лли - сзади. Они были угрюмы и  не  испытывали
никакого возбуждения от начала поездки, мне же хотелось петь.
   Я подумал, что следует познакомить их с маршрутом.
   -  По-моему,  лучше  всего  ехать  по  триста  первому  шоссе,  затем
повернуть на запад на восьмидесятое. Пока мы...
   - Отлично, - согласился Пинелли.
   - Каждый день, Стассен, с четырех часов, - сказала Кэти, - вы  должны
начинать искать место для ночлега. Останавливаться будем между  четырьмя
и пятью. Терпеть не могу находиться  в  дороге,  когда  стемнеет.  Ленч,
пожалуйста, в  час-два.  Постарайтесь,  чтобы  мы  обедали  в  приличных
местах.
   Так началось наше путешествие.  Выезд  не  раньше  одиннадцати  можно
считать удачей, а после четырех остановка на ночлег, 250 миль в  день  -
почти подвиг, даже на такой зверской машине, как  "крайслер".  Обычно  я
тормозил около мотеля, Кэти протягивала деньги, и я шел заказывать  себе
одноместный, а им двухместный коттедж. Затем выгружал  багаж  и  заносил
его в дом. Мне оказывалась  честь:  я  завтракал  с  четой  Пинелли,  но
обедали мы отдельно. На столе у них всегда  стояло  вино.  Каждый  вечер
Джон и Кэти просиживали  в  ближайшем  ресторане  до  закрытия.  Пинелли
никогда не менялись местами в машине. Кэти всегда сидела рядом со  мной.
Каждый  час  она  включала  радио  и  крутила  ручку  настройки,   затем
выключала. Я никак не мог понять, что она ищет. Каждый день, как минимум
час,  Кэти  полировала  ногти.  Когда  представлялась  возможность,  она
покупала  с  полдюжины  журналов,   очень   быстро,   как   неграмотная,
перелистывала их и по одному выбрасывала в окно. Иногда она спала, но не
больше 10  -  15  минут.  Джон  Пинелли  спал  чаще,  дольше  и  крепче,
прислонясь к чемоданам и громко храпя.
   Пинелли считали меня частью машины. Это меня раздражало, но я не  мог
ничего сделать. Хотелось  выяснить,  какие  между  супругами  отношения.
Иногда Пинелли яростно спорили. Кэти поворачивалась назад и  с  коленями
взбиралась на сиденье. Они  орали,  словно  глухие.  Эта  парочка  могла
сказать друг другу все что  угодно.  Порой  ссорились  из-за  денег.  Их
финансовое положение интересовало также меня. Джон снял пару  прибыльных
картин. Помимо этого, он владел режиссерской долей  в  телешоу,  которое
показывали уже три года и, судя по всему, будут показывать вечно.  Когда
дела шли хорошо, он кое-что откладывал.  По  моим  подсчетам,  ежегодный
доход Пинелли равнялся тридцати  тысячам  долларов.  Но  это  была  лишь
десятая часть того, что Джон зарабатывал раньше. Поэтому сейчас  супруги
считали себя бедняками. Однако они ни на чем не экономили.  Эти  бедняки
полагали, что  им  не  по  карману  купить  свой  дом,  поэтому  снимали
квартиры, но как-то в мотеле Джон дал пять  долларов  чаевых  мальчишке,
который принес лед. В другом мотеле Кэти купила  в  сувенирном  магазине
две юбки ручной работы по шестьдесят долларов каждая.
   Самая большая  "денежная"  ссора  касалась  того,  следует  ли  Джону
продать свою долю в телешоу и вложить вырученные деньги  в  мексиканское
дело или нет? Каждый раз,  когда  Пинелли  обсуждали  этот  вопрос,  они
словно срывались с цепи. При этом обменивались такими эпитетами,  какими
бы я не наградил даже собаку. В ругани особенно  преуспевала  Кэти.  Она
ругалась, как ломовой извозчик. За  подобные  оскорбления  любой  другой
мужчина давно убил бы ее на месте, а они минут  через  пятнадцать  после
ссоры уже мирно дремали.
   Иногда они выясняли, кто талантливее. Однажды Джон сказал  жене,  что
будь у нее даже в пятьдесят раз больше таланта, то и тогда он не стал бы
снимать ее даже в  массовках.  Твердил,  что  в  вестернах  даже  кобылы
обладают  большим  талантом.  А  она  отвечала,  что  он  превратился  в
посмешище кинобизнеса. Но через какие-нибудь двадцать минут Пинелли  уже
нахваливали друг друга.
   Самые сильные скандалы возникали по поводу супружеских  измен.  Тогда
оба Пинелли исторгали такие слова, что я подумывал, не съехать ли мне на
обочину. Он говорил, что любая шлюха по сравнению с нею  Жанна  д'Арк  и
что если бы она записывала свои измены в дневник,  книга  получилась  бы
потолще телефонного справочника. Кэти кричала, что в  сорок  лет  он  не
приобрел элементарного вкуса, готов  наброситься  лаже  на  крокодила  в
юбке, лишь бы объект его  ухаживаний  отвечал  на  заигрывания.  Супруги
начинали перебрасываться именами, латами, названиями городов  и  отелей,
но в конце концов выяснялось, что ни у одного  нет  доказательств.  Джон
обзывал Кэти мороженой рыбой, дохлой сукой, тощей жердью, а  она  его  -
толстым старым импотентом. Однажды, когда ссора зашла слишком далеко и я
подумал, что сейчас он бросится на жену, искра от папиросы упала  ей  на
запястье. Кэти закричала так, будто лишилась руки. Джон стал  утешать  и
ласкать ее, а она плакала и выла, пока я не подъехал к  аптеке.  Пинелли
быстро вернулся с четырьмя различными снадобьями от ожогов и сделал жене
такую основательную повязку, словно у нее был перелом.
   Странные отношения у них были.
   В мотеле к западу от Монтгомери, в штате Алабама, произошло еще  одно
событие. Было не по сезону тепло. Вокруг пустого бассейна стояли стулья.
Перед ужином я сидел в теплых сумерках.  Кэти  подошла  сзади,  Дружески
дотронулась до плеча и села рядом. Она  сказала,  что  Джон  спит,  и  в
первый  раз  назвала  меня  Кирби.  Кэти  излучала  столько  теплоты   и
очарования, что казалось, будто я попал под душ от горячего шоколада. Мы
просидели у бассейна по меньшей мере два часа. Она вытянула из меня все,
что могла. Я рассказал о Кирби Палмере Стассене от начала до конца. Кэти
дала мне возможность почувствовать себя  самым  интересным  человеком  в
мире.
   - Что вы хотите, Кирби? К чему вы стремитесь?
   - Не знаю, Кэти.
   - Вы ищете развлечений?
   - Возможно... Я хочу... попробовать все, что есть на свете.
   Как последний кретин я думал, что между нами завязывается дружба.  Но
на следующий день я опять превратился в Стассена - придаток "крайслера".
И у меня осталось ощущение, что Кэти  использовала  меня  для  какого-то
своего эксперимента.
   Мы проехали по 79-му и 81-му шоссе и свернули в Ларедо.  В  Ларедо  с
супругами случилось что-то очень интимное и ужасное. Не  знаю,  что  они
сделали друг другу, но между ними  все  было  кончено.  Сомневаюсь,  что
причиной явились взаимные оскорбления - они ведь и раньше говорили  друг
другу невероятные вещи.
   Перемена  наступила  внезапно.  Пинелли  вдруг   стали   вести   себя
оскорбительно вежливо по отношению друг к  другу.  Теперь  они  говорили
только о дороге или погоде. Все скандалы прекратились.  В  Ларедо  между
ними оборвались какие-то важные нити, и, наверно, была доля моей вины  в
их разрыве. Они внезапно превратились в совершенно чужих людей.
   Я так подробно останавливаюсь на моих  отношениях  с  Джоном  и  Кэти
Пинелли потому, что они имеют прямое отношение к происшедшему позже. Это
знакомство оказалось очень важным. Если бы я не отправился с  Пинелли  в
Мексику, я бы никогда не встретился с Сэнди, Нан и Шаком в той  пивнушке
на окраине Дель-Рио. Если бы не Пинелли и то, что случилось в Мексике, я
бы не созрел для встречи с Голденом, Козловой и Эрнандесом. Я бы не  был
готов к тому, чтобы стать их неразлучным другом.
   Когда вы уничтожаете кого-то, то будьте  уверены,  остаток  жизни  вы
проведете, мучаясь угрызениями совести. Наверное, боль  можно  заглушить
только с помощью дальнейших  разрушений.  То,  что  случилось  со  мной,
вероятно, следует считать просто самоубийством.
   Жаль, что Кэти не сможет прочитать эти заметки.  Не  думаю,  что  она
поняла бы их или хотя бы попыталась понять. Если бы я  сделал  из  этого
пьесу и дал ей прочитать, она бы сосредоточилась, нахмурившись и скривив
губы, пролистала рукопись и, увидев, что это не  развлекательное  чтиво,
выбросила бы  в  окно  машины;  потом  принялась  бы  полировать  ногти,
ссориться с Джоном или свернулась бы калачиком и задремала.
 
Глава 4 
 
   Райкер Димс Оуэн посвятил целую главу своих записей довольно путаному
анализу личности Стассена-младшего.
   Вначале мне показалось,  что  я  смогу  наладить  с  Кирби  Стассеном
хороший контакт. Меня ввела в заблуждение схожесть нашего  прошлого.  Мы
вышли примерно  из  одного  социального  слоя.  Он  уравновешен,  хорошо
воспитан, обращается со мной уважительно. Но временами его отношение  ко
мне окрашивает странная насмешка.
   С виду Кирби Стассен типичный американец. Как большинство современных
молодых людей, он высок. В нем почти шесть футов и два  дюйма,  а  весит
около 195  фунтов.  Похоже,  войдя  в  возраст,  он  сильно  располнеет.
Несмотря на то, что сильный загар, приобретенный в Акапулько, сходит, он
все же красиво оттеняет здоровые белые зубы, голубые с прозеленью глаза,
волосы и брови, выгоревшие на солнце.
   У Кирби Стассена широко поставленные глаза, нос слегка  приплюснут  в
переносице в результате автомобильной аварии, когда ему было  семнадцать
лет. Из-за этого он немножко похож на буяна. У  Кирби  довольно  тяжелые
черты лица. Можно сказать,  что  сейчас,  в  молодости,  Стассен-младший
значительно привлекательнее,  чем  будет  лет  через  десять,  если  ему
сохранят жизнь.
   В прессе много писали о несоответствии  примерного  внешнего  вила  с
преступлениями, в  которых  он  принимал  участие.  Некоторые  репортеры
употребили выражение "детское лицо". Мне  оно  кажется  неточным.  Я  бы
сказал "лицо с плаката".  Его  можно  использовать  для  рекламы  лыжных
курортов, круизов или завлечения новобранцев в армию. В наружности этого
молодого человека нет ничего зловещего. Он выглядит здоровым  и  сильным
мужчиной.
   Как я уже сказал, Стассен уравновешенный  юноша.  Он  имеет  привычку
смотреть прямо в  лицо,  что  очень  нервирует  собеседника.  По-кошачьи
чистоплотен.  Движения  легки  и  точны.  Он  слушает  внимательно  и  с
уважением, которое льстит собеседнику. Все время говорит мне "сэр".
   На первых порах, когда я начал регулярно посещать своих  подзащитных,
со Стассеном я чувствовал себя легче, чем с остальными.  Однако  за  эти
недели ситуация изменилась. Я могу общаться с Кирби Стассеном  на  очень
поверхностном уровне. Наши  беседы  напоминают  забивание  гвоздя  через
мягкую сосновую доску в сталь. Первые  несколько  ударов  даются  легко,
однако дальнейшее проникновение невозможно.
   Частично эту неудачу можно списать  на  обычную  трудность  контактов
между представителями разных поколений. Иногда мне кажется, что  великая
депрессия явилась поворотной вехой в нашей культуре. Все  молодые  люди,
родившиеся  в  эти  голы  или  после,  относятся  к  нам,  старшим,   со
значительно меньшим уважением, что можно объяснить разницей в  возрасте.
Мир наводнен новыми правилами поведения, и между нами все меньше общего.
   Я обсуждал эту проблему с самыми близкими друзьями. Судя по всему, их
тоже занимает это явление, но их объяснения меня не устраивают.  Проктор
Джонсон, врач-психиатр, заметил, что новое  поколение,  по  его  мнению,
подверглось таким поразительным и противоречивым стрессам в социальной и
культурной  области,  что  молодые  утратили  шкалу  ценности   идей   и
предметов. Они уверены: что бы они ни делали, общество будет  кормить  и
поить их, и поэтому у них нет потребности считать успешную карьеру более
важной, чем умение, скажем, кататься на водных лыжах.  Джонсон  считает,
что именно мы лишили их понимания реальности.
   Джордж Тиболт, профессор социологии колледжа в  Монро,  называет  еще
одну  причину  их  неладов  с  нами:  у  них  нет  принципов  поведения,
основывающихся на врожденной этической структуре. Он  сказал,  что  наша
молодежь готова  без  конца  менять  эти  принципы,  приспосабливаясь  к
эталонам поведения той группы, куда они попадают.  Это,  утверждает  он,
прекрасный механизм, который дает возможность юному  поколению  отвечать
требованиям выживания в нашем обществе лучше, чем нам, старикам, скисшим
под гнетом тысяч можно и нельзя. Я сказал  профессору,  что  нахожу  это
объяснение довольно циничным. Он улыбнулся  и  процитировал  определение
циника из словаря. Я его записал:  "Проявляющий  бесстыдство,  наглость,
грубую откровенность, вызывающе-презрительное отношение  к  общепринятым
нормам нравственности и морали. Склонный к моральному скептицизму".
   Пожалуй, все это отвечает духу нашего времени, особенно  если  судить
по прессе.
   Но только эти рассуждения не раскрывают  тайну  Кирби  Стассена.  Вот
несколько выдержек из наших бесед, записанных мисс Слэйтер:
   - Кирби, я хотел бы задать вам один вопрос. Как вы думаете,  если  бы
вы были одни или в другой компании, стали бы вы убивать Горация Вечера?
   - Ваш вопрос не имеет смысла, сэр.
   - Почему?
   - Я бы никогда не встретился с этим человеком в иных обстоятельствах.
Поэтому я не могу ответить, что бы я сделал.
   - Разве у вас недостаточно фантазии, чтобы представить свою встречу с
Горацием Вечером по-другому?
   - Как по-другому, сэр?
   - Скажем, вы - один и добираетесь автостопом, а Вечер подбирает  вас.
Стали бы вы его тогда убивать?
   - Ну, тогда какой же смысл его убивать?
   - Вы хотите сказать, что в убийстве Горация Вечера был смысл?
   - Нет, сэр. Просто так все сложилось. Такое случается  раз  в  тысячу
лет. Я считаю теоретические вопросы неуместными, сэр.
   - Представим игру.  Вы  можете  придумать  ситуацию,  в  которой  вам
пришлось бы убить этого человека?
   - Думаю, да. Вы хотите сказать, если бы  я  был  один?  Пожалуй,  да.
Например, я совершаю побег, он подбирает меня, включает радио, слышит  о
побеге и догадывается, кто я. И если мы в безлюдном месте, я,  наверное,
мог бы совершить убийство. Я не уверен, но думаю, что смог бы.
   - Вы сознавали бы, что поступаете плохо?
   - О, я знаю, что это плохо, сэр. Ведь  все,  что  совершается  против
закона, плохо.
   - Но почувствовали бы вы вину, угрызения совести, стыд?
   - Это зависело бы от того, кем бы я его считал.
   - Я вас не понимаю.
   - Я хочу сказать, что если бы он был ценным человеком, то  -  да.  Но
если он, ну... вы  понимаете...  пустое  место,  невежественный,  глупый
крикун, стоит ли особенно мучиться, убив его?
   - Он был человеческим существом, Кирби.
   - Знаю, сэр. С желаниями, стремлениями и бессмертной  душой.  Но  при
данном раскладе этот шутник был бы таким же бесполезным, как  плевок  на
мокром тротуаре, и не более привлекательным на вид.
   - Так вы допускаете существование "расклада"?
   - А вы, сэр?
   - Конечно, да! Опишите мне, кого вы считаете ценным человеком?
   - Ну... того, кто не согласен с грубым  режимом,  сэр,  кто  пытается
вывести народ из той ловушки, в которой мы оказались. Как говорит Сэнди,
тот, кто может дать любовь без меры.
   - Считаете ли вы вашу четверку ценными людьми, Кирби?
   - Боюсь показаться невежливым, но это глупый вопрос.
   - По-моему, вы не считаете себя ценным...
   - От нас столько же прока, сколько от этого Вечера.
   - Но вы все же чувствуете себя вправе судить его?
   - Кто его судит? Он  был  пустым  местом.  Таких,  как  он,  двадцать
миллионов, так что их даже не отличить друг от друга.
   - Кирби, я пытаюсь нащупать  контакт,  найти  точки  соприкосновения,
чтобы мы могли все прояснить.
   - Понимаю, сэр, но у нас это никогда не получится.
   - Что вы имеете в виду?
   -  Трубы  забиты,  семантика  плоха.  Возьмем  какой-нибудь  предмет,
карандаш, например, или автомобиль, и  мы  отлично  сможем  понять  друг
друга. Но когда вы обратитесь к любви, вине,  ненависти,  мы  просто  не
сможем прийти к общему мнению. Одни и те же слова имеют для  нас  разный
смысл. Я дважды прошел через то, что случилось в Мексике. Вы никогда  не
сможете понять этого.
   - Не вижу связи.
   - Если бы вы могли понять всю значимость того, что произошло со  мной
в Мексике, вы бы сумели понять и все остальное.
   - Я объяснил, как я собираюсь защищать вас.
   - Да, сэр. То, что мы как бы подстегивали  друг  друга...  возбуждали
друг друга. Вы хотите представить нашу встречу, все  происшедшее  чистой
случайностью. Думаете, это сработает, сэр?
   - Иного способа я не вижу.
   - О'кей. Если бы я был один, я, может быть, не смог  бы  убить  этого
продавца. Глупый ответ на глупый вопрос, сэр. Надеюсь, он вам поможет  в
защите.
   - Моя цель - помочь вам, Кирби.
   - Я тоже стараюсь помочь вам, сэр. Я с вами все время.
   Вот как это было. Сначала я думал, что смогу выставить  Стассена  для
дачи показаний, но потом понял, что прокурор разорвет его в  клочья.  Он
сумеет опрокинуть, смять Кирби. Не уверен, что  ему  удастся  поколебать
равновесие Стассена, но он бы сделал из Кирби чудовище.
   Я использовал это слово, не подумав. Чудовище? Если он  действительно
чудовище, то ведь мы создали его. Он наш сын. Наши педагоги и  психолога
твердили, что мы должны многое разрешать  ему,  чтобы  он  мог  свободно
выразить себя. Если он выбрасывает  весь  песок  из  песочницы,  значит,
таким путем он снимает скрытое напряжение. Мы  лишили  его  незыблемости
границ - что правильно, а что нет.  Мы  испортили  его  полуразжеванными
кусочками Фрейда, в чьем  учении  отсутствуют  понятия  нравственного  и
безнравственного, а есть лишь понятия ошибки и понимания.  Мы  позволили
скользким  людям  в  высоких  сферах  оставаться  безнаказанными   после
аморальных поступков, и мальчик слышал, как мы посмеиваемся над этим. Мы
называли поиски удовольствий благородным занятием и настаивали  на  том,
чтобы  учителя  превращали  учебу  в   развлечение.   Мы   проповедовали
социальное приспособление,  безопасность  вместо  вызова.  Мы  отбросили
вековые   сексуальные   и   социальные   табу   и   подменили    свободу
вседозволенностью.  В  конце  концов  мы  отравили  его   костный   мозг
стронцием-90, велели ему выжить любой ценой и  сложили  руки  в  наивной
уверенности, что он станет мужчиной. Почему же  мы  ужасаемся,  видя  во
взрослом человеке качества избалованного ребенка -  эгоизм,  жестокость,
пустоту?
   Вальтер и Эрнестина Стассены никогда  не  смогут  отождествить  образ
своего любимого сына и эту непроницаемую  личность.  Противоречие  убьет
их.
   Я думаю, что похожую ошибку совершила и Хелен Вистер,  попав  в  руки
опасной  четверки.  Умная  девушка,   несомненно,   увидела   опасность,
исходящую от Голдена, Козловой и Эрнандеса. В отчаянии она, естественно,
обратилась к Кирби Стассену, почувствовав духовное родство и надеясь  на
защиту. Он должен был казаться ей  единственным  спасением  в  кошмарной
ситуации: такой же парень, что и те, с которыми она встречалась.
   Интересно, когда она догадалась об  этой  самой  серьезной  ошибке  в
своей жизни?
   Как жаль, что Даллес Кемп опоздал на какие-то несколько  минут  и  не
застал Хелен Вистер и Арнольда Крауна у бензоколонки.
 
Глава 5 
 
   Расставшись с Хелен на  закате  той  июльской  субботы,  Даллас  Кемп
возвратился в свой домик - там были его холостяцкое жилье и контора. Его
распирало от праведного гнева. Он знал,  что  разговаривал  с  Хелен  не
лучшим образом, но это не давало  ей  права  вести  себя  так  глупо  по
отношению к этому болвану Арнольду Крауну.
   Кемп был высоким, стройным мужчиной двадцати шести  лет,  смуглым,  с
черной  шевелюрой  и  преждевременными  мешками  под  глазами.   Хороший
архитектор  и  большой  труженик,  он  получил  после  учебы   маленькое
наследство, на свой страд  и  риск  открыл  в  родном  городке  контору.
Родители-пенсионеры переехали в штат Флорида, а старшая  сестра  жила  в
Денвере с мужем и двумя маленькими детьми.
   Первые полтора года оказались самыми трудными и беспокойными. Теперь,
на третий год самостоятельной работы, Даллас знал, что добился успеха. У
него работали чертежник  и  секретарша  -  неполный  день.  Даллас  Кемп
превратился в модного архитектора.  Его  проекты  выполнялись  на