вы -- моя  дочь  Ольга,  которую я
потеряла...
     -- Она умерла?
     -- Нет, она не  умерла. Пожалуй, лучше  было бы, если  бы  умерла. Я не
могу  вспоминать без  ужаса. Подумайте... ее  украли  цыгане, отвратительные
люди... отребье человечества.
     -- Боже мой! Это ужасно!
     -- Что с ней  сталось?  Я оплакиваю ее  восемнадцать лет!  Я разучилась
смеяться... Сердце мое  разбито. Ах, Роза, я  очень несчастна!  На что нужны
мне богатство, почет, слава, когда я живу без радости, без надежды...
     Кротко   и  деликатно  Роза  прерывала  эти  мучительные  для   больной
разговоры,  старалась  развеять  ее, находила тысячи  пустяков  и нежностей,
чтобы утешить  страдающую мать. Ее  нежный,  ласковый  голос казался больной
чудной музыкой.
     Дама в  черном еще в начале болезни была помещена в  маленькую комнату,
где стояли железная кровать, стол и табурет, на который присаживалась  Роза,
измученная усталостью.
     Над кроватью  был привешен большой котелок со свежей  водой, снабженный
каучуковой трубкой, из которой струилась вода.
     В  ту  отдаленную эпоху  хирурги не  имели  понятия  об антисептических
средствах и делали перевязки  наудачу. Гангрена, гнилостное воспаление  были
обыкновенным явлением.
     Доктор Фельц придерживался  того мнения,  что  рана должна находиться в
абсолютной чистоте и для этого должна непрестанно обмываться холодной водой.
Эта постоянная струя воды, обмывая рану, уничтожала воспаление, не допускала
заражения и производила  легкое  возбуждение тканей. Наступил тяжелый период
болезни. Дама  в черном  металась  в  лихорадке. Ужасные видения осаждали ее
мозг, и отрывочные несвязные слова  вырывались из воспаленных губ. Она звала
свою  дочь, крича,  как раненая  львица,  или горько плача,  как изувеченная
птица.
     Роза,   совсем   измученная,  подходила  к  ней,   обнимала  ее,   тихо
успокаивала, целовала, и бедная страдалица улыбалась ей.
     --  Ольга,  родная, мой  ангел,  любовь моя, --  кричала больная, -- ты
здесь... я узнаю тебя... твои  глаза... твои кудри! Ольга, доченька моя! Это
я, твоя мать... тебя зовут Розой? Да, Розой! Я полюблю французов... они тебя
любили, моя дочь, я обожаю тебя!
     Потом  княгиня  на несколько минут  приходила в  себя,  узнавала  Розу,
которая улыбалась ей сквозь слезы.
     Жизнь  больной  висела  на   волоске.  Иногда  вокруг  пробитой   кости
появлялась опухоль. Приходил  доктор Фельц со своими ужасными инструментами,
резал,  скоблил и  выпускал струю черной крови. Смертельно бледная,  дама  в
черном не испускала ни единого стона, только скрежет зубов да  предательские
слезы на ресницах выдавали ее страдания. Ее твердость была удивительна.
     Однажды утром больная видит громадный букет цветов у изголовья.
     -- Роза, дорогая... какой прелестный букет, -- восклицает она радостно,
-- как я благодарна вам!
     --  Это не я,  сударыня, -- отвечает Роза, -- мне некогда было собирать
цветы...
     -- Кто же это?
     --  Солдат, который ранил вас,  -- трубач  Бодуан  по  прозвищу Соленый
Клюв... Золотое сердце... храбрец...
     -- Этот зуав действительно молодец!
     -- Он в отчаянии и не знает, как выпросить у вас прощение!
     --  Роза,  я  хочу  его  видеть,  поблагодарить,  пожать  ему  руку как
товарищу! Пока,  дитя  мое, разделите этот  букет  на две  части  и  снесите
половину моему соседу -- ампутированному зуаву!
     -- Понтису, сударыня?
     -- Да. Понтису, которого я изувечила. Ему лучше?
     -- Да, много лучше!
     --  Я очень рада! Позднее...  я позабочусь  о нем...  Я  богата  и хочу
исправить зло, которое причинила!
     Жизнь  упорно  боролась  со  смертью в этом  странном пылком  существе,
полном  контрастов.  Нежная,  вспыльчивая,  великодушная,  мстительная,  она
страдала вдвойне -- за исчезнувшую дочь и за страдающую родину.
     Дама в черном поправлялась  в этой обители слез, воплей, смерти и грома
пушек. Окруженная  заботами и  любовью, она чувствовала, что ее  ненависть и
злоба  смягчались,  что  она научилась уважать врагов,  беспощадных на  поле
битвы и великодушных в победе.
     18 июня  поражение французов  доставило  ей большую радость, но, уважая
нравственную доблесть своих врагов, она ничем не выказала этой радости.
     Наконец-то  новые  чувства расцвели в этой до сих пор  неумолимой душе.
Перенеся тяжелые страдания, общаясь  с больными, ранеными, видя  вокруг себя
любовь  к  страдающим,  самоотверженность,  княгиня  научилась  ценить  этих
скромных людей. Она  поняла  обратную сторону славы и раздирающий антагонизм
двух слов: "война" и "гуманность".
     Между тем княгиня теперь беспомощна и не может принять участие в битве,
но как  истинная  патриотка интересуется всем  и  молится в  душе  за  успех
России, хотя война стала ей ненавистной.
     Из  Севастополя  приходит известие, что Тотлебен тяжело ранен и  отдает
последние распоряжения по защите города. Русские  еще ожесточеннее бросаются
в битву, усиливают  огонь,  чаще совершают вылазки. Начинает  свирепствовать
голод. У русских уменьшены рационы питания.
     "Уничтожение союзниками кладовых на Азовском море вынудило нас пойти на
эту  крайнюю  меру,  -- гласило постановление, -- но еще  ранее  мельницы не
успевали удовлетворять требований военной администрации".
     Пришлось просить о доставке муки для войск из Екатеринослава, Воронежа.
Харькова, Курска. Но дороги были так  неудобны, что требовалось более месяца
для  доставки  провианта в телегах из  Перекопа  в Симферополь.  Тогда ценой
нечеловеческого труда  и огромных  затрат была прорыта траншея,  соединяющая
Симферополь с Севастополем. Но часть  провианта часто  пропадала в дороге, а
то,  что   достигало  назначения,   --  оказывалось  в   сильно  уменьшенном
количестве, так как было съедено людьми во время долгого пути. Русская армия
жестоко страдала.
     Наконец, ужасная холера начала свирепствовать в Севастополе.
     Англичане, сардинцы  и  французы бросаются на приступ. Русские решаются
бороться до последней  крайности.  Изнуренные голодом,  болезнью, они строят
ограду  позади  Малого  редута  и  Малахова  кургана,  под сильнейшим  огнем
устраивают насыпи, казематы, укрепленные стволами деревьев.
     Окруженные с трех  сторон, русские могут отступать только к  северу. Но
для  этого надо пройти с оружием, багажом, артиллерией большой  рейд шириною
около девятисот шестидесяти метров.
     Гений Тотлебена помогает выйти из  затруднения. Строят  мост -- легкий,
укрепленный на стволах  деревьев. На севере он тянется  от форта Михаила, на
юге  примыкает  к форту  Николая, и,  несмотря  на  бомбы и гранаты,  работы
продолжаются.
     Эта  нечеловеческая  работа сделана в  двадцать дней  и  ночей. Дама  в
черном знает об этом, как и все находящиеся во французском лагере. Терзаемая
страхом  и надеждой,  она  безумно  волнуется  за  свою  родину,  как  вдруг
неожиданное событие заставляет ее забыть все, даже тяжелое положение России.
     В этот день  в лагере  царит  радостное  оживление.  Солдаты  бегают  с
какими-то   бумагами,  собираются  группами,   что-то  обсуждают.  Генералы,
офицеры, солдаты -- все выказывают лихорадочное оживление и радость.
     Прибыл  курьер  из Франции  с письмами и новостями. Награды, повышения,
отпуска --  все  это  заставляет биться  сердца  воинов,  жаждущих  получить
весточку о милых сердцу людях.
     Сержант первого батальона подает Буффарику большой конверт и говорит:
     -- Бери, письмо тебе... дашь выпить?
     -- Э, голубь, пей сколько хочешь и позавтракай у нас! Ба, да это письмо
Розе! Вот будет довольна дорогая малютка! -- добавляет Буффарик, читая адрес
на конверте. -- Ну, прощай, побегу к ней.
     Ветеран  бежит к  бараку, где  Роза неотлучно  находится  при  больной.
Жарко, дверь  барака  открыта настежь.  Он  вежливо  покашливает  и  входит.
Бледная,  с  блестящими от  лихорадки  глазами, раненая  сидит на  постели в
подушках. Справа от нее  тетка Буффарик, которая держит  кружку, слева Роза,
вооруженная   ложкой,    кормит   больную   вкусным    бульоном,   заботливо
приготовленным маркитанткой.
     --  Ну,  сударыня, еще  ложечку!  --  говорит  тетка Буффарик.  --  Еще
капельку бульону... вам это будет очень полезно!
     Она старается  смягчить  свой  эльзасский акцент  и упрашивает  больную
очень нежно и ласково.  Буффарик,  растроганный, кланяется так  почтительно,
как будто перед ним император или генерал Боске.
     Больная дружески кивает ему.
     -- Здравствуйте, друг сержант! -- говорит она ему. -- Какие новости?
     -- Ничего особого, сударыня! Письмо из Франции для нашей милой девочки.
     -- О, это от дедушки! -- весело восклицает Роза.
     -- От  дедушки Стапфера,  -- добавляет  Буффарик. -- Старик очень любит
нас, а мы его обожаем!
     Дама в черном вздрагивает.
     -- Стапфер! Эльзасское имя!
     - Да, сударыня, конечно,  эльзасское... Храбрец великой армии, которого
Наполеон наградил  собственноручно  крестом... гигант-кирасир... герой  и до
сих  пор  крепкий, как  дуб,  несмотря  на  свои  семьдесят  лег.  Простите,
сударыня, что надоедаем вам!..
     - Вы  ошибаетесь,  сержант! Все, что касается  вас  и Розы,  интересует
меня...  Одно  слово  "Эльзас"  волнует  меня  и пробуждает во  мне  тяжелые
воспоминания.
     -- Простите, сударыня, не будем говорить об этом. Роза читай письмо!
     Молодая девушка распечатывает конверт и читает:
     "Форт Вобан. 8 июня 1855 года. Дорогая моя рождественская Роза!"
     Глухой вопль вырывается из груди больной.
     -- Боже мой! Вы прочли: форт Вобан... близ Страсбурга...
     -- Да, сударыня!
     -- А Роза!  Почему рождественская  Роза? Боже милостивый! Перед  фортом
Вобан... есть  цветник...  там много  зимних цветов... этих  снежных  роз...
рождественских роз!
     --  Да, сударыня! Вот  уже  сорок  лет  дедушка  заботится  о  них и  в
Рождество всегда несет большой букет к памятнику генерала Дезекса!
     Но больная не слышит ее. Бледная, она бьется в нервном припадке, ломает
руки. С побледневших губ срываются несвязные слова:
     --  Форт  Вобан... Рождественская  роза!  Господи! Сжалься  надо  мной!
Помоги мне!

ГЛАВА VI


     В  клетке.  --  Безумное  желание свободы.  --  Бомба.  --  Сорвиголова
открывает дверь. -- Патруль.  -- Один против восьмерых. -- Кровавая  стычка.
-- Брешь. -- Спасение ли?

     Запертый в тесном  каземате, Сорви-голова считает дни, часы  и  минуты.
Его щеки впали, глаза горят,  как у  зверя, губы разучились улыбаться. Он не
похож на  прежнего  Сорви-голову.  Измученный, с  растрепанными  волосами, в
грязной одежде -- он просто страшен.
     Убедившись,  что бежать невозможно, он желает  смерти, колотит в  дверь
кулаком, ругается, проклинает, рычит.
     --  Черт возьми! Дождик из бомб! И ни одна не  хочет разнести проклятый
каземат! Ну же, бомба! Сюда! Бум! Нет, не сюда! Милый друг Шампобер! Если бы
ваши стрелки целились сюда! Какую бы услугу они оказали мне!
     Взрывы  снарядов  раздаются с  оглушительным  треском.  Ядра  падают на
укрепления, на доски, на стены. Бомбы летят, как дождь, разнося все на своем
пути.  Словно  исполняя  желание Сорви-головы,  канониры  капитана Шампобера
меняют  направление.  Бомбы  падают на дорогу и  разрывают  ее. Одна из бомб
падает  перед  дверью  каземата.  Часовые   разбегаются   во  все   стороны.
Сорви-голова хохочет.
     -- Браво, Шампобер!
     Глухой удар, удушливый дым, столб пламени... Дверь стучит, как барабан.
Полы шатаются, гвозди выскакивают. Дверь  еще держится, но достаточно  одной
бомбы, чтобы выбить ее и заодно убить пленника. Сорви-голова замечает в щели
луч солнца, и мгновенно к нему возвращается хорошее настроение. Вторая бомба
обрушивается на крышу каземата, ломает ее и падает на землю в двух шагах  от
Сорви-головы. Он  погиб! Дверь  заперта, выломать  ее  нельзя.  Куда бежать?
Фитиль горит и наполняет каземат удушливым дымом. Сейчас будет взрыв. Погиб!
Ничто не спасет теперь Сорви-голову!
     -- Ничего не поделать! -- говорит он спокойно, выпрямляется и, скрестив
руки на  груди, стоит перед бомбой. Тише! Фитиль шипит... Проходят  секунды,
мучительные,  тоскливые!  Перед  умственным взором человека, готовящегося  к
смерти, проходит вся его жизнь...
     ...Его  детство, отец -- старый  наполеоновский солдат.  Мать.  Дорогая
матушка! Потом полк, знамя... прелестное  лицо  Розы... И апофеоз, венчающий
его   мечты:   трехцветное   знамя  на  вершине  Малахова   кургана,  и  он,
Сорви-голова, держит это знамя в руке!
     Твердый, спокойный, Сорви-голова ждет взрыва, удара... смерти.
     Вдруг в каземате водворяется мертвая тишина. Дыма нет... ничего. Фитиль
погас!
     Сорви-голова  облегченно  вздыхает.  Все  его   существо   оправляется,
расцветает, ощущая прелесть бытия.
     -- Фитиль погас! Это бывает редко, но случается! -- восклицает он. -- Я
обязан этим моему другу  капитану Шампоберу. Но может явиться другая бомба и
разорвать меня в клочья. Надо бежать!
     Бежать?  Но как? Через отверстие, пробитое бомбой в своде? Нет,  ему не
достать. Напрасно карабкается он на обломки досок, тянется -- все впустую. А
время идет. Сорви-голову охватывает  гнев, он бросается на дверь и старается
вышибить  ее.  Вдруг  ему  приходит в голову новая  мысль. Зуав наклоняется,
хватает снаряд, с трудом поднимает его, отступает на несколько шагов  назад,
потом, сжав зубы, призывает на помощь всю свою силу и бросает бомбу в дверь.
     Дверь  с треском  рушится. Сорви-голова  высовывает  в брешь  голову  и
замечает отряд солдат. Унтер-офицер  видит зуава и делает ему знак  войти  в
каземат. Сорви-голова вылезает совсем и, смеясь, говорит:
     -- Батарея Шампобера совсем близко... Ну, один хороший прыжок!
     Унтер-офицер багровеет от гнева и бросается со штыком на зуава.
     Сорви-голова  уворачивается, отскакивает  и,  прежде  чем  унтер-офицер
опомнился, бросается на него, вырывает у него оружие и кричит:
     -- Ты  не умеешь владеть  штыком,  приятель, я  тебя поучу... Раз, два,
три... нос утри! -- Восемь человек солдат скрещивают штыки и окружают зуава.
     --  Долой  оружие  --  или  я  покончу  с  вами!  --  звучно  командует
Сорви-голова.
     Ошеломленный унтер-офицер хватает саблю и бросается на зуава.
     С быстротой молнии штык вонзается  в грудь  унтер-офицера. С искаженным
от боли лицом он шатается и падает без единого стона.
     Глаза Сорви-головы сверкают, ноздри раздуваются.
     -- Один! -- кричит  он изменившимся голосом, одним прыжком бросается на
солдата и убивает его. Солдат испускает вопль и падает в лужу крови.
     -- Два! -- кричит Сорви-голова.
     Остальные шесть  человек  пытаются  окружить неустрашимого  бойца. Зуав
наклоняется,  прыгает, бросается вперед. в сторону, назад, стараясь укрыться
от штыков.
     Легкие из бронзы, мускулатура атлета и ловкость тигра!
     Крик отчаяния  и боли покрывает шум выстрелов и  лязг  штыков.  Один из
солдат тяжело ранен и корчится на земле.
     -- Три!  --  вопит  Сорви-голова.  Солдаты, пораженные  его  смелостью,
готовы видеть в нем что-то сверхъестественное. Вдруг один  из них вспоминает
о ружье, вынимает его и делится. Но Сорви-голова предупреждает его  выстрел.
Он хватает брошенное раненым солдатом ружье, стреляет и бросается на землю.
     -- Четыре! -- говорит он. Его пуля пробила череп солдата. Зуав встает и
бросается вперед со  штыком наголо. Солдаты  окружают  его, но один получает
сильный удар между плеч, а другой в затылок. Кровь льет ручьем.
     Два  оставшихся  солдата стоят неподвижно,  потом  крестятся,  принимая
зуава за самого дьявола.
     Сорви-голова жестом приказывает им бросить оружие. Солдаты повинуются и
убегают со всех ног. Сорви-голова -- один. Живо! Нельзя бежать в этой форме.
С  лихорадочной  поспешностью  он  снимает  с убитого унтер-офицера шинель и
надевает ее.
     -- Теперь саблю, сумку... шапку, -- бормочет он, -- в путь скорее!
     Переодевшись,  Сорви-голова  поднимает  ружье  и идет размеренным шагом
русского солдата. Бомбы и  гранаты  летят тучей. Но он  верит в свою звезду.
Что  такое жизнь,  когда речь идет о свободе?! Навстречу  ему  --  никого. С
бьющимся  сердцем  идет  он  вперед.  Французские  укрепления  --  близко...
Проклятье!
     Появляется  отряд русских  под командой офицера. Шестьдесят  человек  с
габионами  и разными инструментами в  руках! Сорви-голова  останавливается и
отдает  честь.  Но одна деталь привлекает  внимание офицера. Он удивлен, что
русский военный носит гетры.
     Сорви-голова не подумал об этом.
     Офицер спрашивает его. Он не понимает  ни слова, но сознает, что погиб.
Бросив ружье, зуав бросается бежать, надеясь на свои ноги.
     Увы! Столько храбрости, хладнокровия и все это -- напрасно!
     Один  из солдат бросает ему  в  ноги габион. Сорви-голова спотыкается и
падает. Двадцать  пять  человек окружают его. Он встает, сбрасывает шинель и
появляется в своей форме перед глазами пораженных солдат.
     -- Сорви-голова! -- восклицает молодой офицер.
     -- Да, это я,  капитан,  -- спокойно отвечает  зуав, выпрямляясь, --  я
сдаюсь и знаю, что меня ожидает!
     -- Бедный товарищ! Бегство... насилие, убийство солдат...
     -- Да, знаю, я проиграл игру. Я хотел быть свободным или умереть.  Меня
расстреляют. Это будет лучше, чем гнить в вашем каземате!

ГЛАВА VII


     Часовые и  пленник.  --  Военный суд -- Долг. -- На смерть. -  Взаимная
симпатия. -- Прости! -- Письмо. --  Роза. -- Последний туалет. -- Целься! --
Братья.

     Бедного Сорви-голову повели в другой каземат.  Новая тюрьма защищена от
бомб  и отнимает всякую возможность побега. Походная  кровать,  стол  и  три
табурета  потому  что двое часовых находятся при нем неотлучно, им позволено
сидеть. Сорви-голова  желал бы поболтать  с  ними  стряхнуть  с себя тяжелый
кошмар,  но  никто не понимает  его.  Все трое  поглядывают  друг  на  друга
добродушно, с  нескрываемой симпатией. Желая выразить свое уважение, один из
солдат произносит два классических слова:
     - Добрый француз!
     -- Добрый русский! -- отвечает зуав.
     Другой солдат пытается жестами завязать разговор. Он считает на пальцах
до двенадцати и делает вид, что заряжает ружье и целится.
     --  Я   понимаю!  --   говорит  Сорви-голова.  --   Двенадцать  человек
расстреляют меня! Увидим!
     Часы  идут. Наступает ночь... Сорви-голова бросается на свою кровать  и
засыпает  сном  праведника.   На   заре   часовые   меняются.   Сорви-голова
просыпается, зевает, потягивается.
     -- Хороший француз! -- говорят солдаты.
     -- Хорошие русские! -- отвечает зуав.
     Солдаты   принесли  с  собой   кварту  водки,  кусок  черного  хлеба  и
по-товарищески  делят  все  это  с  пленником.  Сорви-голова  пьет  водку, с
аппетитом ест хлеб и пожимает руки солдатам.  В восемь часов раздается  звук
шагов, и тяжелая дверь отворяется. Зуав замечает за  дверью взвод солдат под
командой унтер-офицера. Он чувствует легкую дрожь.
     --  Неужели меня расстреляют так вдруг, без суда? -- думает  он. -- Ну,
все равно, надо идти!
     Унтер-офицер делает ему знак идти. Он спокойно и с достоинством идет.
     Зуава приводят к зданию позади собора, на фронтоне которого развевается
русский флаг, вводят в большую  залу, в глубине которой сидят члены военного
суда.
     С болезненным чувством Сорви-голова узнает  в председателе своего друга
майора.
     Долг  --  прежде  всего. По  бледности,  покрывающей лицо  майора, зуав
понимает, как страдает его друг.
     Сорви-голова отдает военный поклон и стоит, подняв голову,  спокойный и
твердый.
     Слегка изменившимся голосом председатель говорит:
     -- Ваши имя, лета и место рождения!
     -- Меня зовут Сорви-голова, сержант  второго полка зуавов, мне двадцать
три  года. Что касается моего  настоящего имени, позвольте мне скрыть его. Я
знаю, что  буду  казнен... И вот ради моей