же  разделить  на  шестерых,  то  он  и  вовсе  представится  сущей
безделицей. Вот почему к вечеру маленький  отряд Дюваля вконец устал, замерз
и  проголодался.  Поля, перелески, овраги и снова поля. Чего  уж говорить  о
людях,  когда к исходу  дня привычные кавалерийские лошади, и те шатались от
усталости. Порой  солдаты  видели  вдали дорогу, а однажды они даже  вышли к
деревне... но всякий раз отряд поспешно ретировался, и вновь  понурые лошади
едва  плелись по бесконечной снежной  равнине.  Сержант то и дело сверялся с
картой, хмурился и говорил:
  - Еще немного, ребята, осталось немного, - и замолкал.
  Потому что,  если  честно признаться,  он был  растерян  и не  очень-то
представлял, как  быть дальше и куда вести отряд. Сержант, конечно, понимал,
что им  нужно скрытно пробраться к дороге, ведущей на  Вильно, а там... Что,
если  он и впрямь  настигнет  императора? Тогда он честно  выполнит  приказ,
доставит их в ставку...
  Сержант обернулся -  Мадам,  ехавшая рядом,  едва держалась в  седле от
усталости. Темнело. Поднимался ветер, начиналась метель. Колючий снег... Но,
главное, солдаты поотстали... Хотя какое ему дело до крепких и битых солдат,
когда рядом с  ним одинокая,  поникшая женщина,  которой  он  желает добра и
только добра?! Не говоря ни  слова, сержант  осторожно взял ее  под локоть -
Мадам  не  возражала,-  и  они  поехали дальше.  Молчали. Мадам, возможно, и
дремала, ну а сержант...
  Вдруг почувствовал, что  у него начинается жар.  Быть может, виной тому
пронизывающий ветер, а  может, голод,  а может.,.  Но  скорее всего, во всем
виновата немалая  растерянность сержанта. Дюваль вдруг живо  представил, как
они встретят колонну  и увидят во главе нее невысокого человека в знаменитой
треуголке, как... его солдатам откажут в отставке, у них отнимут лошадей, ну
а Мадам.,. Господин Дюбуа, шеф личной полиции императора, похлопает сержанта
по плечу и прикажет вернуть герою полковничьи эполеты.  Сержант покраснеет и
скажет: "Простите,  но я ведь  просил о другом.,."  На что Дюбуа  недовольно
поморщится  и ответит: "Нет, государственный преступник есть государственный
преступник.  Уведите ее!"  Тогда сержант... Опустит голову  и промолчит:  уж
он-то как никто другой  уверен в этом! Наверное, это смешно, но и тогда он ш
сможет изменить присяге,  он так привык быть честным солдатом... Тогда зачем
все это? Быть  может, лучше  сразу бросит!,  пистолеты, снять саблю и кивер,
сорвать нашивки, лечь в сугроб - желательно ничком - и притвориться мертвым,
у неге получится!
  Сержант  вздохнул  и посмотрел на Мадам. Мадам не спала: глаза  ее были
открыты и, казалось, ничего не выражали, Но это ведь не так! Ведь  что-то же
заставило эту  красивую женщину бросить дом, тепло, уют...  и заблудиться  в
метели.
  И вдруг сержант словно очнулся ото сна, огляделся...
  Так и есть! Темно, метель... и никого  и ничего не  видно. Ночь, ветер,
снег в лицо, они вдвоем в открытом поле - он и она,-- а больше  никого.  Все
остальное далеко, все остальное для других - война, сражения, чины, награды,
пули, смерть...
  Сержант  поежился  и  мрачно  улыбнулся. Он  вспомнил  четверых солдат,
которые сегодня покорно отказались от обильного угощения лишь потому только,
что так захотелось Шарлю Дювалю. А кто он такой? Сержант в душе обругал себя
последними словами и тихо окликнул:
  - Мадам!
  Мадам удивленно посмотрела на него и даже не сразу спросила:
  - Что с вами?
  Сержант, не  отвечая,  осмотрелся, прислушался.  Мела  метель,  шуршала
жесткая поземка... и все.
  - Я... Я потерял своих солдат,- растерянно признался сержант.
  Мадам равнодушно пожала плечами, потом опустила глаза и сказала:
  - Мне холодно. Сержант смутился.
  -  Простите,- едва слышно  прошептала Мадам и прижалась к сержанту. Тот
осторожно обнял ее и услышал: - Мне ведь действительно холодно.
  Многие всерьез  предполагают, что стоит лишь  обнять красивую  женщину,
как сразу становится  жарко.  Отнюдь. Шуба у Мадам была  холодная и колючая.
Замерзнуть, обнимая женщину,- вот, наверное, самая глупая, самая бестолковая
смерть на свете...
  - Ну, что я говорил?! -  послышалось из темноты.- Я уж говорил, что это
их следы!
  И почти сразу же вслед за словами из метели показались четыре всадника.
  - Мы чуть не заблудились, сержант! - воскликнул Чико, явно обрадованный
встрече,- Если так и дальше пойдет, так я и не знаю!
  -  Да,  славная  метель,-  совсем  не  к  месту  согласился  Дюваль,  с
сожалением выпуская из рук холодную шубу Мадам.- Что будем делать?
  - Пора прибиться на ночлег,- выразил общее желание Франц,- Мне холодно.
  -  Тогда,-  сержант  достал  было  карту, да  передумал  и  не  стал ее
разворачивать,-  тогда  поищем  место  поспокойнее  и  разведем  костер.  Не
отставать! - И он ослабил поводья, всецело полагаясь на чутье Мари.
  Было уже совсем темно, метель не  унималась, и маленький отряд в полном
молчании отправился дальше. Глядя на белые от снега  спины товарищей, Чико с
грустью подумал, что все они теперь похожи на Белую Даму.
  Как Франц вдруг воскликнул:
  - Смотрите!
  Отряд  остановился. И там, куда  указывал  австриец, все  увидели нечто
большое  и  черное.  В  едва  различимом  лунном свете  ничего  нельзя  было
разобрать.
  - Что это? - настороженно спросил Гаспар.
  Вместо ответа Хосе сошел с лошади и двинулся в метель. Потом...
  - Бывший дом,- послышался голос  Хосе.-  Горел недавно. Мы, наверное, в
деревне... Смотрите, вон там еще!
  И  точно:  неподалеку чернел  еще  один сгоревший дом. Хосе вернулся  к
отряду, и сержант мрачно сказал:
  -  Ну вот  нам  и  ночлег. Будем надеяться,  что  Великая  Армия...-  и
замолчал.
  А Чико невесело продолжил:
  - Что Великая Армия все сжечь  не успела. Выберем  дом  поприличней,  и
станем на зимние квартиры.
  Сержант  согласно  кивнул, и  отряд  медленно  двинулся  по  разоренной
деревне.
  Когда наступаешь  и  видишь перед собою пепелища чужих  городов  -  это
одно. Там  ты  говоришь сам  себе:  неприятель упрям,  он один лишь  во всем
виноват  он должен  был сдаться  без боя,  встретить тебя  с  белым флагом и
коленопреклоненно вручить ключи от  крепости... А  здесь,  когда  с  позором
отступаешь и видишь следы бессмысленной жестокости своих же товарищей...
  Деревня,  к  общей  досаде,  оказалась большой  и сгоревшей  едва ли не
дотла.  Нет,  чем  здесь останавливаться,  им  лучше возвратиться  в поле  и
попытать себе счастья...
  - Огонь! - испуганно воскликнул Гаспар.
  И  вправду огонь  -  в  крайней хате, у самой околицы,  мелькнул в окне
огонь. Мелькнул и тут же исчез. Вновь появился - и снова темно.
  Быть может,  им всем показалось?  Солдаты  растерянно  переглядывались.
Сержант  задумался  -  что делать? Возможно, Е доме  прячутся казаки или  же
кто-то из бывших своих - дезер тиров не счесть.
  Молчание затягивалось. Хосе, замерзший более других, ж выдержал.
  - Тебе привиделось,  Гаспар!  -  насмешливо  сказал  он.-Не  было здесь
никакого огня.
  - Да что ты, я своими глазами...
  - Привиделось! - Хосе решительно сошел с лошади и потащил ее за собой.
  Хосе и сам прекрасно понимал, что он  неправ, но холод пересилил страх.
Испанец  до  того  продрог,  что  был  готов  проситься  на  ночлег  хоть  в
преисподнюю. Уверенным шагом он все ближе подходил к загадочному дому.
  - Хосе, одумайся! - попытался удержать товарища осмотрительный Франц.
  - Вы все законченные  трусы!  Все до единого! - и с  этими словами Хосе
громко  и настойчиво постучал в дверь. Никто не ответил  и не отворил.  Хосе
подергал дверь - закрыто.
  - Ну  что, убедились?! - весело  крикнул  Хосе  и облегченно  вздохнул,
убедившись, что страх его напрасен.- Нет здесь никого. Остаемся,- и он пошел
к дворовым постройкам. Распахнув  ближайшую  дверь, испанец смело заглянул в
нее и сказал: - Прекрасный хлев! Здесь всем хватит места!
  Отряд не  без  опаски  въехал  во  двор. Солдаты  спешились и вместе  с
лошадьми один за другим оказались в хлеву. Во дворе остались лишь сержант  и
Мадам.
  - Мадам,-  сказал сержант, помогая ей сойти с лошади,-  солдат привык к
лишениям, в хлеву он чувствует себя как дома, однако вы...
  Дюваль замолчал и передал подошедшему Гаспару поводья лошадей - своей и
дамы,- подождал, пока услужливый кучер скроется в хлеву, и продолжал:
  - Поймите меня правильно, Мадам...
  И  в   это  время  из  дома  послышался  приглушенный   стон.   Сержант
насторожился.  Стон  повторился.  Сержант  медленно  потянулся  за саблей...
Однако  Мадам  приложила  палец   к  губам,   крадучись   подошла  к  двери,
прислушалась... потом прошептала что-то на местном наречии...
  Дверь приоткрылась...
  Сержант в один прыжок оказался рядом с Мадам, рванул дверь в сторону...
  И  увидел  перед собой  маленькую перепуганную старуху в теплом платке.
Старуха, пятясь  в  темные сени,  перекрестилась и  испытующе посмотрела  на
сержанта, потом на Мадам...
  Вновь послышался стон - долгий, протяжный...
  Мадам  улыбнулась  и  что-то  сказала.  Старуха  вначале  с  удивлением
посмотрела на Мадам, на ее богатую шубу и лишь потом нехотя  ответила. Мадам
спросила  еще  раз  -  настойчивее и  многословнее,-  и  на сей  раз старуха
ответила ей безо всякой заминки и куда пространнее.
  Стон повторился.
  - Там кто-то умирает? - спросил сержант.
  - Н-нет, совсем наоборот,- смутилась Мадам.- Подождите меня во дворе.
  Старуха и  Мадам  скрылись в  доме. Сержант  осторожно прикрыл  за ними
дверь и осмотрелся.
  Ветер утих, метель успокоилась,  на небе показалась  ущербная  луна.  В
хлеву было тихо и дверь заперта  -  солдаты, наверное, уже уснули, ведь день
сегодня  выдался  нелегкий. Сержант  постоял еще  немного,  пытаясь  хоть  о
чем-нибудь связно подумать, а потом развернулся...
  И  увидел  в  глубине  двора,  на  пороге еще  одного  дома, босоногого
мальчишку лет десяти. В руках у мальчишки с негромким треском горела лучина.
Сержант улыбнулся ему, однако мальчишка  не ответил, он, наверное, проснулся
от шума и  вышел  глянуть, что случилось, а вот теперь никак  не мог взять в
толк,  во  сне все это  или  наяву.  Сержант  развел руками,  пожал плечами,
улыбнулся   еще   приветливей...  отчего  мальчик   окончательно  проснулся,
нахмурился и ушел в дом.
  Но дверь оставалась открытой, и сержант пошел за мальчиком.
  ...В  том  доме  было  сумрачно  догоравший смоляк едва  освещал голый,
тщательно выскобленный  стол да  лавки вокруг него.  'В углу под закопченной
божницей сидел мальчик и настороженно смотрел на сержанта.
  Сержант потоптался  в двери,  снял кивер,  слегка  поклонился  иконам и
вновь  посмотрел на мальчика. Тот  важно шмыгнул  носом и поставил  локти на
стол.
  Сержант осторожно прикрыл за собой дверь и сказал:
  - Добрый вечер.
  Ответа не  было. Но  если ты хочешь понравиться детям,  так  сделай  им
подарок - орехи, миндаль, горсть винограда. Сержант, задумавшись, сделал шаг
вперед,  похлопал   себя  по   груди...  так,   будто  у  него  за   пазухой
рождественский  сюрприз...  но только  брякнула медаль...  Сержант  виновато
глянул на мальчика...
  А у того  в руках  уже был  нож - широкий и  длинный, должно  быть, для
хлеба... и для незваных гостей. Сержант улыбнулся и, не думая про нож, пошел
к столу, снимая на ходу медаль.
  Мальчик проворно соскочил с лавки и поднял нож...
  -  Смотри,- как  ни  в  чем не бывало  сказал сержант  и  протянул  ему
медаль,- это редкая вещь, но я дарю ее тебе, ты славный мальчик.
  Но  тот  не шелохнулся,  не поверил. Тогда  сержант  осторожно  положил
медаль на стол, поближе к мальчику.
  Медаль была большая и  блестящая, с красивым ярким бантом...  И мальчик
поверил сержанту  "он сел к столу и принялся рассматривать подарок.
  Сержант сел напротив. Сержанту  было хорошо и даже, как ни  странно, он
совсем забыл про голод. Да, он подарил чужому мальчику медаль - а что в этом
такого? Он заслужил ее и может делать  с нею все, что пожелает,- таков закон
войны. Вот, скажем, маршал,  тот может  делать  со  своими  солдатами все...
Когда  же мальчик решил  узнать, что скрыто в середине  и принялся  царапать
награду острием ножа, сержант слегка поморщился и отвернулся.
  Однако дар  есть  дар, дары не отнимаются.  И потому  единственное, что
позволил  себе сержант, так  это вздохнуть,  расстегнуть  ворот мундира и  с
грустью посмотреть  на  маленького хозяина.  Хозяин насупился, и сержант  не
решился вступать в разговор.
  Итак, сержант забыл про голод. А солдаты...
  Едва  лишь они  вошли  в  хлев  и  развели  огонь,  как Франц  радостно
всплеснул руками и молча указал на дальний угол. Там...
  Понурив голову, моргал грустными глазами...
  ...годовалый  бычок.  А может,  был он и значительно постарше, но из-за
своей  худобы  смотрелся  каким-то  недомерком. Солдаты растерялись.  Гаспар
перекрестился, Хосе покачал головой, а Чико нехорошо рассмеялся  и потянулся
за  саблей... да  передумал.  Он  подошел к бычку, почесал у  него за  ухом,
похлопал по тощей спине, заглянул в глаза, покачал головой и сказал:
  - Держу пари, что перед нами круглый сирота. Но характер в нем есть.
  - А ты его все равно зарежешь,- мрачно добавил Хосе.
  -  Я? -  удивился Чико.-  С чего ты взял?! Это у вас  в Испании убивают
быков, а нас такому не учили.
  - Вот и прекрасно. Не трогай его.
  - Как прикажете, сир. Чего еще изволите?
  Хосе промолчал, сел на охапку соломы и мрачно задумался.
  - Я ничего не  понимаю! - признался Франц.- Я голоден. Позвольте,- и он
шагнул к бычку...
  Однако же Хосе проворно удержал его за руку. Франц недоуменно посмотрел
на товарища.
  - Сядь! - приказал тот, и Франц послушно опустился рядом  с Хосе. Франц
явно испугался.
  Ну а Чико - тот потрепал бычка по  загривку, вернулся к товарищам и сел
поближе  к  огню, разведенному прямо  на земляном полу. Спроси тогда у Чико,
отчего он  не  зарезал бычка, неаполитанец  не ответил  бы. Он сам  себя  не
понимал, он только  знал - нельзя,  и все. Но если  Чико  останется жить, он
когда-нибудь  вспомнит  и  скажет:  "Я вдруг подумал,  что все  мы годовалые
бычки. Пляшем, гуляем... А  после приходит  некто в кожаном фартуке  и режет
нам глотки. Нет, лучше сдохнуть с  голода, чем съесть  товарища!" Но  это  -
если  случится - будет  потом,  а  пока что Чико сидел у огня и считал языки
пламени.
  Так  что  теперь  один  лишь  Гаспар стоял посреди  хлева  и  почему-то
надеялся, что о  нем сегодня  не  вспомнят. Однако Франц нашел в себе  силы,
отвернулся от бычка и, обернувшись к кучеру, досадливо спросил:
  - Гаспар, да. объясни ты мне, что они задумали?!
  Гаспар  пожал  плечами  и сел  к  огню.  Гаспар привык  не вмешиваться.
Помолчали.
  Франц  еще  раз  внимательно  осмотрел   товарищей  и  начал,  как  ему
показалось, издалека:
  -  Ах,  если  б  вы только знали,  как я умею готовить жаркое!  Многое,
конечно, зависит от приправы, и тем не менее...
  - Молчи! - прикрикнул на него Хосе.
  - Молчи,  молчи! -  обиделся Франц.- Я замолчу, но прежде  объясни мне,
отчего ты обрекаешь меня на голодную смерть.
  Хосе раздраженно поморщился и  не ответил.  Хосе, конечно,  мог  бы все
объяснить, но не  хотел.  Есть в  нашей памяти такое, о  чем просто  так, по
заказу, не станешь  рассказывать.  Вот  почему  Хосе отвернулся от Франца  и
посмотрел на Чико. А тот... Тот решил отшутиться. Он сказал:
  - Ты знаешь, Франц, мне кажется, что этот теленок не просто ,теленок, а
нечто...- И он многозначительно посмотрел вверх на потолок и далее, на небо.
  - Смеешься надо мной! - обиделся Франц.
  -  Нет,  почему же,-  улыбнулся Чико.-  Представь  себе: идет по дороге
Великая Армия, грабит, сжигает, убивает... Армия ушла, и ничего после нее не
осталось. Ничего земного. А этот нерукотворный теленок...
  - Чико!
  - Ах, вы желаете  проще! Извольте...- И Чико, сам себе удивившись, враз
стал серьезным...-  Я  не  зарежу  этого  бычка. И тебе  не позволю.  Я  уже
достаточно резал, а теперь устал. Я хочу отдохнуть.
  -  Так, значит, мы  умрем  в  тяжких  муках,-  вслух  подумал  Франц  и
сокрушенно покачал головой.
  - Не думаю,- многозначительно ответил Чико и покосился на Гаспара.
  Кучер вздрогнул  и испуганно оглянулся на Хосе.  Тот не говоря ни слова
вытащил из-за голенища нож... и протянул его Гаспару...
  - Мы не умрем от голода,- сказал Чико.- У нас есть кучер...
  Гаспар дрожащей рукой взял нож и упавшим голосом сказал:
  - Франц, твои друзья совершенно  правы. Мы сделали очень  много дурного
на  этой земле. Вот и сейчас мы ворвались в чей-то дом и  намереваемся убить
бессловесную  тварь,  единственную,  возможно,   надежду   и  опору   бедной
крестьянской вдовы...
  - Короче! - зло перебил его Хосе.
  - Да,  короче,- согласился  Гаспар, перехватил нож поудобнее и с  силой
воткнул его себе в грудь...
  Вспорол подкладку и стал вытаскивать спрятанные на груди сухари.
  - Я их берег на черный день,- попытался оправдаться кучер.- Я думал...
  Но  его  не слушали.  Тогда Гаспар раздал сухари, посмотрел  на бычка и
грустно сказал:
  - А бедное животное пускай себе живет. Оно нас всех переживет.
  Последних  слов его не  запомнил никто  - хруст сухарей на зубах лишает
возможности слышать.
  Однако  что такое сухари?  Они  не то что  гусь  - воробью не товарищи.
Слизав с ладони последние хлебные крошки, Франц грустно прищурился и сказал:
  - А помните Москву? Когда  мы уходили оттуда, у каждого гвардейца  было
по четыре хлеба и по ведру вина.
  - По фляжке,- поправил Гаспар...
  И горько пожалел об этом: солдаты подозрительно посмотрели  на  него, а
Хосе еще и спросил:
  - Так ты, выходит, тоже из гвардии? То-то повадки не наши!
  -  Да  что  вы,  господа!  -  перепугался Гаспар.-  Разве  я  похож  на
гвардейца? Я скромный кучер, я охранял Гудона.
  - Кого? - не понял Чико.
  - Гудона, есть такой мастер. Он вылепил бюст Наполеона. А потом с этого
бюста наделали целую подводу копий и повезли  в Москву. Хотели  разнести  по
всей России.
  - А потом?
  - А потом ничего,- нехотя ответил Гаспар.
  (Если память мне  не изменяет, то шесть сих  бюстов были отбиты славным
воинством старобыховской инвалидной команды.- майор Ив. Скрига).
  Сидели. Молчали. В углу  сопел сердитый теленок. Францу было тяжело это
слышать,   и   потому  он  поднялся,  подошел  к  своей  лошади,  достал  из
чресседельной сумы разобранную флейту  и принялся неторопливо скручивать ее.
Товарищи  внимательно  следили за Францем,  в  хлеву  было тихо, как в опере
перед концертом великого маэстро.  Польщенный вниманием Франц важно вернулся
к костру, сел поудобнее и заиграл.
  Играл он плохо, но вдохновенно.  Где-то в глубине души Франц  сознавал,
что музыкант из  него никудышный,  а  потому он брался за флейту лишь тогда,
когда был чем-либо сильно взволнован. На сей раз он был сильно взволнован  и
даже обижен испанцем, а потому, Наверное, и мелодия у  него получилась почти
что испанская.
  Франц,  повторяю,  изрядно  фальшивил,  и тем  не  менее  Хосе  заметно
оживился,   привстал,   глаза   его   загорелись...   А   после   замкнутый,
неразговорчивый Хосе вдруг сделал замысловатый пасс руками и выкрикнул:
  -  О-ле! - и замер,  словно  очнувшись, и  с  любопытством посмотрел на
товарищей: мол, кто они и откуда, да и сам он как здесь оказался?
  - Ты был тореадором? - удивился Гаспар.
  - Тореро,- поправил Хосе и сел к костру.- Вот...- И он расстегнул ворот
мундира. На шее у испанца был виден глубокий шрам.
  Слушатели в уважением посмотрели на Хосе. А тот добавил:
  - Я думал, что это конец.
  Наступило молчание. Каждый  подумал о смерти, верно/! спутнице солдата.
Теленок и тот  притих в  своем углу. Однако  Францу было любопытно,  что  же
случилось  с Хосе,  и он как  умел заиграл весьма популярную, знакомую  всем
испанцам мелодию. Хосе мрачно посмотрел на Франца, откашлялся и за говорил:
  -  Ладно...  Слушайте. Четыре  года  прошло...  К  нам  тогда  приехали
французы, с ними капитан