городка, отделяв-
шая капитанскую каюту, а слева одна над другой виднелись две  неопрятные
койки, упиравшиеся в ветхий буфет. Стены были желтые и сырые, пол - чер-
ный и измазанный каким-то жиром. Повсюду валялись старые газеты, солома,
доски от ящиков, а единственными украшениями были подставка  для  стака-
нов, термометр, преподнесенный "в знак уважения" каким-то торговцем вис-
ки, рекламирующим свой товар, и подвешенная к потолку лампа. Трудно было
представить себе, что не пройдет и недели, как эта каюта  покажется  мне
веселой, светлой, нисколько не душной и даже обширной.
   Я был представлен портовому чиновнику и его молодому приятелю,  кото-
рого, как мне показалось, он привел с собой только для того,  чтобы  тот
мог вволю накуриться дорогих сигар. Мы выпили за здоровье друг друга  по
стаканчику калифорнийского портвейна, слишком сладкого и слишком  липко-
го, чтобы быть подходящим утренним напитком, а затем  чиновник  разложил
на столе свои бумаги и была вызвана команда. Несколько минут спустя мат-
росы ввалились в каюту и остановились, неуклюже переминаясь  с  ноги  на
ногу и глядя либо, в пол, либо в потолок. На их лицах было написано сму-
щение и явное желание сплюнуть, на что, конечно, никто  не  осмеливался.
Единственным исключением был китаец-кок в белоснежном халате, державший-
ся с большой уверенностью и достоинством.
   Полагаю, вам никогда не приходилось участвовать в фарсе, вроде  того,
который затем последовал. Морские законы Соединенных Штатов составлены в
духе отеческой строгости и, очевидно, исходят из предпосылки, что всякий
матрос - идиот от рождения, а его наниматели - негодяи и мошенники. Каж-
дому матросу по очереди прочитывался длинный  и  многословный  документ,
именуемый "Инструкцией о правах кубрика". Прослушав его пять раз подряд,
я, казалось бы, должен был вполне постигнуть его содержание; однако  чи-
новник (весьма достойный человек) проделывал подобную  процедуру  каждый
божий день по многу раз подряд, отчего, разумеется, читал с такой  быст-
ротой и монотонностью, что даже я, человек образованный, умевший  сосре-
доточиваться, почти ничего не понял, а о матросах уж и говорить  нечего.
Отдача приказов не должна сопровождаться руганью, ношение ножей запреща-
ется, место назначения - остров Мидуэй или любой другой порт, куда решит
зайти капитан до истечения шести календарных месяцев, выплата  жалованья
в этом порту - вот что излагалось в этом документе с  удивительным  мно-
гословием, а больше я ничего уловить не сумел. Закончив чтение, чиновник
каждый раз переводил дух и затем начинал разговор о деле уже  нормальным
голосом. "Итак, любезный, - говорил он, - вы поступаете матросом на этот
корабль за столько-то долларов в американской валюте. Напишите свою  фа-
милию вот здесь, если у вас есть фамилия и вы умеете писать". После того
как матрос, пыхтя от напряжения, подписывался, чиновник  начинал  запол-
нять официальный бланк с описанием его наружности: рост, особые  приметы
и т, п. При создании этих литературных портретов он, кажется,  полагался
всецело на вдохновение, ибо я ни разу не заметил, чтобы он  бросил  хоть
один взгляд на своих натурщиков. Правда, ему помогали замечания  капита-
на, вроде: "Волосы голубые, глаза рыжие... Нос пять футов  семь  дюймов,
рост сломанный", - и прочие шуточки, родившиеся вместе с  возникновением
американского торгового флота. Вершина юмора была достигнута, когда  ки-
тайца-кока записали под именем "Пей-чай". В ответ на его протесты порто-
вый чиновник только весело ухмыльнулся.
   - Кроме того, капитан, - сказал он, начиная складывать  свои  бумаги,
когда матросы удалились, - согласно закону, вы обязаны  иметь  на  борту
судовую лавку и аптечку.
   - Я знаю, - ответил Нейрс.
   - Очень хорошо, - закончил чиновник и налил себе еще стакан  портвей-
на.
   Однако, когда он ушел, я вернулся к  этой  теме,  так  как  прекрасно
знал, что у нас нет ни той, ни другой.
   - Ну как же, - протянул Нейрс, -  сон  на  набережной  лежит  ящик  с
шестьюдесятью фунтами табака и еще двадцать фунтов всяких  консервов.  А
кроме того, я никогда не ухожу в плавание без обезболивающей микстуры.
   На самом деле у капитана был большой  запас  всяческих  патентованных
снадобий, которыми он, по обычаю моряков, пользовался с большим рвением,
но очень бестолково. У него хранился также запас каких-то покрытых  пле-
сенью полупустых пузырьков без этикеток, и время от времени он  открывал
их, нюхал и размышлял вслух: "Кажется, пахнет, как средство  от  поноса.
Попробовать, что ли? Пожалуй, попробую". Однако товары в  судовой  лавке
исчерпывались пачками дешевого табака.  Вот  так  составляются  отечески
строгие законы и так они обходятся: когда наша шхуна вышла в море,  она,
как и множество других, подлежала штрафу  в  шестьсот  долларов  за  от-
сутствие лавки и аптечки.
   Этот эпизод, который занял столько места в моем  описании,  на  самом
деле промелькнул совсем незаметно - день  был  слишком  полон  всяческих
волнений и забот. Чтобы от зари и до сумерек успеть  снарядить  шхуну  в
плавание и подготовить брачную церемонию, требовались поистине героичес-
кие усилия. Весь день мы с Джимом бегали по городу,  смеялись,  чуть  не
плакали, тревожно советовались друг с другом, а  затем  устремлялись  (с
готовым сарказмом на устах) к модистке, задержавшей шляпку, на шхуну или
в контору Джона Смита, а на каждом втором углу нами же выпущенные огром-
ные афиши напоминали нам о нашем отчаянном положении. И все же я  улучил
время посетить полдюжины ювелирных лавок, и выбранный мной  подарок  был
принят очень мило. Кажется, покупка подарка была последней (хотя  отнюдь
не наименьшей) из моих забот, перед тем как старого  священника,  добро-
душного старичка, извлекли из его дома и привели в нашу контору,  словно
дрессированного пуделя. И там,  в  сгущающихся  сумерках,  под  холодным
блеском двухсот бутылок "Тринадцати звездочек", рядом с пестрым  велико-
лепием сельскохозяйственной машины, Мэйми и Джим соединились навек.
   Хотя обстановка была более чем неподходящая, сама  церемония  показа-
лась мне очень милой и трогательной машинистки, сияя  улыбками,  держали
чудесные букеты, Мэйми скромно потупляла глаза, а  Джим...  как  я  могу
описать бедного преображенного Джима? Он начал с того, что отвел священ-
ника в дальний угол конторы. Не знаю, о чем шла речь, но у меня есть ос-
нования полагать, что он объявлял себя недостойным такого счастья.  Раз-
говаривая со священником, он плакал, а тот растроганно утешал и  ободрял
его, и я слышал, как он произнес следующее: "Уверяю вас, мистер  Пинкер-
тон, что не много найдется людей, которые имели бы право сказать о  себе
это..." Отсюда я сделал вывод, что мой друг,  осыпая  себя  обвинениями,
позволил себе по крайней мере одну законную похвальбу. Затем Джим  подо-
шел ко мне, и, хотя у него хватило сил только назвать меня  по  имени  и
стиснуть мою руку, он заразил своим волнениям и шафера.
   Наконец брачная церемония началась. Джим был просто в  экстазе.  Даже
священник проникся к нему глубочайшей симпатией и  закончил  службу  не-
большой теплой речью, в которой поздравил Мэйми с чудесным мужем и  зая-
вил, что ему редко приходилось сочетать браком более интересную пару.  В
эту самую минуту к довершению общей радости в  контору  была  доставлена
карточка Дугласа Лонгхерста с поздравлениями и ящик с четырьмя  дюжинами
шампанского. Одну из бутылок откупорили немедленно, священник провозгла-
сил тост за новобрачную, подружки после жеманных отнекиваний согласились
отпить вина, после чего я, в свою очередь,  произнес  веселый  тост.  Но
бедняге Джиму не пришлось попробовать шампанского: улучив момент, я шеп-
нул ему:
   - Не пей! Ты так взволнован, что сразу станешь пьян как сапожник.
   И, пожав мне руку, Джим шепнул в ответ:
   - Спасибо, Лауден! Ты снова меня спас!
   Затем мы с несколько  судорожной  веселостью  поужинали  в  ресторане
Фрэнка, откуда, захватив двадцать бутылок шампанского  (больше  я  взять
отказался), отправились в извозчичьей карете на "Нору Крейн"
   - Ах, какой милый кораблик! - воскликнула Мэйми, увидев шхуну, и  за-
тем повернулась к шаферу. - И как вы храбры, мистер Додд! -  воскликнула
она. - На такой крохотной скорлупке отправиться далеко в океан!  -  И  я
заметил, что ее мнение обо мне заметно улучшилось.
   На "милом кораблике" царил ужасный беспорядок, а  все  его  обитатели
валились с ног от усталости и  были  настроены  чрезвычайно  кисло.  Кок
расставлял в кладовой консервы, и четыре угрюмых матроса, обливаясь  по-
том, перебрасывали их по цепочке со шкафута. Джонсон клевал носом,  сидя
у стола, а капитан, лежа на койке в своей каюте, угрюмо курил сигару.
   - Вот что, - сказал он, вставая, - зря вы сюда  пожаловали.  Раз  нам
завтра отплывать, мы не можем прервать работу, и вообще на корабле,  го-
товящемся к отплытию, не место посторонним. Вы только  помешаете  матро-
сам.
   Я собирался было ответить что-то резкое, но Джим, хорошо знавший  по-
добных людей, - ему не раз приходилось иметь с  ними  дело,  -  поспешил
пролить масло на бушующие поды.
   - Капитан, - сказал он, - я знаю, что мы здесь всем мешаем и что  вам
сейчас не до нас, но мы просто хотели попросить вас выпить с нами стакан
шампанского, которое прислал Лонгхерст, чтобы  отметить  мою  свадьбу  и
отъезд Лаудена... мистера Додда.
   - Ну, дело ваше, - сказал Нейрс, - полчаса, конечно, роли не  играют.
Эй вы, шабаш! - крикнул он  матросам.  -  Полчаса  можете  отдыхать,  но
только чтоб потом дело шло живее. Джонсон, поищите-ка стул для дамы!
   Тон его был столь же нелюбезен, как и его слова, ню когда Мэйми  под-
няла на него свои сияющие глаза, сообщила ему, что он  первый  настоящий
морской капитан, с которым ей довелось познакомиться,  выразила  восторг
перед его отвагой и каким-то необъяснимым образом дала ему  понять,  что
находит его внешность красивой и мужественной,  наш  медведь  постепенно
смягчился и принялся перечислять неприятности этого дня, словно  извиня-
ясь за свое дурное настроение.
   - Черт знает что такое! - сказал он. - Половина  припасов  никуда  не
годится. Джон Смит дождется, что я сверну ему шею. Затем явились два не-
годяя-газетчика и пытались взять у меня интервью, пока  я  не  пригрозил
изукрасить их так, что родная мать не  узнает.  Потом  приполз  какой-то
миссионер, предлагая бесплатно свои услуги в качестве матроса, чтобы  мы
отвезли его на Раиатэа или куда-то там еще... Я "пообещал  ему  хорошего
пинка, и он ушел, ругаясь на чем свет стоит. Так бы  я  и  позволил  ему
портить вид моей шхуны.
   Пока капитан произносил эту речь, где юмор так  странно  сочетался  с
самомнением, я заметил, что Джим смотрит на него внимательным, оцениваю-
щим взглядом, словно на что-то интересное, но давно знакомое.
   - На одно слово, Лауден, - сказал Джим,  неожиданно  повернувшись  ко
мне, и, когда мы вышли на палубу, продолжал: - Он всегда будет стараться
настоять на своем, но ты, пожалуйста, с ним не спорь. Я знаю эту породу:
он скорее умрет, чем кого-нибудь послушается, а если ты  его  разозлишь,
он растопчет тебя. Я редко навязываюсь с советами, Лауден, и только ког-
да твердо знаю, что говорю.
   Столь неудачно начавшаяся беседа благодаря смягчающему  влиянию  шам-
панского и присутствию женщины стала гораздо дружелюбнее  и  оживленнее.
Мэйми в великолепной широкополой шляпе и в шелковом пунцовом платье  ка-
залась на фоне убогой каюты настоящей королевой. Беспорядок вокруг  под-
черкивал ее свежесть и аккуратность, неуклюжий Джонсон оттенял ее  хруп-
кое изящество, и она сияла в этой жалкой каморке, как  звезда,  так  что
даже я, не принадлежавший к числу ее  поклонников,  почувствовал  легкое
восхищение. А капитан, который отнюдь не был дамским угодником,  предло-
жил, чтобы я увековечил эту сцену своим карандашом.
   Как я ни торопился, прошло около полутора часов, прежде чем мой рису-
нок был закончен: портрет Мэйми был отделан во всех деталях, а изображе-
ния остальных только набросаны, в том числе на заднем плане -  изображе-
ние самого художника, которое было найдено очень похожим. Но больше все-
го Мэйми понравился ее собственный портрет.
   - Ах! - воскликнула она. - Неужели я  действительно  такая?  Неудиви-
тельно, что Джим... - Она запнулась и закончила, перефразируя строку из-
вестных стихов: - Портрет так же прелестен, как Джим хорош.
   Мы все засмеялись, и вскоре уже прощались с ней и Джимом, и  смотрели
им вслед, когда они проходили по освещенной фонарями пристани.
   Так мы расстались среди шуток и смеха. И я  осознал,  что  произошло,
только когда все было кончено. Фигуры  новобрачных  исчезли  в  вечернем
сумраке, их шаги замерли, на борту шхуны матросы снова взялись за  рабо-
ту, а капитан - за свою сигару, и после долгого дня, заполненного самыми
разнообразными делами и чувствами, я наконец остался наедине с собой.  У
меня было очень тяжело на сердце, но, возможно,  это  объяснялось  уста-
лостью. Я стоял" облокотившись о борт, глядел то на  затянутое  облаками
небо, то на отражение фонарей, дрожащее в волнах, и чувствовал себя  как
человек, утративший всякую надежду и мечтающий о могиле, словно  о  спо-
койном приюте. Но тут я вдруг подумал о "Городе Пекине",  приближающемся
со скоростью тринадцати узлов к Гонолулу, с ненавистным Трентом (а может
быть, и с таинственным Годдедаалем) на борту. И при этой мысли кровь за-
кипела у меня в жилах. Мне показалось, что нам ни за что их не опередить
- ведь мы до сих пор стоим у причала и занимаемся какими-то глупыми кон-
сервами, теряя драгоценные минуты! "Ну, пусть они доберутся туда  первы-
ми, пусть! Мы тоже туда явимся". Я считаю, что в  этот  миг  круг  моего
жизненного опыта замкнулся - я с радостью подумал о возможном  кровопро-
литии, и больше мне испытать было нечего.
   Кроме того, еще одна мысль радовала меня. Я понял,  что  моему  другу
удалось меня воспитать, что романтика делового предприятия (если  только
наша нелепая покупка заслуживала такого названия) опьянила мою душу  ди-
летанта, и кровь янки в моих жилах ликовала и пела, пока мы выходили че-
рез бурлящий пролив из бухты.
   Прошло много времени, прежде чем работа кончилась и я смог лечь. Но и
потом сон продолжал бежать моих глаз, а едва я заснул, как  (по  крайней
мере так мне показалось) был уже разбужен криками матросов и скрипом на-
тянувшихся канатов.
   Мы отчалили прежде, чем я успел выйти на палубу. В туманном предрасс-
ветном сумраке я увидел впереди дым и огни буксира, который выводил  нас
из гавани, и услышал, как он, пыхтя, режет крупную зыбь бухты. Над нами,
окутанный туманом, лежал на холмах СанФранциско, сверкая огнями. Мне по-
казалось странным, что фонари еще не погашены, - ведь  без  них,  только
при бледном свете зари, я сумел узнать одинокую фигуру, стоящую у прича-
ла.
   А может быть, я узнал ее не глазами, а сердцем, эту смутную фигуру на
темной пристани? Не могу сказать, но, во всяком случае, это был  Джим  -
Джим, пришедший проститься со мной. Мы успели только помахать друг другу
рукой на прощание, он что-то крикнул, но я  не  разобрал,  что.  Так  мы
расстались во второй раз, но теперь наши роли переменились: я должен был
ускорять ход событий, планировать, добиваться цели,  быть  может,  ценой
жизни, а ему пришлось остаться дома, считать дни и ждать.
   Когда мы вышли в открытый океан, оказалось, что еще дует свежий севе-
ро-восточный бриз. Мы поспели вовремя. Солнце едва появилось  над  гори-
зонтом, когда буксир, сбросив канат, отсалютовал нам тремя гудками и по-
вернул назад к берегу,  озаренному  первыми  лучами  нового  дня.  "Нора
Крейн", подняв все паруса, начала свое долгое плавание к выброшенному на
мель бригу.
 
 
   ГЛАВА XII
   "НОРА КРЕИН"
 
   Я люблю вспоминать приятное однообразие плавания  по  Тихому  океану,
когда дует ровный и сильный пассат и корабль дни и ночи летит вперед, не
замедляя хода. Громоздящиеся горы пассатных облаков, которыми можно  лю-
боваться (а я к тому же и писал их) при любой  прихотливой  игре  света,
когда они закрывают звезды, когда купаются в ярком  блеске  луны,  когда
они темной грядой перерезают горизонт, пылающий на западе багряными  ог-
нями заката, и, наконец, когда они в полдень вздымают свои снежные  вер-
шины между синим сводом небес и  синим  простором  океана.  Неторопливая
жизнь маленького хлопотливого мирка шхуны, такая незнакомая  и  интерес-
ная: ловля дельфинов гарпуном с бушприта,  священная  война  с  акулами,
кок, месящий тесто у главного люка, взятие рифов на парусах перед  нале-
тающим шквалом; самый шквал, когда падает сердце и словно все хляби  не-
бесные обрушиваются на шхуну, а когда он проносится -  неизъяснимая  ра-
дость, обновленная прелесть океана, над которым снова  сияет  солнце,  а
наш побежденный враг - уже только пятнышко  с  подветренной  стороны.  Я
люблю вспоминать эту жизнь, и как хотелось бы мне точно восстановить все
незабываемое и уже давно забытое! Память, столь мудро отказывающаяся ре-
гистрировать боль, в то же время не сохраняет для нас и пережитого  удо-
вольствия, если оно длилось долго. Мы просто смутно помним чтото  прият-
ное, окутанное розоватой дымкой, и все.
   Но в одном блаженном воспоминании я уверен. Термометр виноторговца  в
позолоченной солнцем каюте день за днем показывал двадцать восемь граду-
сов, день за днем воздух сохранял все ту же животворность и  нежность  -
он был прохладен и сладок, как напиток  здоровья.  День  за  днем  сияло
солнце, ночь за ночью светила луна или мерцали мириады звезд. Я  замечал
в себе какую-то перемену, обновление всего моего организма.
   У меня было такое ощущение, словно я наконец  нашел  себе  климат  по
сердцу, и я с жалостью вспоминал ту промозглую  сырость,  которая  поче-
му-то называется умеренным климатом.
   - Два таких года, хорошее местечко на каком-нибудь острове - и  чело-
век совсем размягчается, - как-то сказал капитан. - Он уже нигде  больше
счастлив быть не может. Вот так и произошло с одним моим земляком. У них
на корабле случился пожар, и он выбрался на один из островов  архипелага
Навигаторов. Потом он мне писал, что не покинет этого острова, пока жив.
А ведь он из богатой семьи, у его отца есть свои корабли. Но Билли пред-
почитает валяться на песке и есть горячие булочки с хлебных деревьев.
   Внутренний голос шепнул мне, что я могу разделить судьбу Билли. Но не
помню, когда это было. К острову Мидуэй мы шли северным курсом, и,  воз-
можно, я бессознательно распространил на  все  плавание  впечатление  от
нескольких дней, а может быть, это чувство возникло во мне много  позже,
когда мы уже направлялись к Гонолулу... Но в одном я уверен: я  проникся
преданной любовью к Южным Морям задолго до того, как увидел хотя бы один
из их островов, достойный этого названия. Под таким синим небом не может
надоесть даже однообразие океана, и нет на земле места лучше палубы шху-
ны, там, где дуют пассаты.
   Если бы не постоянная тревожная мысль о том, что ждет нас, когда пла-
вание кончится, само плавание было бы чудесным отдыхом. Я чувствовал се-
бя великолепно; облака и волны давали  достаточно  материала  для  моего
альбома, а кроме того, у меня было и другое развлечение - я изучал  про-
тиворечивый характер моего друга капитана. Я уже называю его другом, хо-
тя тогда до этого было еще далеко. В те дни меня слишком ужасало то, что
я считал его варварством, слишком озадачивала изменчивость его  настрое-
ний, слишком раздражали довольно безобидные  проявления  его  тщеславия,
чтобы я мог смотреть на него иначе, как на свой тяжкий крест.  И  только
постепенно, в те редкие часы, когда он бывал в хорошем расположении  ду-
ха, когда он словно забывал (и заставлял забывать меня) о  своих  недос-
татках, во мне начинало просыпаться чувство, похожее на привязанность. В
конце концов я понял, что эти недостатки - как диссонансы в  музык