атков доброты или совести. Когда  человек  лишается  рук,
попав в катастрофу, он вынужден вести долгую  борьбу,  чтобы  свыкнуться  со
своей потерей, но тот, кто родился без рук, страдает лишь от того, что  люди
видят в нем существо странное. Если у человека никогда не было  рук,  он  не
может ощущать их отсутствие. В детстве мы нередко пробуем вообразить, что бы
мы чувствовали, будь у нас крылья, но наивно предполагать, что при  этом  мы
испытываем те же чувства, что птицы. И  понятно,  что  уродам  именно  норма
должна представляться уродством, потому  что  каждый  человек  считает  себя
нормальным. А для монстров, чье уродство никак не выражено внешне,  норма  -
категория еще более смутная, потому  что  по  виду  такой  монстр  ничем  не
отличается от других людей и сравнить себя с ними не может. Родившемуся  без
совести должен быть смешон человек с чуткой душой. По понятиям  преступника,
честность - идиотизм. Но не забывайте, что урод - это всего лишь отклонение,
и в глазах урода как раз норма - уродство.
     Я убежден, что Кэти Эймс  от  рождения  была  наделена  (или  обделена)
склонностями, которые направляли и подчиняли  себе  весь  ход  ее  жизни  от
начала до конца. Возможно, у нее было не отбалансировано  какое-то  колесико
или не встал на место какой-то рычажок.  Она  была  не  такая,  как  другие,
причем с  самого  рождения.  Калека,  научившись  умело  пользоваться  своим
увечьем, порой добивается в  какой-нибудь  ограниченной  сфере  деятельности
больших результатов, чем  полноценные  люди.  Кэти,  умело  пользуясь  своей
непохожестью  на  других,  вносила  в  окружавший  ее  мир   мучительное   и
необъяснимое смятение.
     В былые времена такую, как Кэти, объявили бы одержимой дьяволом. Из нее
принялись бы изгонять нечистую  силу,  а  если  бы  многократно  повторенные
ритуалы не подействовали, то ради спокойствия  деревни  или  городка  ее  бы
сожгли на  костре.  Ведь  если  что  и  не  прощается  ведьме,  так  это  ее
способность вселять в людей тревогу, сомнения, неловкость и даже зависть.
     Словно  намеренно  маскируя  коварный  подвох,  природа  одарила   Кэти
внешностью ангела. У нее были чудесные золотые волосы и широко расставленные
светло-карие глаза; чуть приспущенные веки придавали  ее  облику  загадочную
томность. Носик у нее был тонкий  и  нежный,  высокие  широкие  скулы  книзу
сужались, и лицо по форме напоминало сердечко. Рот был четко  очерченный,  с
пухлыми губами, но неестественно маленький - бутончиком, как тогда говорили.
Крошечные, без мочек, плоские уши не выделялись, даже когда Кэти  зачесывала
волосы наверх - просто тонкие лоскутки кожи, приклеенные к голове.
     Всю жизнь, даже во взрослые  годы,  Кэти  была  сложена,  как  ребенок:
хрупкие узкие плечи и руки - не руки, а крошечные ручки.  Грудь  у  нее  так
толком и не развилась. До того как Кэти превратилась в девушку, соски у  нее
были втянуты внутрь. Когда ей было десять лет, грудь у нее начала болеть,  и
матери пришлось  вытягивать  ей  соски  наружу.  Фигурой  Кэти  походила  на
мальчика: узкие бедра, ровные прямые ноги,  но  щиколотки  тонкие,  высокие,
хотя  и  не  слишком  изящные.  Ступни  у  нее  были  маленькие,   округлые,
короткопалые и мясистые в подъеме, будто копытца. Кэти  была  прехорошеньким
ребенком и выросла в прехорошенькую женщину. Голос ее, мягкий,  хрипловатый,
звучал порой неотразимо сладко. Но, вероятно, голосовые связки у  Кэти  были
все же с примесью стали, потому что, когда Кэти того желала,  ее  голос  мог
резануть как пилой.
     Даже в детстве Кэти  обладала  свойством,  заставлявшим  людей  сначала
пристально глядеть на нее, потом отворачиваться и тотчас снова  оглядываться
в непонятной тревоге. Сквозь ее глаза на тебя смотрел  кто-то  еще,  кто  то
чужой, бесследно исчезавший,  как  только  ты  пытался  увидеть  его  снова.
Движения у Кэти были плавные, говорила  она  мало,  но  стоило  ей  войти  в
комнату, как все глаза мгновенно устремлялись к ней.
     Она приводила людей в смущение, но не настолько, чтобы ее  сторонились.
Не понимая, почему  любое  ее  появление  рождает  смутное  беспокойство,  и
мужчины, и женщины старались разглядеть Кэти получше, подойти к ней поближе.
И поскольку так было всегда, Кэти не находила в этом ничего странного.
     Кэти отличалась от других детей во многом, но одна  черта  отличала  ее
особенно.  Дети,  как  правило  ненавидят  чем-то  выделяться.  Им   хочется
выглядеть, говорить, одеваться и вести себя в точности, как  все  остальные.
Если в детской среде моден какой-нибудь несусветно глупый наряд, ребенок,  у
которого нет этой глупости, безутешен. Если бы у детей было  принято  носить
ожерелья из свиных отбивных, ребенок, лишенный такого  украшения,  ходил  бы
мрачнее тучи. И подобное  рабское  подражание  большинству  в  своей  группе
обычно распространяется у детей на все сферы их жизни, будь то игры,  спорт,
дом, школа. Для детей это своего рода защитная окраска.
     Кэти же не подражала никому. Она никогда не подлаживалась под остальных
ни в одежде, ни в поведении. Носила только то, что хотела. И в результате ей
частенько подражали другие.
     Когда она подросла, ее группа, ее стая - а любое объединение детей  это
всегда стая - начала чувствовать в Кэти нечто необычное, чужеродное, другими
словами, именно то. что еще раньше почувствовали в ней  взрослые.  Вскоре  с
Кэти  стали  общаться  только  поодиночке.  Мальчики  и  девочки,  дружившие
компаниями, избегали ее, будто она несла с собой неведомую опасность.
     Кэти была лгунья, но лгала она не так, как другие дети. Обычно дети  не
столько  врут,  сколько  фантазируют,  но  чтобы  придать   своим   выдумкам
убедительность, пересказывают их как правду. В своих  рассказах  они  просто
слегка отходят от реальности. Мне кажется, разница между выдумкой и ложью  в
том, что внешнее  правдоподобие  выдуманных  историй  и  вкрапленные  в  них
достоверные подробности нужны рассказчику, чтобы увлечь слушателя, а  заодно
и себя самого. От таких выдуманных историй никто не выигрывает  и  никто  не
проигрывает. А ложь есть средство наживы или способ спасти свою шкуру.  Если
твердо придерживаться этого определения, то, думаю, лжецом можно  считать  и
писателя - при условии, что тот неплохо зарабатывает.
     Ложь, которую пускала в ход Кэти, была  далека  от  невинных  фантазий.
Кэти  врала,  чтобы  избежать   наказания,   отвертеться   от   работы   или
ответственности, и ее вранье было корыстным. Чаще  всего  лжеца  разоблачает
либо его собственная забывчивость, либо неопровержимость внезапно  всплывшей
правды. Но  Кати,  во-первых,  никогда  ничего  не  забывала,  а  во-вторых,
разработала очень надежный метод. Она следила за тем, чтобы ее  вранье  было
максимально приближено к правде  и  сомнения  слушателей  не  перерастали  в
уверенность. Кроме того, она пользовалась и двумя другими  приемами:  иногда
она перемежала ложь с правдой или рассказывала совершенно правдивые  истории
так, что они  казались  ложью.  Если  человека  обвиняют  во  лжи,  а  потом
выясняется, что он говорил правду, у него появляется прикрытие,  позволяющее
долгое время врать без опаски.
     Кэти росла в семье единственным ребенком, и у ее  матери  не  было  под
рукой материала для сравнения. Поэтому она думала, что ее чадо такое же, как
все другие дети. Ну  а  поскольку  все  матери  паникерши,  мать  Кэти  была
уверена, что тревожится по тем же поводам, что и ее приятельницы.
     Отец  Кати  не  разделял  такой  уверенности.  Он   держал   кожевенную
мастерскую в небольшом городке в штате Массачусетс и, чтобы обеспечить семье
скромный достаток, должен был работать не жалея сил. Мистер Эймс  имел  опыт
общения с другими детьми и догадывался, что Кэти на них не  похожа.  Он  это
скорее  чувствовал,  чем  понимал.  Когда  он  думал  о  своей  дочери,  ему
становилось неспокойно, хотя он не мог бы объяснить отчего.
     Почти каждый человек прячет в  себе  какие-нибудь  неуемные  желания  и
влечения, страсти и чувства,  готовые  прорваться  в  любой  миг;  спокойная
поверхность нередко скрывает под собой  рифы  эгоизма,  алчности  и  похоти.
Большинство из нас либо держат свою  природу  в  узде,  либо  дают  ей  волю
тайком. Кэти не только умела видеть людей насквозь,  но  еще  и  знала,  как
использовать их низменные наклонности к своей выгоде. Вполне возможно,  Кэти
просто не верила, что бывают наклонности иного толка, потому  что,  несмотря
на свое сверхъестественное, провидческое чутье, в  чем-то  была  слепа,  как
крот.
     Кэти была еще весьма юным созданием, когда поняла, что секс - со  всеми
сопутствующими ему томлениями и страданиями, ревностью и запретами - волнует
и бередит человека сильнее, чем все другие страсти.  А  в  те  времена  секс
бередил людей даже мучительнее, чем сейчас, потому  что  сама  эта  тема  не
подлежала обсуждению, ее  старательно  обходили  молчанием.  Каждый  скрывал
полыхавший в нем огонь и на людях делал вид, что ничего такого нет и быть не
может, но  едва  пламя  из  твоего  маленького  ада  вырывалось  наружу,  ты
оказывался перед ним беспомощен. Кэти поняла, что, правильно  управляя  этой
стороной человеческой натуры, можно прочно и надолго  подчинить  себе  почти
любого. Секс был и мощным оружием, и средством шантажа. Устоять против такой
силы мало кто мог. Ну а так как сама Кэти, похоже, ни  разу  не  побывала  в
роли беспомощной, ослепленной страстью жертвы, допустимо  предположить,  что
лично ее секс волновал весьма мало, и более того: она презирала тех, в  чьей
жизни он занимал важное место. Кстати, с определенной точки зрения она  была
права.
     Какую свободу обрели бы мужчины и жецщины, не попадайся они  ежеминутно
в сети и ловушки секса, обрекающего  их  на  рабство  и  муки!  Единственный
недостаток подобной свободы в том, что без сексуального влечения человек  не
был бы человеком. Он был бы монстром.
     В десять лет Кэти уже  кое-что  знала  о  великом  могуществе  секса  и
хладнокровно приступила к экспериментам. Она всегда хладнокровно планировала
все, за что бралась, заранее предвидя возможные трудности и придумывая,  как
их устранить.
     Эротические игры были и остаются неотъемлемой  частью  детства.  Думаю,
все нормальные мальчишки забираются с девочками в кустики потемнее,  или  на
солому в хлев, или под ветви плакучей ивы, или  в  проложенную  под  дорогой
трубу - по крайней мере мечтает об этом каждый. Рано или  поздно  почти  все
родители сталкиваются с этой проблемой, и ребенку повезло, если его  отец  и
мать помнят собственное детство. Однако детство Кэти проходило в годы, когда
нравы были много строже. Родители, яростно отрицавшие свой интерес к  сексу,
приходили в ужас, обнаружив, что секс интересует их детей.

2

     Однажды, весенним утром,  когда  усыпанная  росой  трава  распрямлялась
навстречу солнцу, когда тепло, заползая в землю, подталкивало наверх  желтые
одуванчики, мать Кэти развешивала на веревке белье. Эймсы жили на самом краю
городка, и позади их дома, возле огорода и обнесенного изгородью выгона  для
двух лошадей, стояли амбар и каретный сарай.
     Закончив вешать белье, миссис Эймс вспомнила, что Кэти прошла мимо  нее
в сторону амбара. Но, позвав дочь и не получив ответа, подумала, что ей это,
наверно, показалось. И уже собралась войти в дом, когда  из  сарая  раздался
приглушенный смешок. "Кэти!"- снова крикнула  она.  Ответа  не  последовало.
Миссис Эймс стало не по себе. Мысленно она снова  услышала  этот  смешок.  И
вдруг поняла, что хихикал кто-то чужой. У Кэти был совсем  другой  голое.  И
Кэти не была смешлива.
     Природа  и  причины  тревоги,  внезапно  накатывающей   на   родителей,
необъяснимы. Конечно, во многих случаях дурные  предчувствия  не  имеют  под
собой никаких оснований. Наиболее часто  паническим  настроениям  подвержены
те, у кого всего один ребенок,- страх потерять его затмевает рассудок.
     Миссис Эймс  остановилась  посреди  двора  и  навострила  уши.  Услышав
таинственно перешептывающиеся голоса, она осторожно  двинулась  к  каретному
сараю.  Двустворчатые  двери  были  закрыты.  Изнутри  доносилось   какое-то
шушуканье, но различить голос Кэти она не могла. Резко шагнув вперед, миссис
Эймс распахнула двери, и в сарай ворвалось солнце. Миссис Эймс разинула  рот
и оцепенела, потрясенная увиденным.  Кэти  лежала  на  полу,  юбка  ее  была
задрана. Девочка была раздета по пояс, а рядом, нагнувшись над  ней,  стояли
на коленях два мальчика лет  четырнадцати.  Они  тоже  оцепенели  от  света,
неожиданно прорезавшего полумрак сарая. Глаза у Кэти были черными от  ужаса.
Миссис Эймс знала этих мальчиков, знала их родителей.
     Вдруг один из подростков сорвался с места, пронесся мимо миссис Эймс  и
скрылся за углом дома. Второй бочком, беспомощно попятился  в  сторону  и  с
криком метнулся  к  выходу.  Миссис  Эймс  вцепилась  в  него,  но  курточка
выскользнула из ее пальцев, и  мальчишка  дал  деру.  Она  слышала,  как  он
промчался через огород.
     - Вставай!- с трудом выдавила миссис Эймс каркающим шепотом.
     Кэти тупо уставилась на нее и даже не шелохнулась. Миссис Эймс увидела,
что руки у дочери связаны толстой веревкой. Она завизжала, бросилась на  пол
и дрожащими пальцами затеребила узлы. Потом отнесла Кэти в дом и  уложила  в
постель.
     Семейный доктор, осмотрев Кэти, никаких признаков насилия не обнаружил.
     - Благодарите бога, что вы подоспели вовремя,- снова и снова успокаивал
он миссис Эймс.
     Несколько дней Кэти не произносила ни звука. Как выразился доктор,  она
была в состоянии шока. А выйдя из этого состояния,  она  наотрез  отказалась
говорить о случившемся. Когда ее начинали расспрашивать, глаза у нее до того
расширялись, что, казалось, оставались одни белки, она  переставала  дышать,
каменела, и лицо ее от задержки дыхания делалось багровым.
     При разговоре с родителями мальчиков присутствовал доктор Уильямс. Отец
Кэти в основном молчал. Он принес с  собой  веревку,  которой  была  связана
Кэти. В глазах у мистера Эймса сквозило недоумение. Что-то  в  этой  истории
его озадачивало, но своими сомнениями он не делился.
     Миссис Эймс бушевала в неукротимой истерике. Она же сама там была!  Она
же видела! Уж кому судить, так только ей! Но сквозь эту истерику просвечивал
изощренный  садизм.  Она  жаждала  крови.  Требуя  покарать  виновных,   она
испытывала своеобразное наслаждение. Если это не пресечь, что будет с  нашим
городом, со всей страной?! Таков был ее отправной аргумент. Да, слава  богу,
она подоспела вовремя. Ну а если в следующий раз опоздает; и  каково  теперь
другим матерям? Кэти-то, между прочим, всего десять лет!
     Наказания в те годы были более  жестокими,  чем  в  наше  время.  Тогда
искренне  верили,  что  кнут  прокладывает  дорогу  добродетели.   Мальчиков
выпороли сначала по отдельности,  а  потом  обоих  вместе,  исполосовали  до
крови.
     Их проступок был и так большим грехом, но ложь, которую они  придумали,
была столь  чудовищна,  что  очистить  их  от  скверны  не  мог  даже  кнут.
оправдания мальчиков были смехотворны. Они утверждали, что Кэти затеяла  все
сама и что они дали ей каждый по пять центов.  Руки  они  ей  не  связывали.
Веревку они узнали и вспомнили, что Кэти с ней играла.
     Первой возмутилась миссис  Эймс,  и  весь  город  тотчас  подхватил  ее
возмущение: "Они что же, намекают, что она сама  себя  связала?  И  это  про
десятилетнего ребенка?!"
     Признайся мальчики в содеянном, наказание,  возможно,  ограничилось  бы
поркой. Однако они заупрямились, чем привели в лютую ярость не только  своих
отцов - а кнутом их пороли именно отцы,- но и весь город. Обоих с  одобрения
родителей отправили в исправительный дом.
     - Она вся прямо извелась,- рассказывала миссис Эймс соседкам.- Если  бы
она могла об этом говорить, я думаю, ей было бы легче. Но  как  ее  про  это
спрошу, сразу заново все переживает, и опять с ней шок приключается.
     Эймсы больше никогда не говорили с дочерью о случившемся. Эта тема была
запретной. Мистер Эймс очень скоро забыл  о  мучивших  его  сомнениях.  Ведь
тяжело думать, что два мальчика попали в  исправительный  дом  не  по  своей
вине.
     После того,  как  Кэти  полностью  оправилась  от  шока,  дети  вначале
завороженно наблюдали за ней издали, а потом  стали  подходить  и  ближе.  В
двенадцать-тринадцать лет девочки очень влюбчивы,  но  в  отличие  от  своих
сверстниц Кэти ни по кому не сохла. Мальчики, боясь насмешек  приятелей,  не
решались провожать се из школы домой. Но ее воздействие и на мальчиков, и на
девочек было огромным. И если мальчик оказывался рядом с Кэти один на  один,
он чувствовал, как его влечет к ней какая то сила,  которую  он  не  мог  ни
объяснить, ни преодолеть.
     Тоненькая, изящная, она была сама прелесть, и у нее  был  такой  нежный
голосок. Она любила подолгу гулять в одиночестве, и почти  на  каждой  такой
прогулке с ней вдруг случайно сталкивался какой-нибудь паренек. И хотя слухи
ползли разные, доподлинно узнать, чем занималась Кэти, было невозможно. Если
что и случалось, то разговоры потом не шли дальше  расплывчатых  намеков,  и
уже одно это было странно - в таком возрасте у детей множество секретов,  но
выбалтывают они их через пять минут.
     Улыбка у Кэти была неуловимой -  легкое  движение  губ,  не  более.  Ее
манера, искоса стрельнув глазами, тотчас опускать их вниз  сулила  тоскующим
мальчикам приобщение к таинству.
     А у отца Кэти зрел в уме новый вопрос, но он усердно гнал его  прочь  и
даже винил себя в непорядочности за то, что  вообще  мог  такое  вообразить.
Кэти удивительно везло,  она  все  время  что-нибудь  находила:  то  золотой
брелок, то деньги, то шелковую сумочку, то  серебряный  крестик  с  красными
камешками - как говорили, с рубинами. Она находила много  разных  вещей,  но
когда ее отец дал в "Курьере" объявление  о  найденном  крестике,  никто  не
отозвался.
     Мистер  Уильям  Эймс,  отец  Кэти,  был  человек  замкнутый.  Он  редко
высказывал то, о чем думал. И он не отважился бы вынести свои мысли  на  суд
соседей. Он ни с кем не делился подозрениями, тускло тлевшими  в  его  душе.
Ничего не знать было лучше, безопаснее, мудрее  и  куда  спокойнее.  Что  до
матери Кэти, то паутина, которую дочь ткала из прозрачной, похожей на правду
лжи, из переиначенной правды, из намеков и недомолвок, так ее опутала и  так
застлала ей глаза, что миссис Эймс не разглядела бы истину,  даже  ткнись  в
нее носом.

3

     Кэти хорошела день ото  дня.  Нежная  кожа,  цветущее  личико,  золотые
волосы, широко поставленные, кроткие и в то же время призывно поблескивающие
глаза, очаровательный ротик - все приковывало к себе взгляды. Восемь классов
средней школы  она  окончила  с  такими  хорошими  отметками,  что  родители
определили ее в небольшой частный колледж, хотя в  те  годы  девушки  обычно
ограничивались средним образованием. Желание Кэти стать учительницей привело
родителей в восторг, потому  что  учительская  профессия  была  единственным
достойным поприщем, открытым для девушки из приличной,  но  малообеспеченной
семьи. Дочерью-учительницей гордились.
     Когда Кэти поступила в колледж, ей было четырнадцать  лет.  Родители  и
прежде молились на свое чадо, но теперь посвящение в тайны алгебры и  латыни
вознесло Кати в заоблачные выси, куда родителям дорога  была  заказана.  Они
потеряли дочь. Они понимали, что их дитя перешло в разряд высших существ.
     Латынь  в  колледже  преподавал  бледный   нервный   молодой   человек,
отчисленный с богословского  факультета,  однако  располагавший  достаточным
образованием,  чтобы  учить  других  всенепременному  набору  из   латинской
грамматики и отрывков речей Цезаря и Цицерона. Он был  юноша  тихий  и  свою
судьбу неудачника принимал смиренно. В глубине души он считал,  что  Господь
отверг его, и отверг справедливо.