онце концов к Смерти за их разрешением и
все же, приближаясь к ее порогу, припадает  на  грудь  Любви.  И  таким  вот
образом внутри - темница;  снаружи,  во  внешнем  мире  с  его  площадями  и
просторными зданиями, дворцами и храмами,  -  Месть  и  Террор  плетут  свой
заговор и контрзаговор; и в вечном движении, влекомые приливами  и  отливами
изменчивых страстей, несутся судьбы людей  и  целых  народов;  и  вот  почти
рядом, стоит лишь протянуть руку, утренняя звезда,  тающая  в  пространстве,
смотрит одинаково равнодушно как на церковь, так и на  гильотину.  Весело  и
радостно приходит утро. В садах птицы вновь запевают  свои  знакомые  песни.
Стайки рыб резвятся в полных утренней свежести водах  Сены.  Живая  прелесть
божественной природы, шум и гам земной жизни  вновь  пробуждаются  к  бытию.
Торговец открывает окна своей лавки, цветочницы весело  спешат  занять  свои
излюбленные места; люди деловито приступают к своим нехитрым занятиям и этим
рутинным ритмом как бы подчеркивают, что революции, разящие королей и царей,
оставляют все тот же Каинов удел простому люду. По пути на  рынок  стонут  и
гремят телеги. Тирания уже давно на ногах, она не спускает  глаз  со  своего
неотлучного спутника - Заговора, который и вовсе  не  спал;  он  слышит  бой
часов и нашептывает  собственному  сердцу:  "Час  близится".  Вокруг  здания
Конвента собирается группа людей с тревожным блеском в  глазах.  Сегодняшний
день решит судьбу Франции. В местах, окружающих скамейки Трибунала,  обычный
шум и гул голосов. И не важно, как выпадут кости и кто станет правителем,  -
сегодня падут восемьдесят голов!

                                  * * * *

     Она спала так сладко! Утомленная счастьем, чувствуя себя в безопасности
под защитой того, кто снова вернулся к ней. Она столько смеялась и  плакала,
что сон наконец одолел ее, и  даже  во  сне  она,  казалось,  сохраняла  эту
счастливую уверенность, что любимый рядом с ней, что тот, кого она потеряла,
нашелся. И даже во сне она улыбалась и говорила сама с  собой,  шептала  его
имя, протягивала руки и вздыхала, когда  они  не  касались  его.  Отойдя  на
несколько шагов, он долго глядел на нее,  переполненный  чувствами,  которые
невозможно описать. Для него она не должна была просыпаться, она  не  должна
была знать, какою ценою была куплена безмятежность ее сна.
     Это завтра, которого она так ждала, наконец наступило.  Какое  отчаяние
принесет ей вечер? Ведь сон смежил ей глаза среди радостных  надежд,  сквозь
которые любовь и юность обыкновенно созерцают будущее. И во сне эти радужные
надежды все еще витали над нею. Она  проснется,  чтобы  жить!  Завтра  конец
Царству Террора, двери тюрем распахнутся, и она снова возвратится с ребенком
в мир света и свободы.
     А он? Занони обернулся, и его взгляд упал на ребенка: он не спал, и его
ясный, серьезный и задумчивый взгляд был  устремлен  на  отца  с  выражением
торжественной решимости. Занони наклонился и поцеловал его в губы.
     - Никогда более, - прошептал он, -  наследник  любви  и  горя,  никогда
более ты не увидишь меня в своих видениях, никогда более свет твоих очей  не
будет питаться лучом божественного откровения, никогда  более  моя  душа  не
сможет удалить от твоего изголовья несчастья и болезни. Твоя судьба не будет
такой, на какую я  напрасно  надеялся.  Как  и  всем  людям,  тебе  придется
страдать, бороться и ошибаться. Но  пусть  твои  испытания  будут  не  столь
тяжкими, пусть душа твоя будет сильна в любви и вере. И  пока  я  смотрю  на
тебя, я хочу передать тебе мое последнее страстное желание. Пусть моя любовь
к твоей Матери перейдет к тебе с этим поцелуем! Пусть в твоих  взглядах  она
найдет мои утешение и поддержку!.. Они идут!.. Да...  Я  жду  вас  обоих  за
могилой!
     Дверь медленно отворилась, вошел тюремщик, и вместе  с  ним  в  комнату
проник солнечный луч; он осветил прекрасное,  спокойное  и  счастливое  лицо
Виолы, он заиграл,  как  улыбка,  на  губах  ребенка,  который,  по-прежнему
молчаливый и неподвижный, следил взглядом за движениями отца. В  эту  минуту
Виола прошептала во сне:
     - День наступил, двери открыты, дай мне руку, идем! В море,  в  море!..
Как солнце играет на волнах; идем, мой возлюбленный!
     - Гражданин, пора!
     - Тише! Она спит. Одну минуту! Готово!.. Слава Богу,  она  все  еще  не
проснулась.
     Из страха разбудить ее он не поцеловал ее, но  тихонько  надел  на  шею
амулет, как знак, который должен был передать ей его прощальное обетование и
в этом обетовании - обещание их единения на Небе.  На  пороге  он  обернулся
несколько раз. Потом дверь затворилась, и он исчез навсегда.
     Наконец она проснулась и поглядела вокруг.
     - Занони, день наступил!
     Никакого ответа, кроме слабого стона ребенка.  Небо!  Неужели  это  был
сон? Она отбросила волосы, которые мешали  ей  видеть,  и  почувствовала  на
груди амулет. Нет! Это был не сон!
     Боже! Он ушел!
     Она бросилась к двери с пронзительным криком.
     Вошел тюремщик.
     - Где мой муж, отец моего ребенка?!
     - Он отправился вперед тебя, гражданка!
     - Куда? Говори, говори!
     - На гильотину!
     И мрачная дверь снова затворилась.
     Виола потеряла сознание.
     Слова Занони, его печаль, истинный  смысл  его  таинственного  подарка,
даже жертва, которую он приносил ей, в одно мгновение открылись ее  душе.  И
тогда мрак охватил ее, мрак, в котором был, однако, свой свет.  В  то  время
как она сидела там, безмолвная и окаменевшая, в глубине ее души, как  ветер,
промелькнуло видение. Мрачный суд,  судья,  присяжные,  обвинитель  и  среди
жертв - один, невозмутимый и спокойный.
     - Ты знаешь опасности, угрожающие Республике; говори.
     - Я их знаю! Я держу мое обещание. Судья, я открываю тебе твою  судьбу.
Я знаю, что анархия, которую ты  зовешь  государством,  кончится  с  заходом
солнца. Слышишь этот шум шагов и голосов? Я вижу тебя  в  камере  для  особо
опасных преступников! Я вижу тебя мертвым! Я вижу место в аду для Робеспьера
и его приспешников!
     Они спешат в суд, торопливые и бледные посланцы. Всюду смятение и ужас.
     - Уведите заговорщика! И завтра умрет та, которую ты хотел спасти.
     - Завтра, президент, падет твоя голова!
     По шумным  и  заполненным  людьми  улицам  движется  процессия  смерти!
Мужественный народ, ты пробудился наконец. Они не умрут. Смерть свергнута  с
трона! Робеспьер пал, несчастные будут спасены.
     Рядом с Занони рвался и жестикулировал тот, кого  в  своих  пророческих
видениях он созерцал как своего соседа на месте смерти.
     - Спасите нас, спасите нас! -  орал  атеист  Нико.  -  Вперед,  вперед,
храбрый народ! Мы должны быть спасены!
     Сквозь толпу пробиралась женщина с  черными  растрепанными  волосами  и
огненными глазами.
     - Кларенс! - вскричала она  на  мягком  южном  диалекте  родного  языка
Виолы. - Палачи, что вы сделали с моим Кларенсом?!
     Ее глаза впились во взволнованные  лица  приговоренных,  она  не  нашла
того, кого искала.
     - Слава Богу! Я не убила тебя!
     Народ все ближе и ближе подступал к повозкам,  еще  минута  -  и  палач
будет лишен своей добычи. Но почему на лице Занони видна прежняя  покорность
судьбе?
     По мостовой  раздается  звонкий  стук  лошадиных  копыт.  Это  всадники
черного Анрио, верные его приказу, быстро врезаются в трусливую толпу,  люди
мечутся в беспорядке, падают в грязь  под  копыта  лошадей.  И  между  этими
вопящими от ужаса "спасителями", пораженная ударом сабли, обливаясь  кровью,
падает итальянка, и ее губы еще шепчут:
     - Кларенс! Я не убила тебя!
     Вот застава Трона... Издалека  видно  ужасное  орудие  казни!  Один  за
другим ложатся под нож приговоренные. О, пощады! Пощады! Разве  так  коротко
расстояние между солнцем и тьмой? Коротко,  как  вздох!  Вот  наступила  его
очередь.
     - Не умирай еще! Не оставляй меня одну. Выслушай меня! Выслушай меня! -
закричала вдохновенная визионерка. - Как! Ты еще улыбаешься!
     Его бледные губы улыбались, и с этой улыбкой исчезло все  окружающее  -
место казни,  палач,  ужас.  С  этой  улыбкой  все  пространство,  казалось,
наполнилось вечным сиянием. Он поднялся над землею... Он парил над нею,  как
идеальный образ радости и света! Небо разверзлось в глубину, и  стали  видны
мириады духов красоты и гармонии, и раздались чудные мелодии небесного хора:
     - Привет тому, кто очистился жертвой, тому,  кто  через  смерть  достиг
бессмертия... Вот что означает смерть!
     И светлый образ любимого протянул руки к спящей пленнице и прошептал:
     - Подруга вечности, вот что значит умереть!

                                  * * * *

     "Ха! С чего бы это они подавали нам знаки с крыш? Откуда эти  толпы  на
улицах? Почему звонит  колокол?  К  чему  этот  набатный  звон?  Вы  слышите
ружейную пальбу? Это вооруженные столкновения! Братья узники, неужели и  для
нас блеснул наконец луч надежды?" Так возбужденно  переговариваются  друг  с
другом заключенные в тюрьме. День идет на убыль, вечер превращается в  ночь,
а они все стоят, прижавшись побледневшими  лицами  к  тюремным  решеткам,  и
видят в окнах и на крышах домов улыбки друзей, подающих им сигналы руками! И
наконец: "Ура!  Робеспьер  пал!  Правлению  Террора  пришел  конец!  Господь
даровал нам жизнь!"
     Да! А теперь, читатель, окинь своим взглядом зал, где  тиран  конклавом
вслушивается в доносящийся с улицы рев парижан!  Как  и  предсказывал  Дюма,
Анрио, опьяневший от крови и алкоголя, вбегает в зал и швыряет окровавленную
саблю на пол. "Мы проиграли!"
     "Несчастный, нас погубило твое малодушие!"  -  дико  закричал  свирепый
Коффиналь, выбрасывая труса в  окно.  Воплощение  отчаяния,  недвижно  стоит
неумолимый СенЖюст. Парализованный страхом, подобно жалкому пресмыкающемуся,
заползает  под  стол  Кутон.  Внезапно  раздается  громоподобный  выстрел  -
Робеспьер решил покончить с собой! Однако  дрожащая  рука  не  смогла  верно
направить пулю и лишь изуродовала его.  На  Городской  Гостинице  часы  бьют
третий час. Через разбитую дверь по темным переходам в  зал  Смерти  хлынула
толпа. С изувеченным и мертвенно-бледным лицом, весь в крови, онемевший,  но
все еще в сознании,  как  всегда,  надменно  выпрямившись  в  кресле,  сидит
Главный Убийца! Он окружен воющей, орущей,  проклинающей  его  толпой!  Лица
людей озаряют блики ярко полыхающих факелов! Это он -  не  звездный  Маг,  а
настоящий колдун! И в  его  последние  часы  устроили  свистопляску  демоны,
вызванные им из преисподней!
     Толпа схватила  и  куда-то  тащит  его!  Открой  свои  двери,  жестокая
темница! Консьержери, принимай свою добычу! Земля так и не  услышала  больше
ни одного слова из уст Максимилиана Робеспьера! Выплескивай на улицы тысячи,
нет, десятки тысяч  своих  граждан,  освобожденный  Париж!  Двуколка  Короля
Террора катит  по  направлению  к  площади  Революции,  везя  к  могиле  его
сообщников  -  Сен-Жюста,  Дюма,   Кутона!   Какая-то   женщина,   бездетная
седоволосая старуха, выскакивает из толпы и оказывается  возле  него.  "Твоя
смерть пьянит меня чувством великой  радости!"  Он  открывает  свои  налитые
кровью глаза. "Пусть проклятья жен и матерей низринут тебя в преисподнюю!"
     Палачи срывают грязную повязку с изувеченного  лица.  Раздается  резкий
выкрик, толпа смеется, топор падает, и его стук заглушает многотысячный  рев
собравшихся на площади людей. И душа твоя устремляется во тьму,  Максимилиан
Робеспьер! Так завершилось Царство Террора!

                                  * * * *

     В  тюрьме  из  камеры  в   камеру   перелетает   новость,   толпа   все
увеличивается, радостные пленники  смешиваются  с  тюремщиками,  которые  из
страха также выражают свою радость. Наконец все устремляются  через  коридор
мрачной обители к выходу. На своем пути они врываются в одну забытую с  утра
камеру. Там на убогой постели, сложив руки на груди и подняв глаза  к  небу,
сидела молодая женщина с блаженной улыбкой на губах. При виде этого  зрелища
толпа, еще минуту назад шумно ликовавшая, отпрянула в  удивлении  и  страхе.
Никогда  еще  они   не   видели   такое   прекрасное   создание.   И   когда
осторожнприблизились к ней, то заметили, что ее губы не шевелятся, грудь  не
поднимается... ее покой  был  покой  мрамора,  а  ее  красота  и  экстаз  не
принадлежали более этому  миру.  Все  сгрудились  вокруг  нее  в  молчаливом
созерцании, и, разбуженное их шагами, у ее ног проснулось  дитя,  пристально
посмотрело на них и принялось играть  платьем  мертвой  матери.  Сирота  под
сводами тюрьмы!
     - Бедный малютка, - сказала одна женщина, тоже  мать,  -  говорят,  что
отец погиб вчера, а сегодня мать! Один на свете! Каково-то ему будет?
     В то время как женщина говорила это, ребенок бесстрашно улыбался им.
     Тогда священник, стоявший в толпе, кротко сказал:
     - Посмотрите, дитя улыбается! Бог заботится о сиротах!


        "РОЗЕНКРЕЙЦЕРОВСКИЙ РОМАН ЭДВАРДА БУЛЬВЕР-ЛИТГОНА"

                       Эссе о другой действительности

     Есть две действительности: одна, которую знают все и о  которой  нечего
говорить, и другая, которая начинает существовать лишь тогда,  когда  о  ней
говорят...
     Разумеется, критик может быть и истолкователем, если ему  вздумается...
Однако задача его не всегда будет заключаться в разъяснении  художественного
произведения. Он может стремиться углубить его таинственность, окружить  как
само произведение, так и творца его дымкой чудесного...
     Великие произведения - живые существа, пожалуй, только они одни и живы.

                                                               Оскар Уайльд

     Творчество  Эдварда  Джорджа  Бульвер-Литтона  (1803-1873)  -   глубоко
своеобразное и интересное явление в английской литературе.  Ему  принадлежат
24  романа,  9  пьес,  несколько  поэм  и  сборник  стихотворений.  Он   был
талантливым  историком  и  публицистом,   блестящим   оратором   и   крупным
политическим деятелем - сначала либералом, потом консерватором. Семейная его
жизнь   сложилась   весьма   неудачно.   Ранний   брак   не    способствовал
взаимопониманию супругов, и после развода бывшая  жена  еще  долго  пыталась
делать все от нее зависящее, чтобы жизнь  этого  удивительного  человека  не
казалась ему сладкой.
     Аристократическое  происхождение  и   литературная   слава   обеспечили
Бульвер-Литтону блестящую политическую карьеру.  В  1858  году  он  назначен
министром колоний, в 1866-м получает титул лорда и становится членом  палаты
лордов. Его сын, Эдвард Роберт Литтон, дипломат  и  поэт,  был  впоследствии
вице-королем Индии.
     Творчество Бульвер-Литтона стало в Англии одним  из  связующих  звеньев
между романтизмом и критическим реализмом XIX века.
     Байронизм сильно ощущается  в  наиболее  известном  из  ранних  романов
Бульвер-Литтона - "Пелам" (1828) - и в образе Юджина  Эрама,  ученого-убийцы
из  одноименного  романа.  Резкие  сатирические  зарисовки   буржуазного   и
аристократического мира отличают его  лучшие  романы  -  "Пелам"  и  "Кенелм
Чиллингли".  А  исторические  романы  "Последний  день  Помпеи"  и  "Риенци,
последний  римский  трибун"  стали  блестящими  образцами  этого   жанра   в
английской литературе.
     Вот, пожалуй, и все существенное, что мог узнать до  сего  времени  наш
читатель о выдающемся английском Посвященном XIX века лорде Бульвер-Литтоне,
создавшем  не  больше  и  не  меньше,  чем  английского  "Фауста",   великий
оккультный, розенкрейцеровский роман европейской литературы  -  "Занони"  (в
русском переводе - "Призрак"), который наши  литературоведы  квалифицировали
как  реакционную   романтическую   фантастику   {См.:   История   английской
литературы. Том II, вып. 2,  1955.},  до  того  он  не  увязывался  с  самой
передовой и прогрессивной в мире идеологией. Авторы же предисловий к четырем
изданным у нас за последние 75 лет романам Бульвер-Литтона даже не упоминали
это  произведение  (конечно,  по  вполне  понятным  причинам),   предпочитая
исследовать мотивы критического реализма в творчестве автора  или  изображая
его чуть ли не писателем для среднего и старшего школьного возраста, автором
"Последнего  дня  Помпеи",  весьма  интересного  исторического  романа,   не
уступающего многим романам Вальтера Скотта.
     Попытаемся же, сдав в архив  "характеристики  творческого  пути"  этого
писателя, которые успели составить наши  "румяные"  критики,  дать  хотя  бы
самое приблизительное представление об этой поразительной индивидуальности.
     Одной из самых ярких  особенностей  личности  БульверЛиттона  была  его
страсть к оккультным  наукам.  Он  серьезно  увлекался  ими  еще  с  юности.
Известно, что он имел в своем распоряжении  магические  инструменты:  медные
прутья - проводники магического воздействия, хрустальные шары, в которых  он
видел изображения приближающихся к нему событий и людей...
     Основатель Антропософии Рудольф Штайнер в одном из циклов своих  лекций
дает весьма любопытную зарисовку образа жизни Бульвер-Литтона на склоне лет.
Благодаря особой индивидуальной конституции  он  оказался  способен  духовно
проникнуть в некие древние Мистерии,  но  именно  поэтому  он  отдалился  от
обыденной жизни своего времени и круга. По  нему  было  видно,  как  человек
начинает  относиться  к  жизни,  когда  он  проникает  в  духовный   мир   и
воспринимает его не просто в понятиях, интеллектуально  (как  в  европейской
культуре начиная с XV  века),  но  всеми  силами  своей  души,  в  глубинных
переживаниях. Он появлялся в светском обществе, в  разных  аристократических
салонах в странном одеянии, садился и у ног своих усаживал девочку с  арфой.
Он произносил одну фразу, затем девочка играла на арфе, потом он  произносил
еще фразу, и она снова играла. Так пытался он настроить  души  слушателей  и
представить нечто миру человеческой обыденности и филистерства. И это вполне
оправданно, подчеркивает Штайнер: ведь когда-то по миру странствовали старые
люди в сопровождении юных и приятной  музыки.  В  Бульвер-Литтоне  вспыхнуло
нечто от древней традиции, хотя это было уже совсем не в духе времени.
     О нем также известно, что он водил дружбу со спиритами и медиумами.  По
воспоминаниям его сына, он был членом  Розенкрейцеровского  Братства.  Плоды
этих мистических, оккультных увлечений мы  видим  в  его  романах  "Занони",
"Странный человек" и  "Грядущая  раса"  -  произведениях,  наиболее  дорогих
сердцу автора, в которые он вложил все силы своего духа, укрепленные чтением
разнообразной литературы по  тайным  наукам  и  инстинктивным  пониманием  и
умением  ориентироваться  в  духовных  учениях   Запада   и   Востока.   Эти
таинственные романы, где Бульвер-Литтон развивает свою теорию  магии,  стоят
особняком в его творчестве. В них действуют существа,  принадлежащие  совсем
другой, сверхчувственной, сфере реальности. Мир  предстает  читателю  сквозь
призму гнозиса, неоплатонизма,  каббалы,  алхимии  и  учения  розенкрейцеров
XV-XVIII веков!
     С этой точки зрения характерно Введение к  роману  "Занони".  Пользуясь
литературным приемом второго рассказчика, Бульвер-Литтон выступает  здесь  в
роли издателя, который  повествует  о  том,  как  случайно  познакомился  со
стариком чернокнижником, владельцем  антикварной  книжной  лавки  и  большим
знатоком оккультных учений. В беседах на разные философские, литературные  и
эзотерические темы (о таинственных розенкрейцерах, о  философии  Платона,  о
пифагорейцах)   издатель   пытается   вдохновить   мудреца   на    написание
беллетристического произведения и открыть кое-что из тайнознания, которым он
обладает. Старик соглашается со временем  исполнить  такую  просьбу.  Однако
только после смерти  своего  друга  Бульвер-Литтон  получает  обещанную  ему
рукопись - на совершенно  непонятном  ему  языке  иероглифических  знаков  и
символов. Проходит несколько