.  -  Нет,  потому  что  я  принадлежу  к
подозреваемым. Я  не  мог  бы  стать  своим  в  его  свите.  Я  не  смог  бы
приблизиться к нему и на сотню ярдов без риска  быть  схваченным.  В  то  же
время вы не рискуете ничем. Внемлите мне! - и его  голос  стал  серьезным  и
выразительным. - Внемлите мне! Вам кажется, что здесь таится опасность, в то
время как никакой опасности нет. Я был у Колло д'Эрбуа и Билло-Варенна;  они
обеспечат безопасность тому, кто нанесет удар;  население  встанет  на  твою
защиту, Конвент будет приветствовать тебя как своего избавителя и...
     - Остановись, человек! Как смеешь ты связывать  мое  имя  с  преступным
деянием убийцы? Пусть набатный колокол вон той башни  призовет  человечество
на борьбу с тираном, я буду в первых рядах; однако свобода  никогда  еще  не
взывала к защите у преступника.
     При этих словах в самом голосе, выражении лица и всем  облике  Глиндона
было столько мужества и благородства, что Нико невольно  замолчал.  Внезапно
он понял, что недооценил этого человека.
     - Нет, - произнесла Филлида, поднимая от рук свое лицо. - Нет! У вашего
друга более хитроумный  план:  он  хочет  бежать,  предоставив  вам  свободу
растерзать друг друга. Он прав; однако...
     - Бежать! - вскричал Нико. - Разве это возможно?  Бежать!  Как?  Когда?
Каким образом? Вся Франция наводнена шпионами. Бежать! Дай  Бог,  чтобы  это
было в нашей власти!
     - Так ты тоже желаешь скрыться от благословенной Революции?
     - Желаю! - вскричал Нико, вдруг падая на колени и целуя руки  Глиндона.
- О, спаси меня! Моя жизнь - вечная мука, мне угрожает  гильотина.  Я  знаю,
мои часы сочтены, знаю, что тиран только выжидает час, чтобы внести мое  имя
в список своих жертв. Я знаю, что  Рене  Дюма,  этот  никогда  не  прощающий
судья, уже давно приговорил меня к смерти. О Глиндон! Во  имя  нашей  старой
дружбы, во  имя  святого  братства  искусства,  во  имя  твоего  английского
благородства, заклинаю тебя, возьми меня с собой!
     - Если ты этого хочешь, то я согласен!
     - Благодарю! Вся моя жизнь будет благодарностью тебе. Но как приготовил
ты необходимое... паспорта... одежду...
     - Я расскажу тебе все это. Ты знаешь С.... из Конвента, он  могуществен
и корыстолюбив. "Пусть меня презирают, лишь бы у меня было на что пообедать"
- вот что отвечает он, когда его упрекают в алчности.
     - Ну и что же?
     - С помощью этого стойкого республиканца, у  которого  много  друзей  в
Комитетах, я приобрел необходимые средства, то есть купил их; за безделицу я
могу достать паспорт и для тебя.
     - Значит, твое состояние не в ассигнациях?
     - У меня достаточно золота для нас всех.
     Глиндон провел Нико в другую  комнату  и  в  немногих  словах  объяснил
подробности своего плана и как надо переодеться, согласно с паспортами.
     - Взамен этой услуги, - прибавил  он,  -  сделай  мне  одно  одолжение,
которое вполне в твоей власти. Ты помнишь Виолу Пизани?
     - Ее? Да! И любовника, с которым она исчезла.
     - И от которого она бежала.
     - В самом деле?.. Как!.. Я понимаю, черт возьми! Теперь ты счастливчик!
     - Молчи, несчастный! Несмотря на твою  вечную  болтовню  о  братстве  и
добродетели, ты, кажется, не можешь поверить ни в какой добрый поступок  или
намерение.
     Нико прикусил губу.
     - Опыт часто разочаровывает, - пробормотал он. - Гм!  Какую  же  услугу
могу оказать я тебе по поводу этой итальянки?
     - Это я уговорил ее явиться в этот город ловушек и пропастей. Я не могу
оставить ее одну среди опасностей, от которых не может спасти ни невинность,
ни  неизвестность.  В  вашей   прекрасной   республике   всякому   лояльному
гражданину, которому понравилась какая-нибудь женщина, девушка или  чья-либо
жена, стоит только сказать: "Будьте моей, или  я  донесу  на  вас..."  Одним
словом, Виола должна 5 сопровождать нас.
     - Нет ничего легче! Я вижу, вы уже достали для нее паспорт.
     - Нет ничего легче?.. Ничего нет  труднее!  Эта  Филлида!  Лучше  бы  я
никогда не встречал ее, никогда не порабощал бы своей души!  Любовь  женщины
страстной, без воспитания, без принципов, начинается на небе и  кончается  в
аду. Она ревнива, как фурия, и не хочет  слышать,  чтобы  меня  сопровождала
другая женщина. Когда она увидит красоту Виолы... Я трепещу при одной  мысли
об этом. Нет такого преступления, на которое она не решилась бы в буре своих
страстей.
     - О! Я  знаю,  каковы  эти  женщины!  Моя  собственная  жена,  Беатриче
Саккини, на которой я женился в Неаполе после неудачи с Виолой, развелась со
мной, когда у меня кончились деньги, и теперь стала любовницей одного  судьи
и может обрызгивать меня грязью с колес своего экипажа. Черт ее  побери!  Но
терпение, терпение! Это участь добродетели.  Хотел  бы  я  быть  Робеспьером
только на сутки!
     - Избавь меня от своих тирад!  -  с  нетерпением  вскричал  Глиндон.  -
Перейдем к делу. Что ты мне посоветуешь?
     - Брось твою Филлиду.
     - Принести ее в жертву ее же невежеству, оставить среди этих сатурналий
разврата и убийств! Нет! Я знаю,  что  виновен  перед  ней,  и,  что  бы  ни
случилось, я не оставлю женщину,  которая,  несмотря  на  все  свои  ошибки,
доверила мне свою судьбу.
     - Ты, однако, оставлял ее в Марселе.
     - Да, но там она была в безопасности; я не  знал,  что  ее  любовь  так
сильна. Я дал ей золота и думал, что она легко утешится, но  с  тех  пор  мы
переживали опасности вместе. И я не могу оставить ее теперь среди  них.  Она
подвергалась им из-за меня... Нет, это невозможно! Мне пришла в голову  одна
идея! Не можешь ли  ты  сказать,  что  у  тебя  есть  сестра,  родственница,
подруга, которую ты хочешь спасти? Не можем  ли  мы  до  выезда  из  Франции
заставить Филлиду думать, что Виола  -  женщина,  в  которой  ты  принимаешь
участие и которую я взял только по твоей просьбе?
     - Это недурная идея!
     - Тогда я сделаю вид, что уступаю желаниям  Филлиды  и  отказываюсь  от
плана, которому она так противится, - от мысли  спасти  невинный  объект  ее
безумной ревности. А ты в  это  время  будешь  умолять  Филлиду,  чтобы  она
уговорила меня взять с нами...
     - ..даму (она знает,  что  у  меня  нет  сестры),  которая  великодушно
помогала мне в несчастии. Да, я устрою это, не бойся ничего. Еще  одно:  что
сталось с этим Занони?
     - Не говори мне о нем, я не знаю.
     - Он по-прежнему любит Виолу?
     - Кажется, она его жена, мать его ребенка, который с нею.
     - Жена! Мать! Он ее любит! О!.. Так почему же?..
     - Не спрашивай теперь ничего. Я приготовлю Виолу  к  отъезду,  а  ты  в
ожидании этого пойди к Филлиде.
     - Но адрес Виолы? Я должен знать его, если Филлида спросит.
     - Улица М... N 27. Прощай.
     Глиндон взял шляпу и поспешно вышел.
     Оставшись один, Нико задумался.
     - О! - сказал он сам себе. - Нельзя ли воспользоваться  всем  этим?  Не
могу ли я отомстить Занони? Ведь столько раз клялся! Не могу ли я  завладеть
твоим золотом, твоим паспортом  и  твоей  Филлидой,  англичанин?  Ты  хочешь
унизить меня своими отвратительными благодеяниями, ты бросил мне  милостыню,
точно нищему. Я люблю твою Филлиду, а твое золото еще больше. Марионетки,  я
держу теперь нити в своих руках!
     Он тихо перешел в комнату, где все еще сидела Филлида с  мрачною  думой
на лице и со слезами на глазах, таких же черных, как и ее мысли.
     Услышав стук отворяющейся двери, она поспешно  обернулась,  но,  увидав
отталкивающую физиономию Нико, снова отвернулась с досадой и нетерпением.
     -  Глиндон  поручил  мне,  прекрасная  итальянка,  -  сказал  художник,
подвигая к ней свое кресло, - усладить твое одиночество.  Он  не  ревнует  к
уроду Нико. Ха-ха! А между тем Нико любил тебя в более счастливые дни...  Но
довольно об этом безумии, разлетевшемся в прах.
     - Ваш друг ушел? Куда он  отправился?  Вы  колеблетесь,  вы  не  смеете
поднять на меня глаз. Говорите, заклинаю вас; я требую, говорите!
     - Дитя! Чего ты боишься?
     - Боюсь? Да, я боюсь, увы!  -  сказала  итальянка.  И  некоторое  время
казалось, что она ушла в себя.
     Помолчав немного, она откинула волосы, упавшие ей на  глаза,  и  начала
быстрыми шагами ходить по комнате. Наконец  она  остановилась  против  Нико,
взяла его за руку и, подведя к столу,  открыла  секретный  ящик  и  показала
лежавшее в нем золото.
     - Ты беден, - сказала она, - ты любишь деньги, возьми  сколько  хочешь,
но скажи мне правду. Кто эта женщина, к которой пошел твой друг, любит ли он
ее?
     Глаза Нико засверкали, он судорожно сжал  руки  при  виде  монет.  Едва
устояв перед искушением, он сказал с притворной горечью:
     - Неужели ты думаешь подкупить меня? Если бы ты и  могла  это  сделать,
то, конечно, не с помощью золота. Не все ли равно, если он обманывает  тебя?
Не все ли равно, если, утомленный твоей ревностью, он  думает  бросить  тебя
здесь? Разве ты будешь счастливее, узнав все это?
     - Да, - с яростью  вскричала  итальянка,  -  потому  что  ненавидеть  и
отомстить было бы счастьем! О, ты не знаешь, как сладка ненависть  для  тех,
кто действительно любил.
     - Но поклянешься ли ты, что не выдашь меня, если я открою  тебе  тайну,
что ты  не  предашься  слезам  и  упрекам,  когда  вернется  тот,  кто  тебя
обманывает?
     - Слезы! Упреки! Месть прячется под улыбкой!
     - Ты храбрая женщина! - вскричал Нико почти с  восторгом.  -  Еще  одно
условие. Твой любовник хочет бежать со своей новой любовницей и предоставить
тебя твоей участи. Согласишься ли ты бежать со мной, если я докажу тебе это,
если я помогу тебе отомстить твоей сопернице? Я люблю тебя и женюсь на тебе.
     В глазах Филлиды сверкнула молния, она взглянула на него с  невыразимым
презрением и ничего не ответила.
     Нико понял, что зашел слишком  далеко,  и,  полагаясь  на  свое  знание
человеческой природы, которое он почерпнул в своем собственном  сердце  и  в
опыте своих преступлений, он решился положиться на страсти Филлиды, когда он
доведет их до нужной ему степени раздражения.
     - Прости меня, - сказал он, - моя любовь сделала меня самонадеянным,  а
между тем эта любовь и сочувствие к тебе, бедное обманутое  дитя,  -  только
одни они могут заставить меня  изменить  доверию  человека,  на  которого  я
смотрю как на брата. Могу ли я рассчитывать на твою  клятву  скрыть  все  от
Глиндона?
     - Клянусь!
     - Хорошо! Тогда возьми свою шляпку и мантилью и следуй за мной!
     Филлида оставила комнату, а глаза Нико снова  остановились  на  золоте.
Его было много, гораздо больше, чем он смел надеяться; осматривая  ящик,  он
заметил пакет  с  письмами  и  узнал  хорошо  знакомый  ему  почерк  Камилла
Демулена. Он схватил пакет и распечатал его. Его глаза засверкали, когда  он
прочел содержимое.
     - Есть с Помощью чего отправить на  гильотину  пятьдесят  Глиндонов,  -
проворчал он и спрятал пакет.
     О художник! Жертва Призрака! Гляди на двух твоих смертельных врагов, на
ложный идеал, не знающий Бога, и ложную  любовь,  питающуюся  испорченностью
чувств и не ведающую никакого света в душе своей!

        "III"

        "ПИСЬМО ЗАНОНИ МЕЙНУРУ"

     Париж

     "Помнишь ли ты, как в  давние  времена,  когда  Греция  еще  оставалась
родиной прекрасного, мы с тобой, находясь в огромном Афинском театре,  стали
свидетелями рождения слов столь же бессмертных, как мы сами? Помнишь  ли  ты
состояние ужаса, охватившего громадные толпы зрителей, когда обезумевшая  от
яростного гнева Касандра,  нарушив  зловещее  молчание,  возопила  к  своему
безжалостному богу? Как страшно у входа в Дом Атрея {В  греческой  мифологии
царь Микен, отец героев Троянской  войны  Агамемнона  и  Менелая.},  который
должен был стать ее могилой, прозвучали ее обвинения перед лицом  настигшего
ее несчастья: "О ненавистное, о мерзостное небо! - убогое  жилище  человека,
чей пол забрызган кровью неотмщенной!" Помнишь ли ты, как среди затаивших от
ужаса дыхание тысяч зрителей я придвинулся к тебе и прошептал: "Поистине нет
лучшего пророка, чем Поэт! Эта знаменитая сцена ужаса приходит  ко  мне  как
сон, намекающий на некое сходство с моим отдаленным будущим!" Когда я  вхожу
внутрь этой бойни, та сцена возвращается ко мне и в моих ушах  звенит  голос
Кассандры. И меня охватывает  торжественный  и  предостерегающий  ужас,  как
будто бы и мне суждено найти  могилу  и  "Сети  Гадеса"  {Гадес  (Аид)  -  в
греческой  мифологам  владыка  царства  мертвых,  а  также  само   царство.}
обволокли меня, как паутина! Какими  мрачными  сокровищницами  превратностей
судьбы и горестей стали наши воспоминания!  Что  есть  наша  жизнь,  как  не
летопись неумолимой Смерти? Кажется, будто только вчера я  стоял  на  улицах
этого города галлов и в глазах рябило от ярких красок, украшенных  плюмажами
рыцарских доспехов, а в воздухе  был  слышен  шелест  великолепных  шелковых
нарядов. Молодой Людовик, монарх и любовник, стал  победителем  праздничного
турнира! И вся Франция гордилась великолепием своего  несравненного  короля!
Ну а теперь нет ни трона, ни алтаря; и что же вместо этого? Я  вижу  ясно  -
ГИЛЬОТИНА! Поистине ужасно стоять посреди поросших  мхом  развалин  городов,
вспугивая время от времени змей или ящериц на руинах Персеполиса и Феба;  но
еще более ужасно стоять подобно мне - чужестранцу из некогда  существовавших
империй, - стоять ныне среди еще более ужасных обломков  Закона  и  Порядка,
знаменующих собой гибель человечества! И все же здесь, даже  здесь,  Любовь,
вносящая в мир Красоту, своей неустрашимой поступью вселяет надежду  в  этом
царстве запустения и Смерти! Поистине  странной  кажется  страсть,  являющая
собой  целый  мир,  в  котором  единственное  сосуществует  со   множеством;
индивидуальное, которое, несмотря на все превратности  моей  полной  мрачной
торжественности жизни, все же продолжает жить, хотя честолюбие, ненависть  и
гнев давно уже мертвы; тот одинокий ангел, парящий над  вселенной  могильных
плит на своих трепетных, столь человечных крыльях, имя которым -  Надежда  и
Страх!
     Когда мое божественное знание оставило меня, когда, чтобы найти  Виолу,
я мог рассчитывать только  на  инстинкт  обыкновенного  смертного,  как  это
случилось, Мейнур, что я никогда не отчаивался, что  во  всех  трудностях  я
чувствовал непобедимую уверенность, что мы встретимся?
     Все следы ее бегства так жестоко скрыты от меня; ее  отъезд  был  таким
неожиданным и таинственным, что венецианские власти не  могли  сообщить  мне
никаких сведений. Я напрасно объехал всю Италию! Я был в ее доме в  Неаполе.
Неуловимый аромат ее присутствия все еще витает в  этой  смиренной  обители.
Все тайны нашего знания оказались для меня в этой  ситуации  бесполезными  -
моя душа не могла видеть ее души. И тем не менее утром и вечером, в духе,  я
моту входить в общение с моим ребенком. В этих сладких и  таинственных  узах
сама природа восполняет, кажется, то,  в  чем  мне  отказывает  наша  Наука.
Пространство, расстояние не в состоянии отделить  бдительную  душу  отца  от
колыбели его ребенка; я не знаю, где он находится. Мои видения не  открывают
мне этого  места,  я  вижу  только  хрупкую  юную  жизнь,  для  которой  все
пространство является домом. Для ребенка, пока разум его еще не развит, пока
человеческие страсти еще не затемнили ту духовную сущность, которую  человек
приносит из духовных миров на землю при своем рождении, нет  ни  родины,  ни
родного города, ни родного языка. Его душа еще живет  всюду,  и  в  духовном
пространстве она встречается с моей; ребенок вступает в общение с отцом.
     Жестокая подруга, бросившая  меня!  Ты,  для  которой  я  отказался  от
мудрости  небесных  сфер,  ты,  которая  принесла   мне   роковое   приданое
человеческих слабостей и страхов, неужели ты могла подумать,  что  эта  юная
душа будет в опасности на земле, только  потому,  что  я  желаю,  чтобы  она
постепенно поднялась до Неба? Неужели ты думала, что  я  могу  нанести  вред
столь дорогому мне существу? Неужели ты  не  знала,  что  его  ясный  взгляд
упрекал мать, старавшуюся заключить его душу во мраке  ее  телесной  тюрьмы!
Неужели ты не чувствовала, что это я с помощью Неба охранял его от страданий
и болезни! И я благословлял этого святого посредника в его  чудной  красоте,
посредника, с помощью которого мой дух мог общаться с твоим.
     Каким образом я нашел их здесь? Я узнал, что твой ученик был в Венеции,
но когда я старался вызвать перед своим духовным взором его праобраз, то  он
отказался  повиноваться  мне,  и  тогда  я  понял,  что  судьба  англичанина
неразрывно связана с судьбой Виолы. Поэтому я последовал  за  ним  до  этого
рокового места, я приехал вчера, но еще не нашел его. . . . . . . . . . .  .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Я только что
возвратился из их дворцов  правосудия,  которые  не  что  иное,  как  логово
тигров, расправляющихся со своей добычей. Среди них  я  не  вижу  тех,  кого
хотел  бы  отыскать.  Пока  что  они  в  безопасности;  однако  я  узнаю   в
преступлениях смертных  угрюмую  мудрость  Непреходящего.  Мейнур,  здесь  я
впервые понял, как  величественна  и  прекрасна  Смерть!  Каких  возвышенных
добродетелей мы лишили  себя,  когда,  возжаждав  добродетели,  мы  достигли
высокого искусства в бегстве от смерти!  Когда  в  какой-нибудь  благодатной
стороне,  где  дышать  означает  блаженствовать,  склепы  пожирают  юных   и
прекрасных;  когда,  весь  в  благородном  порыве  к  знанию,  ученый  вдруг
сталкивается со Смертью, захлопывающей двери  в  волшебную  страну,  которая
только начала открываться  перед  ним,  -  как  естественно  тогда  для  нас
стремление жить; как  естественно  сделать  главным  предметом  исследования
возможность вечной жизни!  Но  отсюда,  из  моей  башни  времени,  оглядывая
мрачное прошлое и глядя в сияющее будущее, я познаю, как сладко и как славно
для великих сердец положить жизнь за то, что они любят! Я  видел,  как  отец
пожертвовал собой ради сына! Ему предъявили обвинения,  которые  он  мог  бы
опровергнуть одним лишь словом, - его приняли за  его  сына.  Какую  радость
принесла ему эта ошибка! Он сознался в благороднейших преступлениях доблести
и верности, которые действительно совершил его сын, - и взошел  на  плаху  в
великой радости, что его смерть будет не напрасной, что она спасет данную им
же жизнь! Я видел женщин, юных и нежных,  в  расцвете  красоты,  которые  по
собственной воле заточили себя в монастырь. Руки, запятнанные кровью святых,
сняли решетку, отделяющую их от остального мира, и  велели  им  забыть  свой
обет и отречься от  низложенного  этими  дьяволами  Всевышнего,  найти  себе
друзей и возлюбленных и стать свободными. А  ведь  некоторые  из  этих  юных
сердец  любили  и,  несмотря  на  внутренние  борения,  продолжали   любить.
Отреклись ли они от данного ими обета? Отказались  ли  от  веры?  Нет!  Даже
любовь не прельстила их. Мейнур, все они предпочли умереть! Откуда же  такое
мужество? Причина в том, что такие _сердца живут в жизни более отвлеченной и
святой, чем их собственная телесная жизнь. Жить вечно на этой земле - значит
жить не в чем ином, как в своей божественной  сути_.  Воистину,  даже  среди
этой кровавой мясорубки Всевышний доказывает человеку святость своего слуги,
Смерти!

                                   * * *

     Я снова видел тебя в духе; я видел  и  благословил  тебя,  мое  дорогое
дитя! А ты, узнаешь ли ты меня в своих снах? Не чувствуешь ли ты сквозь  сон
биений моего сердца? Не слышишь  ли  ты  шума  крыльев  ангельских  существ,
которыми я еще могу окружать тебя, чтобы защитить и спасти?  И  когда  после
пробуждения улетают твои  грезы,  когда  твои  глаза  открываются  навстречу
солнечным лучам, не ищут ли они вокруг себя и не спрашивают ли  они  мать  с
молчаливым укором, почему он