людала за уверенными действиями  лаборанта.  Все  в  этой  комнате  с
громоздкой  и  какой-то  неправдоподобной  аппаратурой  было  особенным,
принадлежащим скорее науке  вообще,  чем  тому  знакомому  шумному  миру
больницы, который остался за дверью. От этих зловещих тяжелых  аппаратов
и приспособлений зависит теперь ее судьба, подумала Вивьен. Если бы Майк
был здесь, ей не было бы так страшно.
   Доктор Белл и Люси Грэйнджер ждали, когда  будут  готовы  контрольные
снимки. Наконец, вот они - один за другим. Вкладывая  каждый  из  них  в
негатоскоп, доктор Белл  внимательно  сравнивал  их  с  теми,  что  были
сделаны две недели назад. После него снимки  так  же  тщательно  изучала
Люси.
   - Вы видите какие-либо изменения? - наконец спросила она.
   - Боюсь, я ничего не вижу.
   - Вот здесь есть небольшое, - указал ей доктор Белл. -  Но  возможно,
это след вашей биопсии. А так особых изменений я  тоже  не  нахожу.  Мне
очень жаль, Люси, но, кажется, мы мало чем смогли помочь вам, -  добавил
он почти виноватым голосом. -  Вы  сами  скажете  Джо  Пирсону  или  мне
сделать это? - спросил он, собирая снимки в папку.
   - Я сама скажу ему, -  промолвила  Люси,  думая  о  чем-то  своем.  -
Пожалуй, я сделаю это сейчас же.

Глава 17

   Сестра Уайлдинг, отбросив со лба  седую  прядь,  упрямо  выбивавшуюся
из-под белой шапочки, быстро шла по коридору четвертого  этажа.  За  ней
следовал Джон Александер. Наконец она остановилась у одной из  дверей  и
заглянула в палату.
   - К вам посетитель, миссис Александер, - бодрым  голосом  воскликнула
она и, отступив, пропустила Джона.
   - Джонни, родной мой! - Элизабет  радостно  протянула  к  нему  руки,
слегка поморщившись от боли, вызванной резким движением. Джон наклонился
и нежно обнял ее. На минуту она успокоенно и облегченно  замерла  в  его
объятиях, а затем отстранилась.  Оба  вдруг  почувствовали  натянутость,
словно давно не виделись, и от неожиданности этой встречи  не  знали,  о
чем говорить.
   - Я выгляжу ужасно, - наконец растерянно сказала Элизабет.
   - Ты прекрасно выглядишь.
   - Все получилось так неожиданно. - Она смущенно  посмотрела  на  свое
неуклюжее больничное одеяние. - Я ничего  не  захватила  с  собой,  даже
ночной рубашки.
   - Я понимаю, дорогая.
   - Я  составлю  список,  и  ты  все  мне  принесешь.  Сестра  Уайлдинг
задернула штору, отделявшую койку Элизабет от еще одной койки в палате.
   - Ну вот, теперь вы совсем одни и можете поболтать вдоволь. А  потом,
мистер Александер, я покажу вам вашего малютку, - приветливо сказала она
и вышла.
   Лицо  Элизабет  мгновенно  изменилось,  в  глазах  были  страдание  и
тревога.
   - Джонни, родной, он будет жить?
   - Видишь ли, детка... - И Джон растерянно умолк.
   - Я хочу знать правду. Сестры не  говорят  мне...  -  Голос  Элизабет
задрожал.
   Джон понял, что сейчас она разрыдается.
   - Я видел доктора Дорнбергера, - начал он, осторожно подбирая  слова.
- Он сказал, что есть  надежда.  Ребенок  сможет  выжить,  но  шансов  у
него... - Он удрученно умолк.
   Руки Элизабет бессильно упали на подушку.
   - Значит, надежды нет?
   Что он должен сказать ей, мучительно  думал  Джон.  Вселить  ненужную
надежду? Ну а если ребенок умрет?
   -  Он,  знаешь..,  очень  маленький.  Родился  слишком   рано.   Если
какая-нибудь инфекция, он может не выдержать... - тихо сказал он.
   - Спасибо, Джонни. - Элизабет крепко ухватилась за его руку. Глаза ее
были полны слез, и Джон почувствовал,  что  сам  близок  к  тому,  чтобы
расплакаться, как мальчишка.
   - Что бы ни случилось, Элизабет, родная, у нас еще  все  впереди.  Мы
еще молоды... - сдерживая дрожь в голосе, утешал он ее.
   - Но это.., это уже второй, Джонни... - безутешно разрыдалась она.  -
Это так несправедливо...
   - Ну поплачь, поплачь, моя маленькая.  Тебе  станет  легче,  -  нежно
успокаивал он, обхватив руками и  прижимая  ее  голову  к  своей  груди.
Рыдания понемногу затихли.
   - Дай мне носовой платок, - наконец  промолвила  Элизабет  и  вытерла
мокрые глаза.
   - Ну вот видишь, теперь тебе легче. Элизабет с трудом заставила  себя
улыбнуться.
   - Знаешь, Джонни, пока я здесь лежала, я все обдумала...
   - Что, родная?
   - Ты должен учиться дальше.
   - Ну зачем ты опять об этом? Мы ведь все решили.
   - Нет, Джонни. -  В  голосе  Элизабет,  все  еще  слабом,  прозвучали
твердые нотки. - Я всегда этого хотела, да и доктор Коулмен советует.
   - Ты представляешь, во что это нам обойдется?
   - Да. Я пойду работать.
   - А маленький как же? -  нежно  спросил  он.  На  секунду  воцарилось
молчание. Затем Элизабет тихо сказала:
   - Все еще может случиться, Джонни.
   Дверь тихо отворилась, пропустив сестру Уайлдинг.  Она  сделала  вид,
что не замечает заплаканного лица  Элизабет,  и  профессионально  бодрым
голосом сказала, обращаясь к Джону:
   - А теперь, мистер Александер, я  позволю  вам  взглянуть  на  вашего
сына.

***

   Передав  Джона  Александера  сестре   Уайлдинг,   доктор   Дорнбергер
направился в палаты для новорожденных. Они находились  в  дальнем  конце
длинного, окрашенного в светлые тона коридора.  Это  отделение  больницы
было заново отремонтировано и несколько перестроено всего два года назад
и выгодно отличалось от других отделений обилием света  и  простора.  По
привычке доктор Дорнбергер останавливался почти у каждой двери и смотрел
через ее стеклянную верхнюю часть на ряды крохотных кроваток, где лежали
младенцы.
   Они выиграли свою битву за жизнь,  думал  он.  Теперь  их  ждут  дом,
родительская ласка и забота,  а  затем  школа  и  потом  уже  еще  более
жестокая борьба за свое место под солнцем. Они  познают  все  -  радость
успеха, горечь поражений. Но пока первый свой бой  они  выиграли  -  они
живут.
   А вот этим, по другую сторону коридора, упрятанным в  инкубаторы,  не
повезло с самого начала. Им предстоит еще нелегкая борьба  за  жизнь.  И
доктор Дорнбергер, пройдя мимо общих палат, направился в  палату  особых
случаев. Осмотрев последнего, самого слабенького и крохотного,  младенца
Александера, он сокрушенно покачал  головой  и  методично,  как  всегда,
написал на карте все необходимые назначения.

***

   В то время как доктор Дорнбергер покидал  палату  через  одну  дверь,
сестра Уайлдинг уже вводила Джона Александера через другую.
   Как и все, кто входил в палату слабых и недоношенных  младенцев,  они
облачились в стерильные халаты и закрыли лица марлевыми повязками,  хотя
посетителей от младенцев отделяла перегородка из толстого стекла. Сестра
Уайлдинг постучалась в нее, чтобы привлечь внимание дежурной сестры.
   - Покажите младенца Александера! - громко крикнула она, чтобы  та  ее
услышала. Сестра кивнула  и  прошлась  по  рядам  инкубаторов,  а  затем
остановилась и указала на один, слегка повернув  его,  так  чтобы  Джону
было лучше видно.
   - Боже мой! - Этот похожий на  тихий  стон  возглас  сорвался  с  губ
Александера совершенно непроизвольно, хотя  он  готовил  себя  к  самому
худшему.
   - Да, он очень маленький, - сочувственно произнесла сестра Уайлдинг.
   - Но  я..,  я  никогда  не  представлял,  что  могут  быть  такие,  -
растерянно проговорил Джон, глядя на младенца. Он  лежал  неподвижно,  с
закрытыми глазами,  и  лишь  еле  заметное  колебание  крохотной  грудки
свидетельствовало  о  том,  что  он  дышит.  Он  был  таким   маленьким,
беззащитным и жалким, его сын.
   Дежурная сестра, увидев замешательство и растерянность Джона, подойдя
поближе,  стала  профессионально  объяснять  режим  ухода,   температуру
инкубатора и другие подробности.
   - Да, да, понимаю, - пробормотал Джон, не отрывая глаз от  крохотного
тельца. - Он будет жить? - наконец, собравшись с силами, спросил он. - У
вас бывали такие случаи?
   - Бывали, - серьезно, с сознанием  ответственности  ответила  сестра.
Она была совсем юной, небольшого роста, с рыжими волосами, но в ней  уже
чувствовалась профессиональная уверенность. - И многие из них  выживали,
если боролись за жизнь.
   - А этот.., он борется?
   - Еще рано делать выводы, - уклончиво ответила сестра.  -  Но  борьба
будет для него нелегкой, - добавила она.
   Джон еще раз посмотрел на крохотное личико, тщедушное тельце и  вдруг
остро осознал, что это частица его самого, его плоть, это его сын, и ему
захотелось крикнуть ему: "Ты не один, сынок, я пришел к тебе,  я  здесь!
Вот мои руки, вот весь я сам. Возьми мои силы, мою кровь,  мое  дыхание,
но только борись, только выживи. Я твой отец, и я люблю тебя!"
   Джон почувствовал на своем рукаве пальцы сестры Уайлдинг.
   - Пойдемте.
   Он покорно кивнул и, бросив еще один прощальный взгляд  на  младенца,
дал себя увести.

***

   Люси Грэйнджер постучалась и вошла.  Доктор  Пирсон  сидел  за  своим
столом,  углубившись  в  бумаги,  а  в  дальнем  углу   доктор   Коулмен
проглядывал папку  с  историями  болезни.  Как  только  Люси  вошла,  он
обернулся.
   - Я принесла рентгеновские снимки, - сказала Люси.
   - Ну и что в них нового? - живо спросил  Пирсон,  отодвигая  какие-то
бумаги и освободив место на столе.
   - Боюсь, почти ничего. - Люси подошла  к  негатоскопу,  висевшему  на
стене. Пирсон вышел из-за стола, и Коулмен быстро включил негатоскоп.
   Все трое принялись просматривать снимки,  сравнивая  обе  пары.  Люси
указала место, на которое обратил ее внимание доктор Белл,  и  высказала
свои соображения.
   Доктор Пирсон задумчиво потер подбородок и,  посмотрев  на  Коулмена,
сказал:
   - Боюсь, ваша идея не дала результатов.
   - Видимо, нет, - уклончиво ответил Коулмен. Он не забывал, что мнения
его и доктора Пирсона относительно  диагноза  разошлись.  Он  ждал,  что
старший врач скажет дальше.
   - Но я считаю, что мы поступили правильно. - В  голосе  Пирсона  были
знакомые ворчливые нотки, но Коулмену показалось, что  он  просто  хочет
выиграть время, прежде чем вынести окончательное  решение.  "Старик  все
еще не уверен полностью в своей правоте", - подумал Коулмен.
   -  Итак,  рентгенологи  тоже  спасовали,  -  ехидно  заметил  Пирсон,
повернувшись к Люси.
   - Да, - ответила она ровным голосом.
   - Значит, решать должны патологоанатомы?
   -  Да,  Джо.  -  Голос  Люси  прозвучал  совсем  тихо.  На  мгновение
воцарилось молчание. Наконец старый патологоанатом произнес:
   - Вот  вам  мое  мнение,  Люси.  У  вашей  пациентки  злокачественная
опухоль. Костная саркома.
   Люси, выдержав его взгляд, спросила:
   - Это окончательный диагноз?
   - Да. - Теперь в голосе Пирсона не было и тени сомнения. - Я опасался
этого уже в самом начале. Я думал, снимки дополнительно подтвердят это.
   - Хорошо, - кивнула головой Люси. Мысленно она уже обдумывала, что ей
следует делать.
   - Когда операция? - спросил Пирсон.
   - Завтра утром. - Люси собрала снимки и направилась к дверям. -  Надо
предупредить больную. Это будет нелегко.
   Когда за ней  закрылась  дверь,  Пирсон  с  неожиданной  галантностью
обратился к Коулмену:
   - Кому-то надо было решать, не так ли. Я не спрашивал вашего  мнения,
коллега, ибо не хотел, чтобы Люси знала о том, что у  вас  сомнения.  Ей
пришлось бы сказать  родителям,  а  в  таких  случаях  все  они  требуют
отсрочки, выяснения. Я их понимаю. - Он вздохнул. -  потом,  как  опасно
ждать в таких случаях, мне не надо вам говорить.
   Коулмен все понимал. Он не в обиде на старика.  Кто-то  действительно
должен взять на себя ответственность. И  все  же  он  не  был  полностью
уверен  в  необходимости  ампутации.  Только  последующее   лабораторное
исследование покажет, кто из них прав. Но будет уже поздно. Пациенту,  в
сущности,  будет  все  равно.  Хирурги  научились  успешно  ампутировать
конечности, но медицина еще не знает случаев их приживления.

***

   Самолет приземлился в нью-йоркском аэропорту Ла-Гуардия в четыре часа
пополудни. О'Доннел, взяв такси,  дал  адрес  отеля  в  Манхэттене  и  с
облегчением откинулся на спинку сиденья.
   Последняя неделя выдалась особенно  тяжелой.  Готовясь  к  поездке  в
Нью-Йорк, он спешил закончить все неотложные дела в  больнице  и  провел
ряд операций, которые нельзя  было  откладывать  до  возвращения.  Кроме
того, состоялось наконец заседание медперсонала, где обсуждался вопрос о
добровольных взносах в фонд  больничного  строительства.  И  хотя  Гарри
Томаселли провел немалую работу, все прошло не так гладко, как  хотелось
бы. Многие из врачей откровенно выражали недовольство, и это понятно. Но
О'Доннел не сомневался, что в  итоге  можно  будет  рассчитывать  на  их
поддержку.
   Несмотря на все эти мысли, он не забывал смотреть в окно на  знакомые
ломаные линии города, который словно двигался ему навстречу.
   Он подумал, что каждый раз, когда он  снова  видит  этот  город,  его
неприятно  поражают  его  грязь,  скученность  и  безобразие.  Но  через
день-другой все, что раздражало, становится знакомым и привычным и  даже
удобным, как старый  сюртук,  в  который  приятно  облачиться  дома.  Он
улыбнулся   пришедшему   на   ум   сравнению   и   пожурил    себя    за
сентиментальность. Он медик, а такие  города  -  враги  человека.  Да  и
сентиментальность не способствует прогрессу мысли.
   Машина свернула на 59-ю улицу, затем на Седьмую и, минуя  Центральный
парк, подкатила к отелю "Парк Шератон".
   Поднявшись в номер, О'Доннел  быстро  привел  себя  в  порядок  после
дороги,  сменил  сорочку  и  бегло  проглядел  программу  работы  съезда
хирургов. Он заметил, что  из  всех  докладов  его  могут  интересовать,
пожалуй, только три: два по открытой хирургии сердца и один по пересадке
артерий.  Первый  из  докладов  начнется  завтра  в  одиннадцать   утра.
Следовательно, у него масса свободного времени.  Он  взглянул  на  часы.
Скоро семь, а в восемь у него встреча с Дениз. Он спустился в бар отеля.
   Был час коктейлей, и бар был полон. О'Доннел заказал виски с  содовой
и с любопытством окинул взглядом зал. Он подумал,  какими,  в  сущности,
редкими бывают в Берлингтоне минуты, когда он не думает  о  больнице.  А
как необходимо отрываться от рутины больничных дел  и  забот,  чтобы  не
потерять чувство перспективы, сознание того,  что  существуют  и  другой
мир, другие люди и интересы. Больница Трех Графств, по сути дела,  стала
смыслом его жизни. Хорошо это  или  плохо,  скажем,  с  профессиональной
точки зрения? О'Доннел никогда не испытывал особой симпатии к  фанатикам
идеи. Не становится ли он одним из них?
   Например, эта проблема с Джо Пирсоном. Не  преувеличивает  ли  он  ее
значение? Какое-то время мысль заменить Пирсона  новым  патологоанатомом
просто не давала ему покоя, став чем-то вроде навязчивой идеи. Это  было
еще до того, как Юстас Суэйн поставил свой  ультиматум.  Кстати,  старый
магнат так и не подтвердил своего  обещания  о  крупном  взносе  в  фонд
больницы. Пожалуй, Юстас Суэйн здесь ни при чем. Просто О'Доннел  хорошо
понимает,  что  Джо  Пирсон  опытный  патологоанатом  и  все  еще  нужен
больнице. На расстоянии, вырвавшись из  привычной  сутолоки  больничного
дня, как-то легче привести в порядок свои мысли, даже если ты  сидишь  в
таком шумном месте, как этот бар.
   О'Доннел расплатился с официантом и  в  половине  восьмого  вышел  из
отеля. Дениз ждала его у себя дома, и он дал шоферу ее  адрес.  На  86-й
улице у серого дома машина остановилась. Квартира  Дениз  находилась  на
двенадцатом этаже. О'Доннел, выйдя из лифта,  прошел  по  мягкому  ковру
большого   холла   к   двойным   дверям   из   резного   дуба,   которые
предупредительно распахнул перед ним лакей.
   - Добрый вечер, сэр. Миссис Квэнтс просит вас подождать  в  гостиной.
Она сейчас выйдет, - промолвил он и провел  его  в  большую  гостиную  с
темной ореховой мебелью. Гостиная выходила на широкую террасу на  крыше,
на которую падали последние лучи заходящего солнца. Дениз  не  заставила
себя ждать.
   - Кент, дорогой, я так рада тебя видеть. С минуту он просто глядел на
нее, затем сказал вполне искренне:
   - Я тоже. Я только сейчас это по-настоящему понял. Дениз улыбнулась и
непринужденно коснулась губами его щеки. Она была очень красива в черном
кружевном платье.
   Взяв его за руку, она вывела его на террасу. Лакей принес уже готовые
напитки.
   - Мартини? Или что-нибудь другое? - спросила она у О'Доннела.
   - Мартини.
   - Добро пожаловать  в  Нью-Йорк,  -  подняв  бокал,  улыбнулась  она.
Взгляды их встретились. Глаза Дениз тепло мерцали.
   Взяв его под руку, Дениз подошла  к  балюстраде  террасы.  Спускались
мягкие летние сумерки, внизу зажигались огни Нью-Йорка. С улиц доносился
ровный гул уличного движения, вдали виднелись темная полоса реки  Гудзон
и гирлянды огней.
   - Как твой отец, Дениз? - спросил О'Доннел.
   - О, вполне здоров. Мне кажется, он  переживет  всех  нас.  Такие  не
умирают. Знаешь, я очень привязана к нему.
   - А ты не подумываешь о возвращении в Берлингтон?
   - Зачем? Чтобы жить там?
   - Да.
   - Нет, в прошлое нет возврата, - задумчиво сказала Дениз. - Это  одна
из немногих  истин,  которую  я  хорошо  усвоила.  Мое  место  здесь,  в
Нью-Йорке. Я ужасно трезвая особа, не так ли?
   - Нет, просто мудрая.
   Он чувствовал теплоту ее руки, -  Еще  глоток  мартини,  и  мы  можем
отправиться ужинать.

***

   Они ужинали в небольшом модном клубе на Пятой авеню.
   - Ты надолго в Нью-Йорк? - спросила  Дениз,  когда  после  очередного
танца они вернулись к своему столику.
   - На три дня.
   - Так мало.
   - Я работаю, Дениз, - улыбнулся О'Доннел. - Меня ждут  больные,  ждут
дела в больнице.
   - Мне будет не хватать тебя,  -  просто  сказала  она.  Он  помолчал,
словно обдумывая что-то, затем посмотрел ей в лицо.
   - Я не женат, ты это знаешь, - без всяких обиняков сказал он.
   - Знаю.
   - Мне сорок два года. В этом возрасте у человека  масса  привычек,  с
которыми трудно расстаться. - Он помолчал. - Я просто хочу сказать,  что
могу оказаться совсем не таким приятным человеком, как ты думаешь.
   Дениз накрыла его руку ладонью.
   - Кент, милый, ты мне делаешь предложение? - лукаво спросила она.
   Лицо  О'Доннела  расплылось  в  широкой   мальчишеской   улыбке.   Он
почувствовал лихое отчаяние, почти юношескую легкость и задор.
   - Раз ты об этом заговорила, то почему бы  и  нет,  Дениз?  Наступила
пауза, и О'Доннел почувствовал, что Дениз не торопится с ответом.
   - Я польщена, но не слишком ли это поспешно? Мы едва знакомы.
   - Я люблю тебя, Дениз.
   Он увидел ее пристальный изучающий взгляд.
   - Я тоже могла бы полюбить  тебя,  Кент.  -  Затем  медленно,  словно
подбирая слова, которые наиболее точно могли бы  выразить  то,  что  она
чувствует, она сказала:
   - Все во мне сейчас кричит: "Бери, бери его, не упускай". Но какой-то
голос предостерегающе шепчет: "Не спеши, ты уже ошиблась один раз".
   - Да. Я тебя понимаю.
   - Я не сторонница быстрых решений в данном случае, Кент. Вот почему я
до сих пор не развелась с мужем. Кроме того, ты - в Берлинггоне, я  -  в
Нью-Йорке.
   - Значит, ты не допускаешь мысли о возвращении в Берлингтон?
   - Я никогда не смогу жить там. Зачем лукавить, Кент. Я слишком хорошо
себя знаю.
   Официант принес кофе и вновь наполнил бокалы.
   О'Доннел почувствовал непреодолимое желание увести отсюда Дениз.
   - Давай уйдем, - предложил он. Дениз  не  возражала,  и  он  подозвал
официанта.
   Уже в машине Дениз вдруг спросила:
   - С моей стороны это ужасно эгоистично, но почему бы тебе не работать
в Нью-Йорке?
   - Да, я сам иногда думаю об этом, - вдруг неожиданно для себя  сказал
О'Доннел.
   "В Нью-Йорке немало первоклассных больниц, - думал он, пока они ехали
к дому Дениз. - Здесь прекрасная частная практика. Этот  город  славится
своими медицинскими силами. Что держит  меня  в  Берлинггоне?  Больница,
коллеги по работе, общая  атмосфера  интенсивной  напряженной  жизни?  Я
сделал немало для больницы Трех Графств, этого никто не ста