го жену Нину - худощавую грудастую брюнетку, с резким, как  у  попугая,
голосом,  тщательно  выговаривавшую  слова,  будто  она   беседовала   с
глухонемыми, читающими по губам.
   Барбара собиралась  выразить  благодарность  в  таком  же  витиеватом
стиле, как и его призыв, но вместо этого услышала  собственный  жалобный
голос:
   - Никто здесь не хочет  говорить  об  убийстве  моей  сестры.  -  Она
сознавала, что пьяна и, как  положено  напившимся,  одержима  навязчивой
идеей.
   - Я готов говорить о чем угодно, как вам захочется, дорогая. -  Держа
Барбару за руку, он вдруг поцеловал ее в губы -  быстро,  небрежно  и  с
властной настойчивостью. - Давайте  взглянем  на  это  как  на  разумное
предположение.
   - Вы согласны? Правда, разумное?
   - Если  исходить  из  того,  что  мир  Сэма  Кимбера  более  суров  и
примитивен, чем наш круг. А она жила в его мире.
   Он опять поцеловал ее властно, крепко, и она снова стерпела, принимая
поцелуи как плату за этот разговор во влажной темноте.
   -  Почему  более  суров?  -  спросила  она,  едва  высвободив   губы;
собственный  голос  показался  ей  каким-то  странным,  приподнятым,   с
придыханьем. Впрочем,  подумала  она,  в  такой  темноте  это  не  имеет
значения, все равно никто ничего не видит.
   - Ну, из-за денег и махинаций с ними и, возможно, потому, что люди  в
мире Кимбера особого сорта. Какое это имеет значение?
   С легкостью танцовщика он мягко повернул  девушку,  прижав  к  стволу
секвойи, и прильнул к ее губам с обстоятельностью гурмана.
   Мелькнула неясная мысль, что ей следует воспротивиться, но подходящий
момент был упущен, вроде бы перевернули сразу две  страницы  в  книге  и
забежали вперед. Одурманенная, отстраненная, полусонная, она отвечала на
поцелуи, слегка удивляясь: кто бы мог подумать, что  он  окажется  таким
хорошим и таким умелым, что ему знакомы те мелкие уловки  и  приемы,  от
которых человеку становится так хорошо; затем выплыла уверенность -  это
всего лишь шутка,  ведь  серьезные  веши  так  не  начинаются,  и  нужно
поскорее прекратить, но как  прекратить,  если  вы  чувствуете  -  будет
большой бестактностью оборвать все  без  того  светского  очарования,  с
каким это сделает он. Ведь он опытнее Роджера, такой уверенный...
   Нарастающий гул крови в ее ушах  смешивался  с  беспорядочным  вихрем
звуков, доносившихся  из  окружающей  темноты:  выкрики  и  смех,  треск
рвущейся   ткани,   удары   тел,   всплески   притворного    возмущения.
Почувствовала, как Фербрит, расстегнув блузку, прошелся губами по ее шее
-  она  помотала  головой,  посмеиваясь  над  собственным   участившимся
дыханием; накатила  волна  невесомости,  и  она  не  слишком  удивилась,
почувствовав, как Фербрит, ловко обнажив ее левую грудь, жестом  знатока
и ценителя взвесил ее в ладони.
   Неожиданно  загорелись  все  лампы,  и  глаза   Барбары   запечатлели
застывшую, как на фотоснимке, группу людей в бассейне: совершенно  нагая
Нина Фербрит, балансирующая на бортике бассейна, ее прямые,  как  палки,
ноги, мальчишеские бедра и большие, желтоватые, как дыни,  груди;  голый
Куп Тумбе, напоминающий старого сатира,  хватающий  Нину;  сброшенная  в
кучу одежда; трясущиеся и сталкивающиеся груди, животы, ягодицы;  брызги
воды в неглубокой части  бассейна.  Время  снова  сдвинулось  -  и  Нина
Фербрит  спрыгнула  в  воду,  Куп  Тумбе  шлепнулся  за  ней,  раздались
испуганные  и  насмешливые  крики.  Хозяйка,  стремительно,  как  угорь,
выскользнув из воды, метнулась к  контрольному  щитку  с  выключателями.
Барбара,  оттолкнув  Фербрита,  поправила   блузку.   Хозяйка   щелкнула
выключателем,  и  лампы   опять   погасли   под   одобрительные   овации
присутствующих. Фербрит снова навалился на нее, но  Барбара,  защищаясь,
ударила его локтем в шею.
   - Яхта, - прохрипел он.
   - Что? - туповато переспросила она.
   - Яхта! Крыша над головой, дорогое дитя! - раздраженно выкрикнул  он,
хватая ее за руку. Она вырвалась. В слабом свете фонаря на  дорожке,  не
выключенного хозяйкой, казалось, что Фербрит исполнял какой-то  танец  с
мелкими па, - вся его самоуверенность и лоск испарились. Ухватив  ее  за
руку, он поволок девушку за собой. Ее вдруг охватил ужас.
   Свободной рукой Барбара стукнула его  по  затылку  -  повернувшись  и
злобно шипя, он дал ей оплеуху. А потом откуда-то вынырнул Келси Хан-сон
- одетый и мрачный.  Заслонив  широкой  спиной  Барбару,  сделал  легкий
кружной выпад. Последовал  резкий  удар  -  не  громкий,  но  безусловно
мощный. Лощеная, выхоленная, самоуверенная фигура  плюхнулась  в  мокрые
кусты, стукнувшись головой о стальной шест фонаря.  Оглянувшись,  Хансон
схватил Барбару за руку  и  потащил  мимо  бассейна,  сквозь  стеклянные
двери, по мокрой траве к узкой и мокрой лесной тропинке.  Она  причитала
на ходу, но Келси  не  обращал  внимание  на  ее  шепот.  Мокрые  листья
насквозь промочили ее одежду.
   - Ты была права, Луэлл, - бормотал Келси Хансон. - Ах,  как  ты  была
права, Лу, дорогая. Все они мерзавцы, я должен был тебя слушать. Идем  к
себе домой, золотце.
 
Глава 8 
 
   Матч начинался в восемь. Энджи Пауэлл пришла так поздно,  что,  когда
переобулась, успела сделать лишь один  бросок  для  разминки.  Она  была
признанной  надеждой  женской  команды  города.  Соревнование   шло   на
одиннадцатой и двенадцатой дорожках. Это ее беспокоило: на  одиннадцатой
Энджи всегда не везло.  Она  была  чуть  кривовата,  приходилось  делать
бросок посильнее, а в результате - куча ошибок.
   Энджи, улыбаясь, кивая направо и налево, здоровалась с подружками. На
ней были белые туфли из  лосиной  кожи,  белые  шерстяные  носки,  белая
теннисная юбочка в складку и белая блузка без рукавов, на которой  сзади
голубыми нитками было вышито: "Кимберленд". Она сама вышивала надпись, и
буквы выглядели крупнее, красивее, чем отпечатанные по трафарету.
   Шар был  белый,  тяжелый  -  такими  играют  мужчины.  Она  тщательно
отработала особый, собственный  стиль,  чтобы  максимально  использовать
свой рост и силу. Бросая мяч, чувствовала себя ловкой, сильной и точной.
Ей нравилось, когда ее уверяли, что она играет  в  кегли,  как  мужчина.
Однако несколько месяцев  назад  один  приятель  заснял  кинокамерой  ее
подачи,  и  она  была  разочарована  своим   видом.   Золотые   кудряшки
подпрыгивают, чересчур по-девчоночьи виляет бедрами, а когда  снимали  в
профиль, было видно, как  безобразно  трясутся  груди.  С  тех  пор  она
затягивала волосы белой повязкой, носила тесный  бюстгальтер,  тщательно
контролировала движения бедер.
   В первой игре она понимала - дела идут плохо:  один  раз  шар  вообще
промазал, а еще дважды не смогла одним ударом повалить все кегли.  Нужно
сосредоточиться. Ей мешали посторонние мысли - выражение  лица  Джеса  в
тот момент, когда мистер Сэм его  вышвырнул,  поведение  и  вид  мистера
Сэма, опасения, что Джес может наделать хлопот.
   Нет, прочь все лишнее из головы. Пока шар  летел,  ей  казалось,  что
промажет, но в последнюю минуту он  уложил  все  кегли.  Энджи  прыгала,
хлопала  в  ладоши,  сияющими  глазами  обводя  подружек.  Вторую   игру
закончили  с  перевесом  в   шестьдесят   очков,   третью   выиграли   с
преимуществом в сорок и стали победителями.
   Линда спешила домой. Оставшиеся четыре подружки зашли, как всегда, на
бутерброды к Эрни. За Алмой заехал ее парень.  Дженни  и  Стефани  стали
выпытывать у Энджи, что произошло между мистером Сэмом и Джесом Гейблом.
Энджи старалась подавить раздражение, с какой стати им  об  этом  знать?
Они же просто служащие. Им не понять, что такое  настоящая  преданность.
Лишь бы о чем посплетничать.
   Дженни обещала подвезти Стефани на своей машине. Энджи вышла с  ними,
вроде бы собираясь  тоже  отправиться  домой  в  своем  маленьком  сером
"рено", но стоило им отъехать, вернулась обратно и, зайдя  в  телефонную
кабинку, набрала номер конторы Джеса.  Раздалось  восемь  гудков,  потом
десять, и, когда  она  уже  решила  дождаться  пятнадцати,  Джес  поднял
трубку.
   - Это Энджи, Джес. Энджи Пауэлл. Я так и знала, что ты еще работаешь.
   - Хочешь сказать - знала, почему я должен работать.
   - Думаю, что да. Хотела сказать тебе, что завтра до  трех  ты  должен
принести почти все досье.
   - Кому их передадут?
   - Этого я действительно не знаю, Джес.
   - Клянусь, он вел себя как спятивший. Ни с того ни с сего. Вышвырнуть
меня... буквально вышвырнуть! Ты же была при этом.  Видела  когда-нибудь
что-то подобное?
   - Никогда, Джес. Ни разу. Честное слово, он на себя не похож,  с  тех
пор как она умерла.
   - Это уж точно.
   - Но через какое-то время он опять станет прежним.
   - Слишком поздно для меня.
   - Это еще как посмотреть.
   Он осторожно спросил:
   - Что ты имеешь в виду, Энджи?
   - Мне вообще не следовало бы с тобой говорить.
   - Ну и?..
   - Но в самом деле ты ему очень помогал. Я-то знаю, как ты ему нужен.
   - Конечно. Попробуй ему это сказать.
   - Уже пробовала.
   - Спасибо, Энджи. Старайся и дальше.
   - По-моему, больше всего это зависит от  тебя.  Если  ты  еще  хочешь
работать на него после того, что он сделал.
   - Хочу. Поверь, меня не так легко оскорбить.
   - Ну... у меня есть кое-какие идеи.
   - Например?
   - Думаю, они тебе  подойдут.  Но  по  телефону  не  могу  сказать.  И
встречаться нам не следует.
   - Почему?
   - Кто-нибудь увидит нас вместе. И будет нехорошо, если об этом узнает
мистер Сэм. В нынешнем состоянии он, возможно, вообще не поймет,  что  я
встретилась с тобой только для того, чтобы помочь ему. Знаешь, Джес,  до
тебя мне дела нет. Я просто хочу, чтобы у мистера Сэма был первоклассный
помощник в его неприятностях.
   - Никто нас и не увидит вместе.
   - И никому не скажешь, что мы встретимся?
   - Ни единой душе.
   - И что ты предлагаешь?
   - Может, зайдешь ко мне?
   - Ох, нет. Не годится, Джес.
   - Сэм хочет меня видеть, звонил мне.  Злой  как  черт.  Нисколько  не
успокоился.
   - Зачем он хочет с тобой встретиться?
   - Этого не говорил.
   - Вы встречаетесь сегодня вечером?
   - Нет. С ним невозможно говорить  разумно.  Если  у  тебя  есть  идеи
насчет него, ей-богу, я этого не забуду.
   - Мне сейчас нужно домой - мама всегда меня  поджидает,  но  потом  я
могла бы снова улизнуть. Если мы немножко покатаемся в твоей  машине,  я
бы рассказала, что придумала. Может, что  и  получится.  Если  ты  сразу
после полуночи подъехал бы на Тайлер-стрит к мебельному складу, где  был
пожар, от моего дома там рукой подать.
   - Понял, Энджи, поверь, я очень тебе благодарен.
   - Может, ничего и не смогу сделать, Джес.
   - Но меня радует и то, что ты готова попытаться.
   - Только потому, что думаю о пользе для мистера Сэма.
   - Разумеется, Энджи.
   При выходе из кафе ее остановил Эрни:
   - Ты ведь знаешь Пэм - мою младшую сестру. Ее приняли  в  Джейнсвилл,
как ей хотелось, а теперь она вообразила, что  нужно  было  поступать  в
коммерческое училище. Вот я и  хочу  тебя  расспросить  о  той  школе  в
Орландо, где ты училась.
   Энджи, внимательно выслушав его, сказала:
   - Не думаю, что это хорошо для девушки, проживающей не дома. Я жила у
своей тетки.
   - Думаешь, выйдет там из нее что-то путное?
   - Все зависит от того, насколько твердо она сделала выбор, Эрни.  Там
могут научить, только если человек хочет трудиться. Я ведь туда поехала,
чтобы выучиться на медсестру.
   - В самом деле, Энджи?
   - Ну да. Собиралась идти в миссионеры. Училась хорошо - по  анатомии,
по другим предметам, но оказалось, что я не выношу крови: увижу каплю  -
и падаю  как  подкошенная.  Пришлось  перейти  в  коммерческое  училище,
выучилась на секретаршу.
   - Но это хорошее заведение?
   - Конечно, Эрни, если человек хочет работать.
   - Не уверен, хочет  ли  Пэм  вообще  где-нибудь  работать.  Энджи,  я
получил бракованный секундомер, можем  его  сразу  испробовать.  Как  ты
смотришь, если махнем в воскресенье? Поставим воротца и  устроим  бег  с
препятствиями.
   Она с упреком посмотрела на него:
   - Эрни, ты же знаешь меня! Тот прищелкнул пальцами.
   - Воскресенье. Совсем вылетело из головы, Энджи.
   - В любой другой день, если тебе удобно,  Эрни,  -  утром  или  после
работы.
   - Дам тебе знать.
   Усевшись в машину, она отправилась домой. Тротуар уже  просох,  но  в
сточных канавах блестели лужи. Завела машину во двор, к задним дверям, и
прошла в кухню. Миссис Пауэлл восседала за кухонным столом,  размещая  в
тетради зеленые марки. Огромная, почти такого роста, как  Энджи,  но  до
смешного толста - над туфлями громоздились складки  жира,  а  маленький,
сжатый рот терялся среди обвислых щек. Небольшой носик и такие же, как у
дочери,  лавандово-голубые  глаза,  обрамленные  короткими,  щетинистыми
ресничками. Несмотря на  непомерный  вес,  она  была  весьма  деятельной
особой, участвовала в церковных службах и благотворительности, отличаясь
твердостью  устоев  и  подозрительностью,   зорко   схватывая   малейшее
отклонение от норм  и  безжалостно  обличая  греховность  света.  Джимми
Пауэлл, ее безгласный, щуплый супруг, уже двадцать лет служил на почте.
   Миссис Пауэлл с явным неудовольствием смерила дочь с головы до ног.
   - Должна сказать тебе, Энджела,  что  быть  председателем  совета  по
нравственности печати - для меня работа весьма неблагодарная, я  сегодня
целых полдня потратила на удаление  скверных  журналов  и  фотографий  с
оголенными бабами из киоска при суде, а ты в это время слоняешься  ночью
одна в короткой юбчонке, едва прикрывающий зад.
   - Ах, мамочка, прошу тебя! Я же сто раз говорила, что...
   - Конечно, ты всегда твердишь, что, когда плаваешь,  на  тебе  одежды
еще меньше. Если встретишь на прогулке лагерь  нудистов,  наверно,  тоже
все с себя сбросишь,  и  потому  только,  что  все  они  голые.  Я  ведь
старалась воспитать тебя доброй  христианкой,  а  ты  ходишь  так,  чтоб
покрасоваться и вызвать у мужчин мерзкие мысли.
   - Мамочка, я же не могу отвечать за чужие мысли.
   - И приходишь на двадцать минут позже, и заговариваешь  мне  зубы,  а
откуда  мне  знать,  что  ты  не  валялась  в  кустах  и  не  занималась
дьявольскими забавами, не предавалась плотским утехам?
   - Мама, мы с Алмой, Дженни и Стефани, как обычно, зашли к Эрни, взяли
сандвичи и заболтались, возможно, дольше, чем всегда.
   - Опять о мерзостях?
   - Мамочка!
   - Знаю я этих конторских вертихвосток. И не возражай!
   - Мам, а мы выиграли.
   - Опять? Замечательно, Энджи!
   - Во второй игре я взяла двести  одиннадцать  очков,  и  Дженни  тоже
везло как никогда.
   Она притворно зевнула, похлопывая себя по губам.
   - Устала я сегодня, мамочка. И не надо за меня беспокоиться. - Обойдя
стол, она поцеловала мать. - Никогда не сделаю  ничего  такого,  за  что
тебе бы пришлось краснеть.
   - Ты хорошая девочка, Энджи. Но я все равно за тебя волнуюсь.  Дьявол
подстерегает на каждом шагу. Парень  наговорит  сладких  слов;  если  им
поверишь, тут же окажется, что на уме у него  одно  -  уложить  тебя  на
спину и творить с тобой те мерзости. Таков уж мир с  тех  пор,  как  нас
изгнали из рая. Я не эгоистка. Сто раз говорила тебе: лучше обойдусь без
внучат,  лишь  бы  тебе  не  пришлось  терпеть   постыдные   супружеские
обязанности, когда  жена  вообще  не  имеет  никаких  прав,  а  какой-то
мерзавец превращает ее в сосуд скверны для своих животных  потребностей.
А она из ночи в ночь засыпает в слезах, оттого  что  он  ее  опозорил  и
осквернил.
   - Тебе нечего опасаться, мамочка. Я готова лучше умереть.
   - Ты моя милочка, Энджи.
   Приняв душ и натянув пижаму, Энджи скользнула в постель. Минут  через
пятнадцать встала и, тихонько прошмыгнув к приоткрытой двери материнской
спальни, с минуту слушала  громкое,  раскатистое  храпенье.  Постояла  у
дверей отца, но  оттуда  не  доносилось  ни  звука.  Вернувшись  в  свою
комнату, быстро надела серый,  в  полоску  комбинезон,  синие  теннисные
туфли. Волосы стянула повязкой,  сунула  в  карман  нитяные  перчатки  и
вылезла через окно наружу. Осторожно стянула вниз поднятые жалюзи. Чтобы
попасть на Тайлер-стрит, ей нужно было только перебежать через  школьную
площадку.
   Пригнувшись,   она   перемахнула   через    открытое    пространство,
остановилась, прислушиваясь. Убедившись, что  вокруг  безлюдно  и  тихо,
подошла к качелям и, охватив одну стальную опору, сделав глубокий  вдох,
быстро перебирая руками и  ногами,  полезла  вверх.  Достигнув  вершины,
сделав рывок, правой рукой ухватилась за вторую опору и  перенесла  туда
все тело. Несколько секунд  провисела,  ощущая  упругость,  силу  каждой
мышцы. Затем скользнула вниз, посидела на корточках, обретая равновесие.
   Она встала, распрямила плечи, положив руки на бедра. Снова стала сама
собой, могучей и неуязвимой. Чувствовала себя Орлеанской Девой  -  с  ее
улыбкой,  копьем,  латами,  в  отблесках  пламени.  И  к  этому  чувству
примешивались ощущение красной кобылицы, и она выгнула  спину,  отставив
зад: у нее  крепкие  копыта,  чтобы  рассекать  траву  в  поле,  мелкий,
приятный пот от усилий, и она способна напрячь  любую  клеточку  гнедого
тела, чтобы отдаться безудержному бегу.
   Джес припарковался у тротуара рядом с обгоревшим скелетом  мебельного
магазина. Сам стоял возле темной машины - она видела красную  точку  его
сигары. Энджи неслышно подошла к нему сзади, постояла, разглядывая  его,
а потом  дотронулась  до  плеча.  С  глухим  блеяньем  тот  подскочил  и
повернулся, воскликнув:
   - Черт побери!
   Энджи сурово произнесла:
   - Извинись перед Господом небесным.
   - Что?
   - Ты выругался, Джес.
   - Ах да. Верно, сожалею.
   - Скажи это не мне.
   - Господи, прости. Аминь. Правду сказать, Энджи, у меня  чуть  сердце
не разорвалось.
   Увидев издалека проезжавшую запоздалую машину,  Энджи  пригнулась  за
Джесовым авто.
   - Что с тобой, Энджи?
   - Я же тебе сказала. Представь, если кто-нибудь донесет мистеру Сэму,
что я с тобой встретилась поздно вечером.
   - Представляю. Как ты с ним  ладишь?  Он-то  ведь  чертыхается  через
слово.
   - Только не при мне. Никогда. Знает, что меня это расстраивает.
   - Ты говорила, что мы поездим по городу...
   - Думаю, можно поговорить и здесь, так даже лучше. Давай пройдемся.
   Вдали за перекрестком сквозь придорожные кусты мелькали  огни  машин,
проносящихся по шоссе номер двадцать семь. У  задней  стены  обгоревшего
здания высилась груда досок, прикрытых  толем,  высотой  около  полутора
метров. Легко вскочив на нее  и  усевшись,  она  протянула  Джесу  руку.
Упершись ногой в угол кадки, он вскарабкался наверх и, вздохнув, сказал:
   - Я тебе прямо скажу, Энджи, впервые в жизни чувствую себя  настолько
паршиво. Понимаешь, всегда у меня были только деловые отношения,  ничего
личного. Но после этих пяти лет появилось чувство,  что  помимо  бизнеса
сложилась и более крепкая связь. С тех пор как кончил  школу,  никто  не
осмеливался поднять на меня руку, и после того шока я весь день не  могу
прийти в себя. Понимаю, какая трагедия на него свалилась, но  все  равно
он мог бы вести себя... с большим так-том, не  при  тебе  и  постороннем
человеке.
   - Ты его страшно разозлил, Джес.
   - Это деловая операция, а он все перевел на личности. Не представляю,
с чего ты решила, будто сможешь смягчить его.
   - А если не получится, что будешь делать?
   - Не знаю, Энджи. В конце концов должен ведь я подумать и о себе. Как
я удержусь в своей профессии, если все знают, как обошелся со мной  Сэм?
Я еще  как  последний  идиот  спустился  вниз,  весь  в  крови,  напрочь
оглушенный, и объяснял направо и налево, что произошло. Полгорода уже  в
курсе. И как я теперь  взгляну  в  глаза  остальным  клиентам?  Что  мне
остается говорить? Только одно: Сэм потребовал, чтобы я сжульничал в его
налоговом конфликте, а когда я отказался, он меня вышвырнул.
   - Это же все не правда, Джес.