"опора своей родины и
своих друзей", не больше внимания, чем на болтовню попугая.
   Как ни странно, он, кажется, и сам верил своим словам, по крайней ме-
ре иногда: видно, он был весь настолько фальшив, что не  замечал,  когда
лжет, а в минуты уныния он, пожалуй, бывал вполне  искренним.  Порой  он
вдруг становился необыкновенно тих, нежен и  ласков,  цеплялся  за  руку
Катрионы, как большой ребенок, и просил меня не  уходить,  если  я  хоть
немного его люблю; я, разумеется, не питал к нему ни малейшей любви,  но
тем сильнее любил его дочь. Он заставлял нас развлекать его разговорами,
что было нелегко при наших с нею отношениях, а  потом  вновь  предавался
жалобным воспоминаниям о родине и друзьях или пел гэльские песни.
   - Вот одна из печальных песен моей родной земли, - говорил он. -  Вам
может показаться странным, что старый солдат плачет, но это лишь потому,
что вы его лучший друг. Ведь мелодия этой песни у меня в крови, а  слова
идут из самого сердца. И когда я вспоминаю красные горы, и бурные  пото-
ки, бегущие по склонам, и крики диких птиц, я не  стыжусь  плакать  даже
перед врагами.
   Тут он снова принимался петь и переводил мне  куплеты  со  множеством
лицемерных причитаний и с нескрываемым презрением к английскому языку.
   - В этой песне говорится, - объяснял он, - что солнце зашло, и  битва
кончилась, и храбрые вожди побеждены. Звезды смотрят на них, а они бегут
на чужбину или лежат мертвые на красных склонах гор. Никогда  больше  не
издать им боевой клич и не омыть ног в быстрой реке. Но если б  вы  хоть
немного знали наш язык, вы тоже плакали бы, потому что слова этой  песни
непередаваемы, и это просто насмешка - пересказывать ее по-английски.
   Что ж, на мой взгляд, все это так или иначе было насмешкой; но вместе
с тем сюда примешивалось и некое чувство, за что  я,  кажется,  особенно
его ненавидел. Мне было нестерпимо видеть, как Катриона заботится о ста-
ром негодяе и плачет сама при виде его слез, тогда как я был уверен, что
добрая половина его отчаяния объяснялась вчерашней попойкой в  каком-ни-
будь кабачке. Иногда мне хотелось предложить ему взаймы круглую сумму  и
распроститься с ним навсегда; но это значило бы никогда не видеть и Кат-
риону, а на такое я не мог решиться; и, кроме того, совесть не позволяла
мне попусту тратить мои кровные деньги на такого никчемного человека.


   ГЛАВА XXVII
   ВДВОЕМ

   Кажется, на пятый день после приезда Джемса - во всяком случае,  пом-
ню, что он тогда снова впал в меланхолию, - я получил три письма. Первое
было от Алана, который сообщал, что хочет приехать ко мне в Лейден;  два
других были из Шотландии и касались смерти моего дяди  и  окончательного
введения меня в права наследства. Письмо Ранкилера, конечно, было с  на-
чала до конца деловое, письмо мисс Грант, как и она сама, блистало  ско-
рее остроумием, чем здравым смыслом, и было полно упреков за то,  что  я
не пишу (хотя как я мог написать ей о своих обстоятельствах?),  и  шуток
по адресу Катрионы, так что мне было неловко читать его при ней.
   Письма, разумеется, прибыли на старый адрес, мне отдали их,  когда  я
пришел к обеду, и от неожиданности я выболтал все новости в тот же  миг,
как прочел их. Эти новости были приятным развлечением для всех троих,  и
никто не мог предвидеть дурных  последствий.  По  воле  случая  все  три
письма прибыли в один день и попали мне в руки в присутствии Джемса  Мо-
ра, и, видит бог, все события, вызванные этим, которых, вовсе не  случи-
лось бы, если б я придержал язык, были предопределены еще до  того,  как
Агрикола пришел в Шотландию или Авраам отправился в свои странствия.
   Прежде всего я, конечно, вскрыл письмо Алана и,  вполне  естественно,
сразу рассказал, что он собирается меня навестить, но при этом  от  меня
не укрылось, что Джемс подался вперед и насторожился.
   -  Это  случайно  не  Алан  Брек,  которого  подозревают  в  эпинском
убийстве? - спросил он.
   Я подтвердил, что это тот самый Алан, и Джемс оторвал меня от  других
писем, расспрашивая, как мы познакомились, как Алан живет во Франции,  о
чем я почти ничего не знал, и скоро ли он собирается приехать.
   - Мы, изгнанники, стараемся держаться друг друга, -  объяснил  он.  -
Кроме того, я его знаю, и хотя этот человек низкого происхождения и,  по
сути дела, у него нет права называться Стюартом, все  восхищались  им  в
день битвы при Драммосси. Он вел себя, как настоящий солдат. И  если  бы
некоторые, кого я не стану называть, дрались не хуже, конец ее не был бы
так печален. В тот день отличились двое, и это нас связывает.
   Я едва удержался, чтобы не обругать его, и даже пожелал,  чтобы  Алан
был рядом и поинтересовался, чем плоха его родословная. Хотя, как  гово-
рили, там и в самом деле не все было гладко.
   Тем временем я вскрыл письмо мисс Грант и не удержался от  радостного
восклицания.
   - Катриона! - воскликнул я, впервые со дня приезда ее отца забыв, что
должен называть ее "мисс Драммонд". - Мое королевство теперь принадлежит
мне, я лорд Шос - мой дядя наконец умер.
   Она вскочила и захлопала в ладоши. Но в тот же миг нас обоих отрезви-
ла мысль, что радоваться нечему, и мы замерли, печально  глядя  друг  на
друга.
   Джемс, однако же, предстал во всем своем лицемерии.
   - Дочь моя, - сказал он, - неужели мой родич не научил тебя приличию?
Мистер Дэвид потерял близкого человека, и мы должны утешить его в горе.
   - Поверьте, сэр, - сказал я, поворачиваясь к нему  и  едва  сдерживая
гнев, - я не хочу притворяться. Весть о его смерти - самая счастливая  в
моей жизни.
   - Вот речь настоящего солдата, - заявил Джемс. - Ведь все мы там  бу-
дем, все. И если этот джентльмен не пользовался вашей  благосклонностью,
что ж, тем лучше! Мы можем по крайней мере поздравить вас  с  вводом  во
владение.
   - И поздравлять тоже не с чем, - возразил я с горячностью. -  Имение,
конечно, прекрасное, только на что оно одинокому человеку, который и так
ни в чем не нуждается? Я бережлив, получаю хороший доход, и, кроме смер-
ти прежнего владельца, которая, как ни стыдно мне в этом признаться, ме-
ня радует, я не вижу ничего хорошего в этой перемене.
   - Ну, ну, - сказал он, - вы взволнованы гораздо  больше,  чем  хотите
показать, поэтому и говорите об одиночестве. Вот три  письма  -  значит,
есть на свете три человека, которые хорошо к вам относятся, и я  мог  бы
назвать еще двоих, они здесь, в этой самой комнате. Сам я  знаю  вас  не
так уже давно, но Катриона, когда мы остаемся с ней вдвоем, всегда  пре-
возносит вас до небес.
   Она бросила на него сердитый взгляд, а он сразу  переменил  разговор,
стал расспрашивать о размерах моих владений и не переставал толковать об
этом до самого конца обеда. Но лицемерие его было очевидно - он действо-
вал слишком грубо, и я знал, чего мне ожидать. Как только мы  пообедали,
он раскрыл карты. Напомнив Катрионе, что у нее есть  какое-то  дело,  он
отослал ее.
   - Тебе ведь надо отлучиться всего на час, - сказал он. - Наш друг Дэ-
вид, надеюсь, любезно составит мне компанию, пока ты не вернешься.
   Она сразу же повиновалась, не сказав ни слова.  Не  знаю,  поняла  ли
она, что к чему, скорей всего нет; но я был очень доволен и сидел, соби-
раясь с духом для предстоящего разговора.
   Едва за Катрионой закрылась дверь, как Джемс откинулся на спинку сту-
ла и обратился ко мне с хорошо разыгранной непринужденностью. Только ли-
цо выдало его: оно вдруг все заблестело капельками пота.
   - Я рад случаю поговорить с вами наедине, - сказал он, -  потому  что
во время первого нашего разговора вы превратно истолковали некоторые мои
слова, и я давно хотел вам все объяснить. Моя дочь выше  подозрений.  Вы
тоже, и я готов со шпагой в руках доказать это всякому, кто посмеет  ос-
паривать мои слова. Но, дорогой мой Дэвид, мир  беспощаден  -  кому  это
лучше знать, как не мне, которого со дня смерти моего бедного  отца,  да
упокоит бог его душу, обливают грязной клеветой. Что делать, нам с  вами
нельзя об этом забывать.
   Он сокрушенно покачал головой, как проповедник на кафедре.
   - В каком смысле, мистер Драммонд? - спросил я. - Я буду  вам  весьма
признателен, если вы выскажетесь прямо.
   - Да, да, - воскликнул он со смехом, - это на вас похоже! И я  восхи-
щаюсь вами. Но высказаться прямо, мой достойный друг, иногда всего труд-
нее. - Он налил себе вина. - Правда, мы с вами добрые друзья, и нам  не-
зачем долго рассусоливать. Вы, конечно, понимаете, что вся суть  в  моей
дочери. Скажу сразу, у меня и в мыслях нет винить вас. Как еще могли  вы
поступить при столь несчастливом стечении обстоятельств? Право, вы  сде-
лали все возможное.
   - Благодарю вас, - сказал я, настораживаясь еще больше.
   - Кроме того, я изучил ваш нрав, - продолжал он. - У  вас  недюжинные
таланты. Вы, видимо, еще очень неопытны, но это не беда. Взвесив все,  я
рад вам сообщить, что выбрал второй из двух возможных путей.
   - Боюсь, что я не слишком сообразителен, - сказал я. - Какие  же  это
пути?
   Он поглядел на меня, грозно насупив брови, и закинул ногу на ногу.
   - Право, сэр, - сказал он,  -  мне  кажется,  незачем  объяснять  это
джентльмену в вашем положении: либо я должен перерезать вам глотку, либо
придется вам жениться на моей дочери.
   - Наконец-то вы соизволили высказаться ясно, - сказал я.
   - А я полагаю, все было ясно с самого начала! - воскликнул он громким
голосом. - Я любящий отец, мистер Бэлфур, но, благодарение богу, человек
терпеливый и осмотрительный. Многие отцы, сэр, немедленно  отправили  бы
вас либо к алтарю, либо на тот свет. Только мое уважение к вам...
   - Мистер Драммонд, - перебил я его, - если вы хоть сколько-нибудь ме-
ня уважаете, я попрошу вас говорить потише. Совершенно незачем орать  на
собеседника, который сидит рядом и внимательно вас слушает.
   - Что ж, вы совершенно правы, - сказал он, сразу,  переменив  тон.  -
Простите, я взволнован, виной этому мои родительские чувства.
   - Стало быть, - продолжал я, - поскольку первый  путь  я  оставляю  в
стороне, хотя, быть может, и жалею, что вы его не избрали, вы  обнадежи-
ваете меня на тот случай, если я стану просить руки вашей дочери?
   - Невозможно удачней выразить мою мысль, - сказал он. - Я уверен,  мы
с вами поладим.
   - Это будет видно, - сказал я. - Но мне незачем скрывать, что я питаю
самые нежные чувства к молодой особе, о которой вы говорите, и  даже  во
сне не мечтал о большем счастье, чем жениться на ней.
   - Я был в этом уверен, я не сомневался в вас, Дэвид! - воскликнул  он
и простер ко мне руки.
   Я отстранился.
   - Вы слишком торопитесь, мистер Драммонд, - сказал  я.  -  Необходимо
поставить некоторые условия. И, кроме того, нас ждет затруднение,  кото-
рое будет не так-то просто преодолеть. Я уже сказал вам, что,  со  своей
стороны, был бы счастлив жениться на вашей дочери, но у меня есть веские
основания полагать, что мисс Драммонд имеет причины не желать этого.
   - Стоит ли думать о таких пустяках! - заявил он. - Об этом я сам  по-
забочусь.
   - Позволю себе напомнить вам, мистер Драммонд, - сказал я, - что даже
в разговоре со мной вы употребили несколько неучтивых  выражений.  Я  не
допущу, чтобы ваша грубость коснулась юной леди. Я сам буду  говорить  и
решать за нас обоих. И прошу вас понять, что я не только не позволю  на-
вязать себе жену, но и ей - мужа.
   Он глядел на меня с яростью, видимо, не знал, что делать.
   - Таково мое решение, - заключил я. - Я буду счастлив  обвенчаться  с
мисс Драммонд, если она того пожелает. Но если это  хоть  в  малой  мере
противоречит ее воле, чего у меня есть причины опасаться, я  никогда  на
ней не женюсь.
   - Ну, ну, - сказал он, - все это пустяки. Как только она вернется,  я
ее порасспрошу и надеюсь успокоить вас...
   Но я снова прервал его:
   - Никакого вмешательства с вашей стороны, мистер  Драммонд,  иначе  я
отказываюсь, и вам придется искать другого супруга для своей  дочери,  -
сказал я. - Все сделаю я сам, и я же буду единственным судьей. Мне необ-
ходимо знать все доподлинно, причем никто не должен в это вмешиваться, и
вы меньше всех.
   - Клянусь честью, сэр! - воскликнул он. - Да кто вы такой, чтобы быть
судьей?
   - Жених, если не ошибаюсь, - сказал я.
   - Бросьте свои увертки! - воскликнул он. - Вы не хотите  считаться  с
обстоятельствами. У моей дочери не осталось выбора. Ее честь погублена.
   - Прошу прощения, - сказал я, - этого не случится, если мы трое будем
держать дело в тайне.
   - Но кто мне за это поручится? - воскликнул он. - Неужели  я  допущу,
чтобы доброе имя моей дочери зависело от случая?
   - Вам следовало подумать об этом гораздо раньше, - сказал я, - прежде
чем вы по своему небрежению потеряли ее, а не теперь, когда уже  поздно.
Я отказываюсь нести какую-либо ответственность за ваше равнодушие к ней,
и никто на свете меня не запугает. Я решился твердо и, что бы  ни  было,
не отступлю от своего решения ни на волос. Мы вместе дождемся ее возвра-
щения, а потом я поговорю с ней наедине, и не пытайтесь повлиять на  нее
словом или взглядом. Если я уверюсь, что она  согласна  выйти  за  меня,
прекрасно. Если же нет, я ни за что на это не пойду.
   Он вскочил как ужаленный.
   - Вам меня не провести! - воскликнул он. - Вы хотите заставить ее от-
казаться!
   - Может быть, да, а может быть, и нет, - отвечал я. - Во всяком  слу-
чае, так я решил.
   - А если я не соглашусь? - вскричал он.
   - Тогда, мистер Драммонд, один из нас должен будет перерезать другому
глотку, - сказал я.
   Джемс был рослый, с длинными руками (даже длиннее, чем у  его  отца),
славился своим искусством владеть оружием, и я сказал это не без  трепе-
та; притом ведь он был отцом Катрионы. Но я напрасно  тревожился.  После
того, как он увидел мое убогое жилье и я отказал ему в деньгах  -  новые
платья своей дочери он, по-видимому, не заметил,  -  он  был  совершенно
убежден, что я беден. Неожиданная весть о моем наследстве убедила его  в
ошибке, и теперь у него была только одна заветная цель, к которой он так
стремился, что, думается мне, предпочел бы что угодно, лишь бы  не  быть
вынужденным встать на другой путь - драться.
   Он еще немного поспорил со мной, пока я наконец не нашел довод, кото-
рый заставил его прикусить язык.
   - Если вы так не хотите, чтобы я поговорил с мисс Драммонд наедине, -
сказал я, - у вас, видно, есть веские причины считать, что я прав,  ожи-
дая от нее отказа.
   Он забормотал что-то в оправдание.
   - Но мы оба горячимся, - добавил я, - так что, пожалуй, нам  благора-
зумнее всего помолчать.
   После этого мы сидели молча, пока не вернулась Катриона, и,  если  бы
кто-нибудь мог нас видеть, эта  картина,  вероятно,  показалась  бы  ему
очень смешной.


   ГЛАВА XXVIII,
   В КОТОРОЙ Я ОСТАЮСЬ ОДИН

   Я открыл Катрионе дверь и остановил ее на пороге.
   - Ваш отец велит нам с вами пойти погулять, - сказал я.
   Она взглянула на Джемса Мора, он кивнул, и она, как хорошо  обученный
солдат, повернулась и последовала за мной.
   Мы пошли обычной дорогой, которой часто ходили вместе, когда были так
счастливы, что невозможно передать словами. Я держался на полшага  поза-
ди, чтобы незаметно следить за ней. Стук ее башмачков по мостовой звучал
так мило и печально; и я подумал: как странно, что я иду меж двух судеб,
одинаково близко от обеих, не зная, слышу ли я эти шаги в последний  раз
или же мы с Катрионой будем вместе до тех пор, пока смерть нас не разлу-
чит. Она избегала смотреть на меня и шла все прямо, словно  догадывалась
о том, что произойдет. Я чувствовал, что надо заговорить, пока  мужество
не покинуло меня окончательно, но не знал, с чего начать. В этом невыно-
симом положении, когда Катриону, можно сказать, навязали мне и  она  уже
однажды молила меня о снисходительности, всякая попытка повлиять  на  ее
решение была бы нечестной; но совсем избежать этого  тоже  было  нельзя,
это походило бы на бездушие. Я колебался между этими двумя крайностями и
готов был кусать себе пальцы; а когда я наконец решился  заговорить,  то
начал едва ли не наобум.
   - Катриона, - сказал я, - сейчас я в очень  трудном  положении.  Или,
вернее, мы оба в трудном положении. И я буду вам очень признателен, если
вы пообещаете, что дадите мне высказать все до конца и не  станете  меня
перебивать, пока я не кончу.
   Она обещала без лишних слов.
   - Так вот, - сказал я, - мне нелегко говорить, и  я  прекрасно  знаю,
что не имею права заводить речь об этом. После того, что произошло между
нами в пятницу, у меня нет такого права. По моей вине мы оба запутались,
и я прекрасно понимаю, что мне по меньшей мере следовало бы молчать,  и,
поверьте, у меня даже в мыслях не было снова вас беспокоить. Но, моя до-
рогая, теперь я вынужден это сделать, у меня нет другого выхода. Понима-
ете, я унаследовал поместье и стал вам гораздо более подходящей парой. И
вот... все это дело уже не выглядит таким смешным, как раньше. Хотя, ко-
нечно, наши отношения запутались, как я уже сказал, и лучше бы все оста-
вить как есть. Мне кажется, наследству  моему  придают  слишком  большое
значение, и на вашем месте я даже думать о нем не стал бы. Но я вынужден
о нем упомянуть, потому что, без сомнения, это повлияло на Джемса  Мора.
И потом, мне кажется, мы были не так уж несчастливы,  когда  жили  здесь
вдвоем. По-моему, мы прекрасно ладили. Моя дорогая, вспомните только...
   - Не хочу ничего ни вспоминать, ни загадывать, - перебила она меня. -
Скажите мне только одно: это все подстроил мой отец?
   - Он одобрил... - сказал я. - Одобрил мое намерение просить вашей ру-
ки.
   И я продолжал говорить, взывая к ее чувствам, но она, не слушая,  пе-
ребила меня.
   - Он вас заставил! - вскричала она. - Не пытайтесь отрицать, вы  сами
сказали, что у вас этого и в мыслях не было. Он вас заставил.
   - Он заговорил первый, если только вы это имеете в виду... - начал я.
   Она все время прибавляла шагу, глядя прямо перед собой,  но  тут  она
издала какой-то странный звук, и мне показалось, что она сейчас побежит.
   - Иначе, после того, что вы сказали в пятницу, я никогда не осмелился
бы докучать вам, - продолжал я. - Но теперь, когда  он,  можно  сказать,
попросил меня об этом, что мне было делать?
   Она остановилась и повернулась ко мне.
   - Ну, что ни говорите, я вам отказываю! - воскликнула она. - И хватит
об этом.
   И она снова пошла вперед.
   - Что ж, иного я и не ожидал, - сказал я. - Но, мне кажется, вы могли
бы быть со мной поласковей на прощание. Не понимаю, почему вы так  суро-
вы. Я очень любил вас, Катриона, - позвольте мне назвать вас этим именем
в последний раз. Я сделал все, что в моих силах, и сейчас  пытаюсь  сде-
лать все; мне жаль только, что Я не могу сделать большего. И мне  стран-
но, что вам доставляет удовольствие так жестоко обходиться со мной.
   - Я думаю не о вас, - сказала она. - Я думаю об этом человеке, о моем
отце.
   - И здесь тоже, - сказал я, - здесь тоже я могу вам быть полезен, как
же иначе. Нам с вами очень нужно, моя дорогая, посоветоваться насчет ва-
шего отца. Ведь Джемс Мор придет в ярость, когда  узнает,  чем  кончился
наш разговор.
   Она снова остановилась.
   - Потому, что я опозорена? - спросила она.
   - Так он думает, - ответил я. - Но я уже сказал вам, чтобы вы не  об-
ращали на это внимания.
   - Ну и пусть! - воскликнула она. - Я предпочитаю позор!
   Я не знал, что ответить, и стоял молча.
   В душе ее, видимо, шла какая-то борьба; потом у нее вырвалось:
   - Да что ж это такое? За что этот срам обрушился на мою  голову?  Как
вы осмелились, Дэвид Бэлфур?
   - Моя дорогая, - сказал я. - Что же мне было делать?
   - Я вам не дорогая, - отрезала она. - И не смейте называть меня  этим
противным словом.
   - Мне сейчас не до слов, - сказал я. - Сердце мое  обливается  кровью
за вас, мисс Драммонд. Что бы я ни сказал, поверьте, я жалею вас и пони-
маю ваше трудное положение. Прошу вас, по