовал, что это желание исполняется. Может, он и плакал-то  от
радости, оттого, что желание его исполнилось.
     Потом он принялся  думать  об  испытании,  которое  она  устроила  ему.
Интересно, что бы она сделала, если бы он раскрыл ей  свой  большой  секрет.
Какой именно секрет он бы ей  раскрыл?  Он  не  припоминал  сейчас  никакого
секрета, кроме того, что стучался в его сознание.
     Как-то незаметно, бочком, в дверь проскользнул самый болезненный вопрос
из тех, что она задала. - "Как это, когда у тебя нет мамы?" Правда, как?  Он
сказал, что никак, что ничего особенного. Да, но вот на Рождество и на вечер
по случаю окончания учебного года в школу приходили чужие мамы,  и  тогда  у
него комок подкатывал к горлу и мучило бессловесное томление.  Вот  что  это
такое - когда у тебя нет мамы.
     Со всех сторон Салинас  окружали,  подступая  кое-где  к  самым  домам,
бесконечные болота с окнами воды, заросшими  камышом.  На  болотах  водилось
множество  лягушек,  которые  по  вечерам  устраивали  такой  концерт,   что
казалось, будто воздух насыщается каким-то стонущим безмолвием. Кваканье  не
утихало ни  на  минуту,  делалось  постоянным  фоном,  бесконечной  звуковой
пеленой, и если бы она упала, то это было бы такой  же  неожиданностью,  как
мертвая тишина  после  удара  грома  над  головой.  Если  бы  лягушки  вдруг
перестали квакать, жители Салинаса повскакали бы с кроватей как от страшного
шума. В их огромном разноголосом хоре был свой ритм и темп, или, может быть,
наши уши различали этот ритм и темп - так  же,  как  звезды  мерцают  только
тогда, когда на них смотрят.
     Под ивой стало совсем темно. Арон не знал, готов ли он  задуматься  над
самым главным, и пока он колебался, оно прокралось в сознание.
     Его мама жива! Не раз и не два он представлял себе,  как  она  лежит  в
земле - спокойно, удобно,  нетронутая  тленом.  Но  оказывается,  она  жива,
где-то ходит и говорит, руки  ее  движутся,  и  глаза  у  нее  открыты.  Его
подхватила волна радости, и тут же накатилась печаль, и он  испытал  чувство
невозвратимой ужасной утраты. Арон изо всех сил старался  распутать  паутину
сомнений. Если мама жива, значит, папа врет. Если она жива, значит, умер он.
Арон вслух и громко сказал самому себе: "Мама давно умерла. А похоронена она
где-то на Востоке".
     Из тьмы выплыло лицо Ли, и Арон услышал его негромкий  мягкий  говорок.
Ли потрудился на  славу.  Он  любил  правду,  любил  любовью,  доходящей  до
благоговения, и презирал ее противоположность - ложь. Он  внушил  мальчикам,
что по незнанию человек может поверить неправде и сказать неправду  -  тогда
это ошибка, заблуждение. Но если он знает правду, а говорит неправду, то его
поступок достоин презрения и сам он тоже.
     Арон слышал голос Ли: "Бывает, ложь хотят использовать во благо.  Я  не
верю, что ложь способна сотворить  добро.  Чистая  правда  иногда  причиняет
острую боль, однако боль проходит, тогда как рана, нанесенная ложью, гноится
и не заживает". Упорно и долго трудился Ли, чтобы сделать Арона  средоточием
и воплощением правды.
     Арон стоял в темноте и тряс головой, стараясь избавиться  от  сомнений.
"Если отец говорит неправду, значит, Ли тоже говорит неправду?"-  думал  он.
Кто поможет, кто подскажет? Кейл, конечно, любит приврать, но по сравнению с
Ли  и  его  непререкаемостью  Кейл  всего-навсего   выдумщик,   обыкновенный
выдумщик, а не обманщик. Арон чувствовал, что что-то должно умереть  -  либо
его мать, либо весь его мир.
     И тут вдруг перед ним блеснул  ответ.  Абра  не  соврала,  она  сказала
только то, что слышала. И ее родители тоже только слышали от  других,  будто
мать жива. Арон встал и вытеснил ее из сознания обратно в небытие,  и  запер
дверь.
     К ужину Арон опоздал. "Я был с  Аброй",  -коротко  объяснил  он.  После
ужина, когда  Адам  сидел  в  новом  удобном  кресле  и  читал  "Салинасский
вестник", он почувствовал, что кто-то прикоснулся  к  его  плечу,  и  поднял
голову.
     - Ты что, Арон?
     - Спокойной ночи, папа, - ответил тот.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

1

     Февраль в Салинасе обычно бывает сырой, промозглый, печальный.  Об  эту
пору идут самые сильные и самые затяжные дожди, и река если поднимается,  то
поднимается как раз об эту пору. В феврале 1915-го  в  Салинасе  было  полно
воды.
     Траски хорошо устроились в городке.  Отбросив  свои  заумные  бредни  о
книжкой лавке, Ли тоже обосновался здесь, в доме рядом с пекарней Рейно.  На
ферме он держал свои пожитки в  бауле  и  сумках,  потому  что  жил  как  на
перекладных, постоянно собираясь куда-то уехать. Здесь же в  первый  раз  за
всю свою жизнь он свил себе собственное удобное и прочное гнездо.
     Ли выбрал большую  спальную  комнату,  расположенную  у  самой  входной
двери. Раньше он не тратил ни одного лишнего цента,  потому  что  откладывал
деньги на книжную лавку. Теперь он залез в сбережения, купил  узкую  жесткую
кровать и письменный стол, заказал полки и расставил на них книги,  приобрел
пушистый ковер, а  по  стенам  развесил  гравюры.  Неизвестно  где  раздобыл
какую-то необыкновенную лампу  и  к  ней  удобное  кресло  с  откидывающейся
спинкой и съемными подушками.  Под  конец  он  даже  потратился  на  пишущую
машинку и начал учиться печатать.
     Покончив со спартанским образом жизни, Ли принялся обновлять  хозяйство
Трасков, причем без всякого сопротивления со стороны Адама. В доме появилось
электричество, газовая плита, телефон. Он без зазрения совести сорил  чужими
деньгами - новая мебель, ковры,  газовый  кипятильник,  большой  ледник.  За
короткое время дом Трасков стал едва ли не самым комфортабельным в Салинасе.
Ли оправдывался перед Адамом:
     - У вас куча денег. Зачем же отказывать себе в удовольствии?
     - А я и не возражаю, -  отвечал  тот.-  Только  мне  и  самому  хочется
что-нибудь купить. Только не знаю, что.
     - Почему бы не сходить в музыкальный магазин к Логану и не  прицениться
к граммофону?
     - А что, схожу, - согласился Адам и приобрел виктролу  фирмы  "Виктор",
высоченное, похожее  на  готический  собор  устройство,  а  потом  частенько
захаживал к Логану приобрести новые пластинки.
     Век быстро подрастал и выталкивал Адама из его скорлупы. Он  подписался
на  "Атлантический  ежемесячник"  и  "Национальный  географический  журнал",
вступил в местную масонскую ложу и  всерьез  подумывал  о  клубе  "Сохатых".
Новый  ледник  целиком  завладел  его  воображением.  Он  купил  книжку   по
холодильному делу и принялся штудировать ее.
     Попросту говоря, Адам испытывал потребность занять себя. Он  опоминался
от долгого сна и жаждал деятельности.
     - Займусь-ка я, пожалуй, бизнесом, - сказал он однажды Ли.
     - С какой стати? У вас есть на что жить.
     - Но мне хочется что-нибудь делать.
     - Ну, тогда другое дело. А что именно делать - знаете? Не думаю, что из
вас получится хороший бизнесмен.
     - Почему?
     - Так.
     -  Послушай,  Ли,  мне  попалась  одна  статья  -  прочти  ее.  В   ней
рассказывается,  как  в  Сибири  откопали  мамонта.  Несколько   тысячелетий
пролежал во льду, а мясо, представь, не испортилось.
     Ли улыбнулся.
     - Вот что вам втемяшилось! Кстати, что у вас там в  банках,  которые  в
леднике?
     - Так, пробую кое-что.
     - Для будущего бизнеса? От некоторых банок плохо пахнет.
     - Пришла мне в голову одна мыслишка. Никак не отвяжется.  Понимаешь,  я
подумал, что, если продукт хорошо охладить, он дольше сохранится.
     - Только, пожалуйста, никаких мамонтов в нашем леднике.
     Если бы у Адама зарождалось много идей, как у Сэма Гамильтона,  то  они
постепенно могли бы рассеяться, но ему в  голову  засела  одна-единственная.
Мамонт, замерзший в сибирских льдах, не шел из ума. В леднике появлялись все
новые и новые банки с фруктами, всевозможными запеканками, с кусками  сырого
и вареного мяса. Он покупал все книги про микробов, которые ему  попадались,
и начал заказывать журналы, печатавшие научно-популярные статьи. Как  всякий
увлеченный одной идеей, Адам стал одержим ею.
     В Салинасе работала фабрика по производству льда, фабрика небольшая, но
ее продукции хватало на то,  чтобы  обеспечить  льдом  несколько  кафе,  где
подавали  мороженое,  и  десяток-другой  жителей,  обзаведшихся   заводскими
ледниками. Запряженные лошадьми  фургоны  со  льдом  каждый  день  объезжали
город.
     Адам стал наведываться на фабрику, сделался там своим человеком и скоро
начал носить в холодильные камеры свои банки. Он горевал, что  нет  в  живых
Сэма Гамильтона и ему не с кем обсудить, как  лучше  замораживать  продукты.
Сэм быстро вник бы в дело.
     Адам думал именно о Сэме, когда, идучи раз дождливым деньком с фабрики,
увидел Уилла Гамильтона. Тот направлялся  в  закусочную  при  Торговом  доме
Эббота. Адам тоже зашел туда и стал рядом с ним у стойки.
     - Заглянул бы к нам, поужинаем все вместе.
     - Я бы с удовольствием, - сказал Уилл. -