авшись тюрьмы  и  огласки,  а  сознание
собственной трусости никому еще не служило поддержкой в тяжелый час.
 
 
   ГЛАВА XVII
   СВЕДЕНИЯ С ВОЕННОГО КОРАБЛЯ
 
   На другой день, едва встало солнце, мы снялись с якоря и, подгоняемые
крепким бризом, понеслись к белым домикам города,  утопавшим  в  зелени.
Очень скоро мы уже вошли в маленькую гавань, где стояло много  судов,  и
я, помнится, обратил внимание на один военный корабль, но на душе у меня
было так тяжело, что я скоро забыл об этом обстоятельстве.
   И вообще у меня было мало времени  для  размышлений.  Шарп  и  Фаулер
расстались со мной накануне в полной уверенности, что я лжец, каких  ма-
ло, и это милое мнение заставило их явиться к нам на борт, едва  мы  по-
дошли к пристани, и предложить мне свою помощь и гостеприимство  -  оче-
видно, наша сделка в их глазах была для меня лучшей  рекомендацией.  Мне
надо было покончить с делами, я нуждался в помощи,  и  Фаулер  почему-то
произвел на меня приятное впечатление. Короче говоря,  я  воспользовался
их любезностью. В первую половину дня я под руководством Шарпа  подыски-
вал покупателей для чая и шелка, а потом пообедал с ним в отдельном  ка-
бинете ресторана "Гавайи" (в присутствии третьих лиц Шарп был убежденным
поборником трезвости). В четыре часа дня я отправился в бунгало  Фаулера
на пляже Вайкики, где провел вечер в обществе золотой молодежи Гонолулу;
мы выкупались в море, пообедали, послушали музыку и потом почти до  утра
играли в покер. Я никогда не находил большого удовольствия в том,  чтобы
глубокой ночью проигрывать деньги какому-нибудь пьяному юнцу, но в  этот
вечер, признаюсь,  такое  времяпрепровождение  показалось  мне  восхити-
тельным, и я сорил деньгами моих кредиторов и пил шампанское  Фаулера  с
равным успехом и беспечностью.
   На другое утро я проснулся с легкой головной болью и  обнаружил,  что
рискую остаться без завтрака, - молодые кутилы, многие из которых еще не
успели отрезветь, завладели кухней и принялись собственноручно  стряпать
завтрак, но, поскольку каждый хотел изготовить именно  свое  собственное
блюдо и, не стесняясь, уничтожал плоды стараний своих соседей, я не сом-
невался, что яиц будет разбито много, а яичниц  изжарено  мало.  Однако,
отыскав на полке кувшин молока и ломоть хлеба, я утолил свой голод и ре-
шил незаметно отправиться погулять, прежде чем вчерашние развлечения во-
зобновятся. Было воскресенье, и я мог, забыв о делах,  насладиться  про-
гулкой по свежему воздуху и одиночеством.
   Я пошел по тропинке к морю вдоль подножия погасшего кратера,  извест-
ного под названием ДайамондХед. Тропинка вилась среди рощи  вечнозеленых
деревьев, где там и сям виднелись домики  местных  жителей.  Тут  я  мог
вдосталь налюбоваться картинами туземной жизни. Большеглазые голые ребя-
тишки играли с поросятами, под деревом спал юноша,  почтенный  старец  в
очках читал по складам библию на гавайском языке, в ручье купалась  юная
дама (зрелище, несколько меня смутившее), а в густой тени возле  домиков
мелькали яркие пятна пестрых одеяний. Оттуда я вышел на пляж и побрел по
песку навстречу ударам могучего пассата. С одной стороны, за  сверкающей
полосой прибоя, виднелась  бухта,  усеянная  множеством  парусов,  слева
бесплодные кручи и узкие ущелья поднимались к  кратеру  и  синему  небу.
Несмотря на общество веселых парусников, мной вдруг овладело чувство не-
избывного одиночества. Мне вспомнилось, как накануне  за  обедом  кто-то
рассказывал, что примерно над этим местом расположена пещера, уходящая в
самые недра вулкана, куда можно проникнуть только с факелами, - там хра-
нятся кости бесчисленных жрецов и воинов и ни на мгновение  не  умолкает
голос невидимой реки, которая устремляется к морю по подземным ходам го-
ры. И тут я внезапно понял, что бунгало, Фаулер и его приятели,  делови-
тый красивый город И корабли в его гавани - всего лишь  дети  вчерашнего
дня, а за много веков до этого на острове, неведомая нам,  подобно  под-
земной реке, текла жизнь туземцев со своей славой и  честолюбивыми  уст-
ремлениями, со своими радостями, преступлениями и муками. Даже Халдея не
казалась такой древней, а египетские пирамиды - такими таинственными;  я
услышал, как время отмеряется "барабанами и громом  шагов"  незапамятных
завоеваний, и увидел себя поденкой. И дух вечности улыбнулся  над  банк-
ротством "Пинкертона и Додда" и  над  мучениями  совести  младшего  ком-
паньона.
   Этому настроению философской грусти, без сомнения,  способствовали  и
вчерашние мои эксцессы, - ведь не только добродетель таит  в  себе  свою
награду. Как бы то ни было, у меня стало легче на душе. Вдруг за поворо-
том тропинки я увидел сигнальную станцию, построенную на самом краю уте-
са. Новый, свежевыкрашенный дом был открыт всем ударам пассата. В окнах,
обращенных к морю, не переставая, дребезжали стекла, и звук этот сливал-
ся с грохотом прибоя, разбивающегося о подножия утесов; естественно, что
обитатели дома не услышали моих шагов на узкой веранде.
   Их было двое: смотритель - пожилой моряк с  седеющей  бородой  и  тем
особым выражением лица, которое бывает у людей, долго живущих  в  одино-
честве, и его гость - уже немолодой краснобай в форме матроса английско-
го военного флота, сидевший на столе и куривший сигару. Я  был  встречен
очень любезно и вскоре уже слушал с улыбкой разглагольствования моряка.
   - Не родись я англичанином, - заявил он, между прочим, - я  хотел  бы
быть французом. Все другие им и в подметки не годятся. Возьмите хоть Со-
единенные Штаты - там без взятки и дня не  проживешь.  Знавал  я  одного
американского моряка. Хороший был парень - тоже англичанин по  рождению;
он служил сигнальщиком на "Вьяндотте". Так он говорил, что никогда бы не
получил такого места, если бы не "нашел общего языка  с  ребятами".  Так
вот прямо мне и сказал. Ну, мы здесь все англичане...
   - Боюсь, что я американец, - перебил я с виноватым видом.
   Он на секунду как будто смутился, но тут же оправился  и  сделал  мне
необычайно тактичный комплимент:
   - Да что вы говорите! Вот уж не подумал бы! По  вас  этого  никак  не
скажешь, - заключил он, словно я признался, что хлебнул лишнего.
   Я поблагодарил его, как всегда благодарю его соотечественников, когда
они говорят мне что-нибудь подобное (благодарю я их не столько за любез-
ное отношение ко мне и к моей стране, сколько  за  проявление  истинного
британского духа и вкуса). Мое смирение настолько его смягчило,  что  он
одобрительно отозвался об американской манере сшивать паруса.
   - Вы сшиваете паруса лучше нас, - сказал он. - Можете утверждать  это
с чистой совестью.
   - Спасибо, - ответил я, - не премину.
   После этого наша дружба начала крепнуть с удивительной быстротой,  и,
когда я стал прощаться, собираясь вернуться в бунгало Фаулера, мой новый
знакомый соскочил со стола и предложил составить  мне  компанию.  Я  был
этому рад, потому что его болтовня весьма меня забавляла. Но,  когда  он
взял свою бескозырку, я обнаружил, что наша беседа может оказаться  куда
интереснее, чем я предполагал: на ленточке было написано "Буря".
   - Послушайте, - сказал я, когда мы попрощались со смотрителем и спус-
тились с веранды на дорожку, - не ваш ли корабль подобрал команду "Летя-
щего по ветру"?
   - Он самый, - ответил мой спутник. - И им здорово повезло: этот  ост-
ров Мидуэй - дыра, каких мало.
   - Я как раз оттуда, - заметил я. - Мы с моим  компаньоном  купили  их
бриг.
   - Прошу прощения, сэр, - вскричал матрос, - вы, значит,  хозяин  этой
белой шхуны?
   - Да, - ответил я и продолжал: - Меня очень  заинтересовала  вся  эта
история, и я был бы вам очень благодарен, если бы вы рассказали, как  их
спасли.
   - Дело было так, - начал он. - Нам было  приказано  зайти  на  Мидуэй
проверить, нет ли там потерпевших кораблекрушение, и мы  приблизились  к
нему под вечер. Ночью мы еле ползли - так, чтобы добраться до острова  к
полудню: старик Тутльс... прошу прощения, сэр, - наш капитан боялся  по-
дойти к нему слишком близко ночью, ведь вокруг этого Мидуэя полно всяких
подлых течений, - вы же это знаете, потому что были там. Ну,  и,  навер-
ное, одно из них нас потащило, потому что, когда пробило шесть  склянок,
хоть мы еще должны были быть далеко от острова, кто-то вдруг увидел  па-
рус, а потом и мы все рассмотрели мачты большого брига. Тут мы прибавили
ходу, и бриг вместе с островом прямо как вырос из воды.  Мы  разглядели,
что бриг сидит на мели и что вымпел поднят, а флаг  спущен.  Прибой  там
здоровый, так что мы в лагуну входить не стали, а послали туда пару шлю-
пок. Я сам в шлюпке не был, а только стоял у борта и смотрел, но  ребята
рассказывали, что все они там были перепуганы насмерть и ничего  в  толк
взять не могли. Один все хныкал и заламывал руки. Первым на борт поднял-
ся этот Трент - у него рука была замотана окровавленной тряпкой. Я стоял
совсем рядом с трапом и заметил, что ему сильно не по  себе.  Он  словно
все время задыхался. Ну, и то сказать, было им  чего  испугаться.  А  за
Трентом полез его помощник...
   - Годдедааль! - воскликнул я.
   - Хорошее имечко, ничего не скажешь, - засмеялся матрос, - да  только
оно было не настоящее - свое настоящее имя он скрывал, потому что проис-
ходил из знатной семьи. Один из наших офицеров был с ним знаком  в  Анг-
лии, он его узнал, подошел к нему и говорит: "Здравствуй, Норри,  стари-
на! ", - а тот до тех пор держался молодцом, как аристократу и положено,
а тут, чуть услышал свое настоящее имя, побелел как  полотно,  посмотрел
на мистера Сибрайта, словно черта увидел, и как хлопнется  на  палубу  в
обморок! "Отнесите его в мою каюту, - говорит мистер Сибрайт, - это бед-
ный Норри Картью".
   - А какой он был, этот мистер Картью? - еле выговорил я.
   - Офицерский стюард говорил мне, что он из очень знатной семьи, - от-
ветил мой приятель, - и отец у него был баронетом.
   - Я спрашиваю, каков он был из себя? - повторил я.
   - Самый обыкновенный. Я бы по виду не догадался, кто он такой.  Прав-
да, я ведь его видел, только когда он был весь оборван и перемазан.
   - Как же так! - воскликнул я. - Ах да, вспоминаю, он  был  болен  все
время, пока вы шли во Фриско...
   - Может, болен, а может, просто не хотел, чтобы  его  видели,  только
никуда он из каюты не выходил, и стюард, который носил ему обед, говорил
мне, что он почти ничего не ел. А во Фриско его отправили на берег  тай-
ком от всех. Говорят, дело было так. Его старший брат умер, и он оказал-
ся наследником, а перед этим он рассорился с семьей, и  никто  не  знал,
куда он делся. И вот, пока он трудился на торговом бриге, потерпел  кру-
шение на Мидуэе и уже складывал свои пожитки, готовясь пуститься в  море
на шлюпке, вдруг приходит наш корабль, он узнает,  что  стал  богачом  и
его, того и гляди, выберут в парламент. Вот ему и не хотелось  на  людях
показываться. Мы бы с вами на его месте тоже так поступили.
   - Возможно, - ответил я. - Ну, а остальных-то вы сидели?
   - Само собой, - ответил он, - и ничего дурного о них сказать не могу.
Харди, например, много на своем веку повидал, знал и несчастья и  удачу.
Очень он мне нравился. Хороший человек. Такой образованный,  знал  фран-
цузский и на латыни изъяснялся, что твой туземец. И красив к тому же.
   - Много они рассказывали о кораблекрушении? - спросил я.
   - А чего там было рассказывать? - ответил матрос. - Об этом уж все  в
газетах написали. Харди больше рассказывал о  том,  как  он  водил  зна-
комство с жокеями, с призовыми боксерами, актерами и прочей такой компа-
нией... А вот и моя лошадь, так что, с вашего разрешения, я тут  с  вами
попрощаюсь.
   - Минуточку, - оказал я. - Мистер Сибрайт на борту?
   - Нет, сэр, - ответил матрос, - он сейчас на берегу.  Я  сам  отвозил
его чемодан в отель.
   На этом мы расстались, но мой новый знакомый  тут  же  обогнал  меня,
восседая на коне (взятом из прокатной конюшни),  который  явно  презирал
своего всадника. Я пошел своей дорогой, и в голове моей теснились  самые
разные мысли. Мне казалось, что у меня в руках ключ к разгадке всех этих
тайн. Я узнал настоящее имя Диксона, - его звали Картью. Я узнал, на ка-
кие деньги Бэллерс пытался купить бриг, - и это была  часть  наследства,
полученного Картью. И к моей мысленной галерее  картин,  повествующих  о
судьбе "Летящего по ветру", прибавилась еще одна картина, пожалуй,  наи-
более драматичная. Я увидел палубу военного корабля у берегов затерянно-
го в океане острова, офицеров и матросов, и среди них - человека,  скры-
вавшего свое происхождение, пока он плавал на торговом бриге, избежавше-
го гибели в море и упавшего без чувств, когда он услышал свое  собствен-
ное имя. Я не мог не вспомнить мой разговор с ним по телефону. Повидимо-
му, у этого Диксона. Годдедааля или Картью совесть была сильно  нечиста.
Судя по лицу на фотографии, которую мы нашли на "Летящем по ветру", изо-
браженный на ней человек вполне был способен на подобные бурные  пережи-
вания, и я пришел к заключению, что Годдедааль (или Картью) -  это  раз-
гадка всей тайны.
   Одно было ясно: раз "Буря" здесь, я должен познакомиться и с  Сибрай-
том и с судовым врачом. Поэтому, распрощавшись с  мистером  Фаулером,  я
поспешил вернуться в Гонолулу и в тщетном ожидании просидел до вечера на
прохладной веранде отеля. Уже пробило девять часов, когда  мое  терпение
было наконец вознаграждено.
   - Вот джентльмен, которого вы спрашивали, - сказал мне портье, указы-
вая на молодого человека необычайно томной наружности, лениво  игравшего
тросточкой.
   Признаться, я никак не ожидал увидеть  такого  изнеженного  щеголя  и
несколько растерялся.
   - Если не сшибаюсь, я имею удовольствие говорить с  лейтенантом  Сиб-
райтом, - сказал я, подходя к нему.
   - О да, - ответил он. - Но, мне кажется, мы незнакомы.
   - Я решился заговорить с вами именно для того,  чтобы  мы  познакоми-
лись, - сказал я, нимало не смущаясь (на невежливость я  всегда  отвечаю
невежливостью, пожалуй, это моя единственная воинственная черта).  -  Мы
оба с вами имеем отношение к делу, которое меня живо интересует,  и  мне
кажется, что я могу оказать некоторую услугу одному из ваших друзей,  во
всяком случае, сообщить ему кое-какие приятные новости.
   Последнее я сказал, чтобы как-то успокоить свою совесть. Никакой  ус-
луги мистеру Картью я, разумеется, оказать не мог и не хотел, но  твердо
знал, что ему будет приятно услышать о том, что "Летящий по ветру"  сож-
жен.
   - Я... я вас не понимаю, - запинаясь, проговорил Сибрайт,  -  у  меня
нет никаких друзей в Гонолулу.
   - Друг, о котором идет речь, находится в Англии, - ответил я.  -  Это
мистер Картью, которого вы подобрали на острове Мидуэй. Моя фирма купила
бриг. Я только что вернулся с Мидуэя, и мне совершенно  необходимо  свя-
заться с мистером Картью. Надеюсь, вы будете так любезны и сообщите  мне
его адрес.
   Вы видите, что я быстро оставил всякую попытку  заинтересовать  этого
надменного британца. Ему явно было не по себе от моей  настойчивости.  Я
заключил, что, во-первых, он страшно боится, как бы я не навязался ему в
знакомые, и что, во-вторых, он неумен, тщеславен, лишен всякой  находчи-
вости - улитка без домика - и постарается любой ценой положить конец на-
шему разговору, даже согласившись на мою просьбу. И я оказался прав. Ми-
нуту спустя он поспешно ретировался, вручив мне листок бумаги, на  кото-
ром было нацарапано: "Дорсет, Столлбридж-ле-Картью, Норрис Картью".
   Я одержал победу - поле боя и часть неприятельского обоза оказались в
моей власти. Однако во время нашей беседы я испытывал такие  же  страда-
ния, как мистер Сибрайт, и почувствовал, что у меня нет больше  сил  для
продолжения военных действий. Я понял, что английский флот непобедим (во
всяком случае, для меня), и решил впредь держаться от его флага на  поч-
тительном расстоянии. Я оставил всякую мысль о поисках доктора и  отпра-
вился спать. Утром моя решимость не продолжать расследования только  ук-
репилась после случайной встречи с Сибрайтом, который поклонился мне так
надменно и сухо, что я счел за благо не заметить его  приветствия  и  не
отвечать на него.
   Судите же сами, каково было мое удивление, когда через полчаса я  по-
лучил записку от лейтенанта "Бури с приглашением посетить корабль.
   "Дорогой сэр! - начиналась записка. - Нас всех, разумеется, очень ин-
тересует судьба брига "Летящий по ветру", и едва только я упомянул,  что
имел удовольствие познакомиться с вами, как все мои товарищи  единодушно
выразили желание видеть вас своим гостем на нашем корабле.  Мы  были  бы
очень рады, если бы вы могли посетить нас сегодня вечером или,  если  вы
заняты, пообедали бы с нами завтра пли сегодня". Далее следовало  указа-
ние часа обеда и подпись: "Дж. Ласеллес Сибрайт" вместе с  утверждением,
что он остается искренне моим.
   "Нет, мистер Ласеллес Сибрайт, - подумал я, - что вы не мой - это яс-
но, но не менее ясно, что вы Находитесь в подчинении у кого-то  другого.
Вы рассказали о нашей встрече, получили нахлобучку, написали под диктов-
ку эту записку, и вот я приглашен на борт "Бури", однако  не  для  того,
чтобы знакомиться с членами ее экипажа и не для того, чтобы рассказывать
о судьбе "Летящего по ветру", но для того, чтобы  подвергнуться  допросу
со стороны человека, интересующегося Картью, и готов держать  пари,  что
это доктор. И еще я готов держать пари, что если бы вы не дали мне вчера
этого адреса, то вам не пришлось бы писать записку".
   Я тут же ответил, что буду сегодня к обеду, и в  назначенный  час  не
слишком бравые на вид матросы "Норы Крейн" доставили  меня  в  шлюпке  к
ощетиненному орудиями борту "Бури".
   Офицеры военного корабля, казалось, были искрение рады мне. Мои  сот-
рапезники, в отличие от Сибрайта, с мальчишеским интересом расспрашивали
меня о подробностях нашего плавания. За столом только и разговоров было,
что о "Летящем по ветру", о том, как он сел на мель, о том, как я  нашел
его, о течениях вокруг острова Мидуэй, о его лагуне, о дующих  там  вет-
рах. Несколько раз упоминалось имя Картью, причем самым естественным то-
ном. Случай с ним заставил вспомнить судьбу  покойного  графа  Абердина,
который умер помощником капитана на американской шхуне. Если я не  узнал
о Картью почти ничего нового, это объяснялось тем, что  они  сами  почти
ничего не знали, - их просто заинтересовала необыкновенная судьба  этого
человека и они сожалели о его долгой болезни. Я убедился, что этой  темы
не избегают и что офицеры "Бури" ничего не стараются скрыть от меня, так
как им нечего скрывать.
   Все, казалось, было совершенно естественным и нормальным, и,  однако,
доктор смущал меня. Это был высокий коренастый человек лет пятидесяти, с
седеющими волосами, беспокойным ртом и кустистыми  бровями.  Он  говорил
редко, прерывая молчание только для того, чтобы отпустить веселую шутку,
а его негромкий добродушный смех  был  необыкновенно  заразителен.  Нас-
колько я мог понять, он считался присяжным остряком кают-компании и в то
же время пользовался всеобщим уважением.
   Вскоре я убедился, что он исподтишка наблюдает за мной, и не преминул
последовать его примеру. Если Картью симулировал свою болезнь  -  а  все
обстоятельства неопровержимо это доказывали, - то,  значит,  доктор  был
посвящен во все или, по крайней мере, во многое.  Его  суровое,  волевое
лицо все больше убеждало меня в этом. Человека с такими глазами и с  та-
ким ртом нельзя было заставить действовать вслепую или по чьей-то  указ-
ке. С другой стороны, трудно  было  поверить,  что  он  согласится  пот-
ворствовать преступлению. Короче говоря, доктор, казалось, никак не под-
ходил для роли, которую я отвел ему в моих теориях. Я был охвачен  удив-
лением и любопытством.
   После обеда, когда все собирались перейти в курительную, я,  подчиня-
ясь неожиданному порыву, отрезал себе все пути к отступлению: сославшись
на легкое недомогание, я поп