у
ходить с ней в сырой песок, трижды в день.
     По центральной полосе шоссе прошла "Волга". Белкина посмотрела на свои
заляпанные грязью сапоги, вздохнула и продолжила путь к телефонной будке.
Дождевая вода уже проникла сквозь еЈ волосы и текла тЈплыми каплями по коже
головы, чтобы выйти на лицо. Добредя до будки, Белкина несильно постучала
кулаком в стекло. Мужчина обернулся, кивнул, но продолжил слушать трубку.
    - Что вы там слушаете, - шЈпотом спросила его Белкина. - У меня собака
не плачет, у меня еЈ нет.
     Белкиной вдруг стало очень жутко, потому что она явственно вспомнила,
что с ней было минувшей ночью, от ужаса Белкина закусила губу и
зажмурилась, отирая раскрытой ладонью мокрое стекло. Неудобно придавленная
к столу, на котором лежали вещи, в частности книги, тетради, шариковая
ручка, она с трудом могла дышать, грудь болела от жЈсткости мЈртвого
материала, болела и вывернутая тяжестью рука, тошнило, было так противно,
так гадко, что от вида лежащих на столе вещей становилось ещЈ гаже, ведь
они не могли помочь Белкиной, спасти еЈ от ужаса.
    - Ай, - шепнула Белкина, мотнув головой под уколами дождя.
     Навалившись на неЈ, больно задавив своей тяжестью, он ввЈл в неЈ сзади
слизистый член, как толстую холодную клизму, он взял еЈ за волосы и
вывернул голову на бок, притиснув щекой к липкой клеЈнке стола. Она была в
поту. Как только он ввЈл в неЈ, через все кишки, до горла, он выбросил
семя, и оно потекло у Белкиной изо рта, прямо на клеЈнку, ледяными соплями
потекло изо рта, и из носа тоже потекло, она булькала и хлюпала, пытаясь
дышать, а он вытащил, через все кишки, вытащил и ушЈл, оставив еЈ лежать
грудью на столе, но что-то он забрал из неЈ с собой, может быть, почки?
    - Ай, ай, ай, - повторила Белкина, тупо мотая головой. Ужас прошЈл так
же внезапно, как и начался, и она раскрыла глаза, всЈ ещЈ подрагивая всем
телом. Ладонь еЈ машинально тЈрла по стеклу, размазывая дождевые капли.
Белкина прокашлялась и снова постучала в дверь будки.
    - Откройте, - шЈпотом попросила она. - Пустите меня внутрь.
    Мужчина снова обернулся на стук и опять кивнул головой.
     - У меня красивые гениталии, - продолжала Белкина, глядя в его плохо
бритое лицо восточной национальности с выпуклыми губами и показывая
сложенными пальцами руки на стекле красоту своих гениталий. - Я не
занималась этим с животными, или вы думаете, что я сплю с животными? С
животными неприятно спать, они всЈ время возятся, обнюхивают, может быть, в
поисках пищи. Я девственница, в смысле скотоложества. Бывают же анальные
девственницы и другое. Или вы думаете, я привлекаю собак? Я же сказала вам,
у меня нет собаки, меня никто не ждЈт.
     Мужчина опять кивнул, но не Белкиной, шЈпота которой не слыщал из-за
звуконепроницаемого стекла, а кому-то, кто говорил с ним, и кто не мог
видеть его согласия. Белкина тоже кивнула и, рассеяно оставив рукой стекло,
пошла прочь, ударая сумкой в собственное колено.
    - Говно, - сказала Белкина почти без голоса. - Вонючее говно.
     Она долго шла по улице, никого не встречая, пока не увидела вечерний
киоск, где продавали жвачки и разные конфеты. Белкина купила в киоске
жвачку и стала еЈ жевать.
    - У вас нет пищи для собак? - спросила она тихо у молодого человека за
прилавком. - Чтобы они не возились ночью.
     Продавец покачал головой, поджав нижнюю губу.
    - Может быть, у вас найдЈтся печенье? У меня нет собаки, я живу одна.
    - У меня вино есть, - улыбнувшись, ответил продавец. - Не выпьешь?
    - Не называйте меня на ты, - рассмеялась Белкина, чуть не подавившись
жвачкой. - Так у вас есть собственная собака?
    - Собака у меня есть, - согласился продавец.
    - А какой породы? - поинтересовалась Белкина, облокачиваясь на выступ
прилавка, чтобы удобнее было слушать.
    - Колли.
    - Мальчик или девочка?
    - Кобель.
    - А как его зовут?
    - Артур.
    - Но это же человеческое имя, - подозревающе нахмурилась Белкина. - Вы
меня не разыгрываете?
    - Да нет, - усмехнулся продавец. - Что вы.
    - А сколько ему лет?
    - Четыре.
    - Так он уже взрослый, - сладко улыбнулась Белкина. - Настоящая
кобелина.
    - Послушайте, - лицо продавца вплотную приблизилось к стеклу. - Давайте
мы пойдЈм ко мне, это недалеко, в соседнем доме. Я покажу вам кобеля, мы
выпьем вина, поговорим.
     Белкина покачала головой, пусто глядя парню в глаза.
    - Вы же хотите переспать с псом, или я не прав? - спросил он.
    - Не хочу.
    - А мне показалось, вы хотите.
    - Нет.
    - Вы хотите, - твЈрдо сказал продавец, узко улыбнувшись. - Вы хотите
переспать с моим псом. Но это будет стоить денег.
    - Денег? - удивлЈнно переспросила Белкина, машинально продолжая жевать.
    - Денег. У вас есть деньги?
    - У меня красивые половые органы, - заявила Белкина, показывая
сложенными пальцами руки, какие у неЈ половые органы.
    - Замечательно, - улыбнулся продавец. - Мне это подходит. Я пользуюсь
вашими половыми органами, вы пользуетесь моим псом.
    - Я не это имела в виду, - сказала Белкина и, резко оторвалась от
прилавка.
    - Подождите! - приглушЈнно заговорил продавец. - В рыло, в сраку, с
псом вместе, что же вы уходите!
     Белкина тоскливо посмотрела на него.
    - Говно, - зло сказала она. - Вонючее говно.
    - Сука, мразь! - взвизгнул парень.
     Белкина повернулась и пошла прочь, расплЈскивая сапогами лужи. Ледяной
дождь садистски сЈк ей лицо.
     Возле афиш она увидела мальчика, стоящего под зонтом. Мальчик читал
объявления о продаже вещей, расправляя пальцем слипшиеся от дождя бумажки с
номерами телефонов. Белкина подошла к нему и посмотрела на мальчика в
профиль.
    - Мальчик, ты не находишь там объявлений о продаже собак? - спросила
Белкина.
     Мальчик обернулся и посмотрел на неЈ довольно странным отсутствующим
взглядом.
    - Меня интересуют только крупные породы, - продолжала Белкина.
    - ПродаЈтся щенок сенбернара, - тупо проговорил мальчик.
    - Щенок! - обрадованно всплеснула руками Белкина. - Настоящий щенок! Но
сенбернар это слишком, - неожиданно помрачнела она. - Он слишком большой. Я
боюсь сенбернаров.
    - Сенбернары не злые, - проговорил мальчик, всЈ ещЈ глядя на Белкину
отсутствующим взглядом.
    - Зато я злая, - тихо сказала Белкина. - Послушай, мальчик, - она
склонилась ниже, - у меня такие красивые половые органы, - она поднесла
руку к его лицу и показала сложенными пальцами, какие у неЈ половые органы.
- Сенбернар их совершенно испортит. А они такие красивые, как цветы.
    - Можно мне посмотреть? - спросил мальчик, капая водой с зонта на плечо
Белкиной.
    - Я совсем не это имела в виду! - зло прошептала Белкина и, схватив
мальчика за волосы, ударила коленом в лицо. Мальчик выронил зонт, который с
царапающим треском упал на асфальт, и вцепился в руки Белкиной, она же,
уперевшись ногами, бросила его головой в афиши. Не удержав равновесия,
мальчик упал коленями на бровку. Белкина тут же с размаху дала ему сапогом
в живот, потом ещЈ раз. Застонав, мальчик повалился набок, поджимая ноги.
Бегло оглянувшись по сторонам, Белкина с силой топнула ему сверху по
искажЈнному страданием лицу. Мальчик заплакал от боли, пытаясь закрыться
рукой. Белкина со сдавленным придыхом бросилась коленями на небольшое
мягкое тело, зажала мальчишку ногами, вытащила из сумки завЈрнутый в белую
тряпку нож, тряпка заплелась, и Белкина неумело ткнула нож вместе с тряпкой
мальчику к горлу, он захрипел и задЈргался, она надавила рукой, всовывая
нож глубже, словно распарывая жабры рыбе, и давила, пока мальчик не затих.
Тогда Белкина устало поднялась и за руки поволокла мокрый труп на другую
сторону афиш. Нож торчал из горла мальчика, и белая тряпка на нЈм висела
двумя окровавленными концами, как пионерский галстук. Вернувшись, Белкина
подобрала зонт и, сложив его, швырнула в кусты.
     Застегнув сумку, она подошла к тому месту, где стоял мальчик, и стала
искать объявление о щенке сенбернара. Скривившиеся губы Белкиной бесшумно
шевелились, когда она перечитывала расплывшиеся от многих дождей печатные
буковки объявлений. Она так ничего и не нашла. Растерянно теребя застЈжку
на сумке, Белкина осторожно заглянула за афиши. Мальчик лежал на засыпанной
раскисшими окурками и серыми обЈртакми пирожков земле с ножом в глотке.
    - Говно, - чуть не плача, прошептала Белкина. - Вонючее говно.



   Федор Сологуб.
   Червяк

    I
     Ванда, смуглая и рослая девочка лет двенадцати, вернулась из гимназии
румяная с мороза и веселая. Шумно бегала она по комнатам, задевая и толкая
подруг. Они опасливо унимали ее, но и сами заражались ее веселостью и
бегали за нею. Они, однако, робко останавливались, когда мимо них проходила
Анна Григорьевна Рубоносова, учительница, у которой девочки жили на
квартире. Анна Григорьевна сердито ворчала, хлопотливо перебегая из кухни в
столовую и обратно. Она была недовольна и тем, что обед еще не готов, а
Владимир Иванович, муж Анны Григорьевны, должен сейчас вернуться из
должности, и тем, что Ванда шалила.
   - Нет, - досадливо говорила Анна Григорьевна, - последний год держу вас.
И в гимназии-то вы мне надоели до смерти, да и тут с вами возись. Нет,
будет с меня, намаялась.
     Зеленоватое лицо Анны Григорьевны принимало злое выражение, желтые
клыки ее выставлялись из-под верхней губы, и она мимоходом больно щипала
Ванду за руку. Ванда ненадолго стихала - девочки боялись Анны Григорьевны,
- но скоро снова комнаты дома Рубоносовых оглашались смехом и гулкой
беготней.
     У Рубоносовых был собственный дом, деревянный, одноэтажный, который
они недавно построили и которым очень гордились. Владимир Иваныч служил в
губернском правлении, Анна Григорьевна - в женской гимназии. Детей у них не
было, и потому, может быть, Анна Григорьевна часто имела злой и
раздраженный вид.  Она любила щипаться. Ей было кого щипать: Рубоносовы
держали на квартире каждый год несколько гимназисток, из приезжих, и у них
жила сестра Анны Григорьевны, Женя, девочка лет тринадцати, маленькая и
худенькая, с костлявыми плечами и большими холодными губами
бледно-малинового цвета, похожая на старшую сестру, как молодая лягушка
бывает похожа на старую. Нынче, кроме Жени, у Рубоносовых жили еще четыре
девочки: Ванда Тамулевич, дочь лесничего в одном из далеких уездов
Лубянской губернии, веселая девочка с большими глазами, втайне тосковавшая
по родине и всегда к концу зимы (она жила у Рубоносовых третий год) заметно
хиревшая от этого, Катя Рамнева, самая старшая и смышленая из девочек,
смешливая, черноглазая Саша Епифанова и ленивая русоволосая красавица Дуня
Хвастуновская, обе лет по тринадцати.
     У Ванды была причина веселиться: она сегодня получила "пятерку" по
самому трудному для нее предмету. Ванде всегда трудно и скучно было
приготовлять те уроки, которые надо было брать памятью. Случалось часто,
что во время заучивания неинтересных вещей мысли ее разбегались и мечта
уносила ее в таинственно-тихие, оснеженные леса, где, бывало, несли ее с
отцом легкие санки, где наклонялись над нею толстые от снега ветви
сумрачно-молчаливых елей, где бодрый морозный воздух вливался в грудь
такими веселыми, такими острыми струями. Ванда мечтала, часы летели, урок
оставался невыученным, - и утром наскоро прочитывала его Ванда и отвечала,
если спрашивали, кой-как, на "тройку".
     Но вчера был удачный вечер: Ванда ни разу не вспомнила далеких лесов
своей родины. Сегодня она ответила урок батюшке слово в слово по книге:
отец законоучитель придерживался старого способа, как его самого обучали
лет сорок назад. Батюшка ее похвалил, назвал "молодец-девка" и поставил ей
пять.
     Вот почему теперь Ванда буйно носилась по комнатам, дразнила угрюмого
пса Нерона, который, впрочем, со снисходительной важностью относился к ее
шаловливым выходкам, хохотала и тормошила подруг. От быстрых движений у нее
захватило дыхание, но радость поднимала ее и заставляла бесноваться. С
разбегу Ванда налетела на суетливую служанку Маланью и выбила у нее из рук
тарелку, но ловко подхватила ее на лету.
   - О, чтоб тебя, оглашенная! - сердито окрикнула ее Маланья.
   - Ванда, перестанешь ли шалить! - прикрикнула на нее и Анна Ригорьевна.
- Разобьешь еще что-нибудь.
   - Не разобью, - весело крикнула Ванда, - я ловкая.
     Она завертелась на каблуках, махнула руками, зацепила любимую чашку
Владимира Ивановича, которая стояла на краю обеденного стола, - и замерла
от ужаса: послышался звон разбитого фарфора, беспощадно-ясный и веселый, по
полу покатились разноцветные осколки разбитой чашки. Ванда стояла над
черепками, прижимая руки к груди; ее черные бойкие глаза от испуга приняли
безумное выражение, и смуглые полные щеки внезапно побледнели. Девочки
притихли и столпились вокруг Ванды, пугливо разглядывая осколки.
   - Вот и дошалилась! - наставительно сказала Женя.
   - Задаст тебе Владимир Иваныч, - заметила Катя.
     Саше Епифановой вдруг сделалось смешно; она фыркнула и закрыла рот
рукою, как делала всегда, чтоб не очень рассмеяться. Анна Григорьевна,
заслышавши звон, прибежала из кухни, восклицая:
   - Что здесь такое?
     Девочки молчали. Ванда затрепетала. Анна Григорьевна увидела черепки.
   - Этого только не хватало! - воскликнула она, и злые глаза ее тускло
засверкали. - Кто это сделал? Говорите сейчас! Это твои штуки, Ванда?
     Ванда молчала. Женя ответила за нее:
   - Это она здесь прыгала и вертелась у самого стола, махнула руками,
задела за чашку, чашка и разбилась. А мы ее все унимали, чтоб она не шалила.
   - А, вот что! Благодарю покорно! - зашипела Анна Григорьевна, зеленея и
грозя Ванде желтыми клыками. Ванда порывисто бросилась к Анне Григорьевне,
обхватила ее дрожащими руками за плечи и упрашивала:
   - Анна Григорьевна, голубушка, не говорите Владимиру Иванычу!
   - Да, Владимир Иваныч не увидит! - злобно ответила Анна Григорьевна.
   - Скажите, что вы сами разбили.
   - Любимую чашку Владимира Иваныча я стану бить! Что, ты с ума сошла,
Ванда? Нет, милая, я не стану тебя выгораживать, разделывайся сама. Сама и
черепки Владимиру Иванычу покажешь.
     Ванда заплакала. Девочки принялись собирать черепки.
   - Да, да, покажешь сама, он тебя поблагодарит, голубушка, - язвительно
говорила Анна Григорьевна.
   - Не говорите, ради бога, Анна Григорьевна, - опять принялась упрашивать
Ванда, - накажите сами, а Владимиру Иванычу скажите, что это кошка разбила.
     Саша, которая усердно собирала мелкие осколки, складывая их себе в
горсть, опять фыркнула от смеха.
   - Кот в сапогах! - крикнула она сдавленным от смеха голосом.
     Катя шепотом унимала ее:
   - Ну, чего смеешься? Ты бы разбила, так как взвыла бы, небось.
     Анна Григорьевна отымала от Ванды свои руки и повторяла:
   - И не проси лучше, непременно скажу. Что это в самом деле, постоянные
шалости! Нет, матушка, надо тебя хорошенечко пробрать! Ну, что, собрали? -
спросила она девочек. - Давайте сюда.
     Анна Григорьевна положила осколки на тарелку и отнесла их в гостиную,
на стол, на самое видное место; Владимир Иваныч, как прядет, так сейчас же
заметит. Довольная своей изобретательностью, Анна Григорьевна опять
забегала взад и вперед от стола к печке и тихонько, злобно шипела на Ванду.
Ванда уныло и безнадежно ходила за Анной Григорьевной и упрашивала убрать
черепки.
   - Пусть хоть после обеда Владимир Иваныч увидит! - говорила она, горько
плача.
   - Нет, милая, пусть он сразу увидит, - злобно отвечала Анна Григорьевна.
     В Ванде порывами подымалась злоба на жестокость Анны Григорьевны, и
она отчаянно всплескивала руками и тихонько вскрикивала:
   - Да простите же! Да прибейте лучше!
     Остальные девочки сидели смирно и разговаривали шепотом.

    II
     Владимир Иваныч возвращался домой и сладко мечтал, как он пропустит
водочки, заморит червячка, а потом плотно пообедает. Был ясный день. Солнце
клонилось к закату. Изредка набегал ветер, частый гость в Лубянске, и
отрывал от снежных сугробов толпы пушистых снежинок. Улицы были пустынны.
Низенькие деревянные домишки торчали кое-где из-под снега, розовеющего на
солнце, да бесконечно тянулись длинные, полурасшатанные заборы, из-за
которых выглядывали жесткие, серебристо-заиндевелые стволы деревьев.
     Рубоносов пробирался по узким мосткам, молодцевато ступая кривыми
ногами и весело посматривая маленькими глазками, мерцавшими оловянным
блеском на красном, веснушчатом лице. Вдруг он завидел своего врага, Анну
Фоминичну Пикилеву, учительницу гимназии, сорокалетнюю девицу с очень злым
языком. Владимиру Иванычу стало досадно: неужели он должен уступить ей
дорогу, рискуя свалиться в снег? А она шла себе прямо, скромно опустивши
змеиные глазки и сжимая ненавистные губы каким-то особым способом,
раздражавшим всегда Владимира Иваныча. Он сжал в правой руке толстую палку
из кружков березовой коры, плотно насаженных на железный прут, и решительно
пошел на врага. И вот они сошлись грудь с грудью и менялись пламенными
взорами. Владимир Иваныч первый нарушил молчание.
   - Холера! - торжественно воскликнул он.
     Только теперь он заметил, что за спиною Анны Фоминичны копошилась
девчонка Машка, ее служанка, которая несла барышнины книжки. Владимиру
Иванычу стало жаль, что нельзя покрупнее изругаться, - есть свидетельница.
     Анна Фоминична прошептала шипящим голоском:
   - Совершенно невежественный кавалер!
     Владимир Иваныч растопырил ноги и, подпираясь палкой, говорил
посмеиваясь и показывая гнилые зубы:
   - Ну, проходи, чего стала!
   - Неужели вы не можете посторониться? - смиренно спросила Анна Фоминична.
   - Что ж, мне для вас в снег лезть прикажете? Нет, брат, шалишь, мне свое
здоровье дорого. Проходите, проходите, не засаривайте дороги.
     И он легонечко протолкнул мимо себя Анну Фоминичну, но как-то так
неосторожно, что она упала на снег и закричала визгливым голосом, вдруг
потерявшим всю свою слащавую смиренность:
   - Ах, ах, уронил! ах, ах, злодей!
     Девчонка прыгнула за ней, - Владимир Иваныч поощрял ее легким ударом
под коленки, - и барахталась в снегу, помогая барышне подняться и вопя
благим матом.
     Расчистив путь, Владимир Иваныч отправился дальше. Лицо его пылало
гордой радостью победы. Машка кричала ему вдогонку:
   Ах ты, мазурик, паршивый, окаянный! Вот мы тебя к мировому.
     Дойдя до перекрестка, Владимир Иваныч обернулся, погрозил палкой и
крикнул:
   - Поругайтесь, ясен колпак, так я вам и еще прибавлю.
     В ответ на это Машка высунула язык, показала сразу четыре кукиша и
звонко закричала:
   - Сунься, сунься, очень мы тебя боимся!
     Владимир Иваныч подумал, решил, что не стоит связываться, плюнул,
энергично выругался и отправился домой, радостно чувствуя, что аппетит его
взыграл и удвоился!

    III
     Напряженно ожидавшие девочки вздрогнули. Раздался резкий,
повелительный звонок: это возвратился Владимир Иваныч. Анна Григорьевна
бросила злорадный взгляд на Ванду и кинулась отворять дверь. Женя повторила
за сестрой и злорадный взгляд, и суетливый порыв в прихожую. Ванда, замирая
от стр аха, бежала за Анной Григорьевной и тихонько упрашивала ее не
говорить. Анна Григорьевна сердито оттолкнула ее.
     Владимир Иваныч, освобождаясь от шубы при помощи жены и услужливой
Жени, громогласно восклицал:
   - Я ей, курицыной дочке! Будет помнить до новых веников, ясен колпак!
     Ужас охватил Ванду; ей представилось, что Владимир Иваныч узнал
каким-то чудом о разбитой чашке. Но скоро из его отрывочных восклицаний
Ванда поняла, что речь идет о другом. Смутная надежда шевельнулась в ней:
может быть, удастся оттянуть до после обеда, когда Рубоносов будет, от
нескольких рюмок водки, в добродушном, сонном настроении. Поспешно
вернулась она в гостиную и стала перед столом, стараясь заслонить обломки
чашки. Катя помогла ей, подвинув на столе лампу так, чтобы она сбоку
закрывала тарелку.
     Владимир Иваныч вошел в гостиную, потрясая кулаком и повторяя на
расспросы Анн