боли. Сердце сжимается, на глаза
навертываются слезы  при воспоминании  об  исчезнувших друзьях, товарищах по
оружию.
     Остается  смутная   надежда...  В  лазарете...  быть  может,  они  там,
изувеченные, измученные, но все-таки живые! Увы, нет. Любимый  товарищ лежит
на поле битвы, холодный, с остекленевшими глазами, с пеной у рта, неподвижно
смотря в  небо! Стаи мух жужжат около него.  Над  ним вьются  с шумом хищные
вороны...
     Саперы спешно  роют ямы -- огромные траншеи, куда относят мертвецов. Их
спускают туда по национальностям: англичан, французов, русских  -- в  разные
ямы.  Спешно  прикрывают  землей  и  заливают  негашеной  известью.  Корабли
привезли огромный груз извести для будущих мертвецов. В глубине этих траншей
лежит три тысячи русских,  две  тысячи англичан,  тысяча  пятьсот французов.
Шесть тысяч пятьсот убитых! Целое население любого городка!
     На другой  день после битвы на  Альме армии пускаются в путь. Остановка
назначена на реке Каача, а в замке графа Нахимова остановится главный штаб.
     Маршал  еще жив. Благодаря самоотверженным заботам  врача его состояние
несколько улучшилось. Его переносят в знаменитое ландо дамы в черном.
     Он   едет  в   полной  парадной   форме,  бледный,  как  смерть,  делая
нечеловеческие усилия, чтобы сидеть твердо  и отвечать опечаленным солдатам,
которые вытягиваются во фронт и приветствуют его.
     Сентябрьское утро великолепно. Тепло, солнце ярко светит, чудный пейзаж
перед  глазами. Французская  армия идет  словно на  прогулку, проходит луга,
поля, пажити.
     Вдали сверкает спокойное  море, на котором  двигаются  эскадры с белыми
парусами.
     Вдруг раздаются выстрелы. Слышны крики.
     Что это? Нападение? Засада? Нет!
     Простая охота!  Дичи  множество, масса  зайцев,  стремительно убегающих
прижав уши.  В них  стреляют, преследуют их. Перепуганные животные бросаются
под ноги охотникам. Их ловят руками и убивают.
     Берега речки восхитительны. Прелестные луга, сады, виллы, зеленые рощи,
чудные виноградники -- все это делает местность настоящим эдемом.
     --  Виноград-то,  --  замечает  один  из  зуавов,  видимо,  знакомый  с
библейской историей, -- чисто Ханаанский!
     --  Вино в  облатках,  но вкусно! -- добавляет другой при  виде  спелых
гроздьев винограда.
     -- Это  доказывает, что вино в бочонках  недалеко! -- заключает третий,
лакомясь виноградом.
     --  А  меду-то!  Смотрите! У каждого дома пчельник... Берегитесь только
пчел!
     -- Совсем обетованная земля!
     -- Тетка Буффарик! Здесь лучше всякого оазиса!
     --  Это  правда,  дети  мои,  --  говорит  маркитантка,  -- пользуйтесь
случаем! Нет известий от Сорви-головы?
     -- Ничего нет, тетка Буффарик!
     -- Это скверно и беспокоит меня!
     -- Пустое! Не бойтесь! Наш Сорви-голова редкий молодчина!
     -- Те-те-те! Это верно,  голубчик! -- прерывает  его маркитант, который
подходит к собеседникам, высоко держа голову, выпятив грудь, с развевающейся
бородой.
     -- Наш Сорви-голова -- смельчак, которому не надо няньки...
     Пушечный выстрел прерывает его слова.
     -- Что такое? Пушка? Нападение на авангард?
     Все  глаза  устремлены  на  Севастополь,  который  виднеется  в  десяти
километрах.   Огромная   туча  дыма  стоит  над  рейдом,  и  пушка  грохочет
безостановочно.  Нет,  это  не  атака.  Но  рейд  закрыт.  Полагая,  что  он
недостаточно  защищен, и желая запереть его,  чтобы  помешать союзному флоту
атаковать его  с моря, Меньшиков приказал загородить  вход,  потопив русские
корабли. Без колебания, но с огромной тяжестью на душе он жертвует половиной
флота, решаясь на отчаянный и в то же время гениальный поступок.
     Три фрегата и пять кораблей затоплены моряками. Вода  проникает в люки,
врывается на мостики, заливает снасти. Корабли вертятся, качаются и тонут...
У некоторых из этих морских великанов  агония продолжается долго. Они словно
не  хотят  погибать. Тогда их  братья  по оружию, другие корабли, подходят к
ним, стреляют и наносят им последний удар.
     Флаги подняты,  колокола звонят,  священники служат заупокойную обедню,
слезы льются из глаз, из груди вырывается крик ярости и мести.
     Жертва  ужасна, но  Севастополь спасен! План  союзников  -- напасть  па
город с моря -- рушится. Осада крепости -- невозможна.
     Эту новость  сообщают маршалу,  произносящему пророческие слова: -- Да,
это достойные потомки русских, сжегших Москву.  Храбрые люди! Я  жалею моего
преемника... кампания будет тяжелая!
     Между  тем  арьергард   французской   армии  переходит  реку   Каача  и
подвигается  вперед  среди  волшебного солнечного  пейзажа. Переход  кончен.
Просто  приятная  прогулка.  Вот  и  замок  графа  Нахимова с окружающей его
деревушкой.
     В этой деревне расположатся счастливые зуавы второго полка. Левое крыло
замка  предназначено  для  раненых,  следующих  за  войском  в  амбулаторных
каретах. Маршал перенесен в парадные апартаменты.
     Тетка Буффарик завладевает кухней и считает своим  долгом угостить штаб
изысканным обедом. Роза заботится о раненых. Несмотря на уверения зуавов, на
утешения отца, у нее  тяжело  на сердце. Она думает о Сорви-голове,  дорогом
отсутствующем, исчезнувшем неизвестно куда, и дрожит при мысли, что даже для
привычного,   смелого  солдата  эта  неспокойная   жизнь,  эти   неожиданные
приключения могут иметь роковой исход.
     Но воспитанная в суровой школе долга, смелая девушка старается подавить
свои  чувства и не отходить  от раненых. Во  время пути  она сделала большой
запас винограда и  угощает им раненых, измученных лихорадкой. Стоны и жалобы
умолкают при  появлении доброй феи, ласковый взгляд и  нежная улыбка которой
озаряют лучом надежды мрачную комнату.
     Раненых около тридцати человек: артиллеристы, линейцы, охотники,  зуавы
и несколько русских. Все они, забывая страдания под тихой лаской ее голоса и
взгляда,  с восторгом  смотрят на нее. В то время,  как она кормит их сочным
виноградом,  полковой  врач  хлопочет  о  размещении  больных,   развязывает
бандажи,  вправляет  руки  и  ноги, останавливает  кровоизлияние.  Все  идет
хорошо, даже раненый лейтенант чувствует себя лучше. От  него не отходит его
собачка-грифон.
     -- Посмотрите, мадемуазель Роза, какой чудесный удар саблей! - не может
удержаться доктор.
     -- Ах, господин доктор! Это ужасно! Как он должен страдать!
     У  раненого половина головы выбрита. Ужасная рана, разделившая череп на
две части, от лба до затылка, зашита у рта чудовищным швом.
     -- Двадцать  две булавки! -- бормочет доктор. --  Понадобилось двадцать
две булавки, чтобы соединить края, зато теперь держится отлично! Видите  ли,
мадемуазель Роза, эти головные раны -- все или ничего!  Если раненый не умер
после удара,  он  может  поправиться.  Этот  молодец проживет  еще сто  лет,
клянусь вам, что через три недели он будет сидеть на лошади!
     -- Спасибо, доктор, --  шепчет едва  слышно раненый, --  и вам спасибо,
барышня!
     На  парадном  дворе  замка  раздается  топот  скачущих  лошадей. Группы
офицеров  подъезжают  к крыльцу. Перед главным рходом, у которого  стоят два
часовых,  развевается трехцветны  и значок  главнокомандующего. Слышны звуки
труб и барабанов.
     По приглашению Сенг-Арно командиры войска  собираются на военный совет.
Канробер,  Боске, принц  Наполеон,  Форей --  четыре  дивизионных  генерала;
бригадные генералы:  Эспинас,  де-Лурмель,  Бона;  полковники:  Клэр, Лебеф,
Бурбаки.
     Всех их встречает полковник генерального штаба Трошю и ведет к маршалу.
Маршал,  совершенно  измученный болезнью, делает снова нечеловеческие усилия
над собой, чтобы председательствовать на этом совете... последний раз!
     Отдав  военный поклон маршалу,  офицеры садятся. В  этот момент сильный
толчок  потрясает  все  здание сверху  донизу  и  заставляет  всех  офицеров
вскочить на ноги. Потом глухой удар, и из подвала вырываются столбы пламени.

ГЛАВА IХ


     Фантазия княгини. --  Огонь в мине. -- Порох. -- Сосиска, но не мясная.
--  Мани и контрмина. --  Спасайтесь! --  Бедный Сорви-голова. --  Взрыв. --
"Именем императора".

     Дама в черном доводит свою  ненависть  до того, что хочет поджечь мину,
которая должна  стереть с лица земли всех начальников французской армии. Эта
чудовищная фантазия  исполнена. Из группы рабочих отделяется  один человек и
бежит предупредить княгиню, что все  готово.  Она ждет,  опасаясь внезапного
прибытия  врагов. Вздох облегчения вырывается из ее груди вместе  с яростным
криком:
     -- Наконец-то! О, они в моей власти!
     Княгиня  спускается. Полковник подает  ей искрящийся конец  фитиля,  и,
шутливо кланяясь, замечает:
     -- Пожалуйте, княгиня! От вашей руки это будет апофеозом!
     -- Да, -- отвечает она  с жестоким смехом,  -- они полетят к небу... на
воздух, но в виде клочьев!
     Дама холодно берет фитиль,  подходит к бреши  и зажигает пучок фитилей,
другой конец которых находится в бочках с порохом.
     Когда  в  темноте подвала  заискрились  красные  точки,  она уходит  со
словами:
     -- Я подожгла вулкан, и он взорвет негодяев! Им не избежать теперь моей
мести!
     Сорви-голова  в своем углу слышит эти  ужасные слова. В нем кипит  гнев
против коварной женщины -- олицетворения гения зла.
     -- Я  должен был  бы броситься на  нее и всадить штык ей в грудь. Живая
она наделает нам  много зла! Ну,  а потом? Его убьют... Нет, он должен жить,
чтобы предупредить катастрофу, и если ему  суждено погибнуть, то он погибнет
ради серьезного дела, ради отечества...
     Рабочие бросаются к бреши, кладут доски,  кирпичи и  заливают  все  это
гипсом. Через  десять минут все это превращается в камень,  и дама в  черном
командует своим металлическим голосом:
     -- Назад!
     Люди  проходят  перед ней,  за ними оба начальника, она идет последней,
бледная, надменная, но довольная.
     Сорви-голова  слышит,  как  запирают  дверь,  слышит  глухие   удары  и
удаляющиеся шаги.
     Черт возьми,  они замуровывают вход, сейчас  заткнут отдушину. Тогда  я
примусь  за дело.  Сорви-голова,  мой  милый,  постарайся  пробить  стену  и
добраться до бочек с порохом!
     Не теряя ни минуты, он хватает свой штык и втыкает его в гипс. Но стена
не поддается, твердеет все  более и образует камень. Сорви-голова ругается и
ворчит:
     -- Как плотно... нужен бурав... мой штык -- это игрушка!
     Клак! Резкий звук... штык сломался!
     --  Проклятье!  -- сердится  зуав,  чувствуя себя  обезоруженным против
неодолимого  препятствия, но  не  хочет  при знать  себя  побежденным, берет
обломок штыка, тычет им в стену и  успевает  только ободрать  себе  ладони и
пальцы.
     Мало-помалу воцаряется  полная  темнота. Слабый луч  света, проникавший
сверху,  гаснет.  Наступает   ночь,  ужасная  ночь  в  подземелье.  Отдушина
заткнута. Сорви-голова решается продолжать  борьбу, кажущуюся теперь  верхом
безумия.
     Он садится на ступеньку лестницы и начинает размышлять.
     --  В моем распоряжении еще четыре часа, может быть,  пять... я  должен
пробраться через стену... У меня нет ничего, кроме карманного ножа и обломка
штыка... мало времени... Есть только  мина... петарда... Если бы у  меня был
порох... Однако... Ах, Боже мой... это было бы чудесно... надо взглянуть...
     Взглянуть! Конечно,  это только манера говорить... риторическая фигура,
потому  что  Сорви-голова  погружен в непроницаемый мрак  и не  может видеть
ничего.  Он  быстро встает  и как  человек, хорошо  знакомый  с  топографией
местности,  ползет  на четвереньках  по  подвалу. Поза,  не  имеющая  ничего
грациозного,  но тем  не менее она нисколько  не унизительна для достоинства
зуава, так как ведет его  к намеченной цели. Это ползанье продолжается около
десяти минут. Сорви-голова решил исследовать подвал. Вдруг он поднимается  и
кричит:
     -- Хорошо! Очень хорошо.  Отлично! Я  сплясал бы, если  бы  было время!
Ого! Сударыня в черном! Мы посмеемся!
     Что   это  значит?  Не  сошел  ли  с  ума  Сорви-голова?  Чему  он  так
обрадовался? Сорви-голова так же хитер, как  и смел. Ему припомнилась первая
бочка, которую  он  проткнул своим  штыком, наполненная порохом.  Когда зуав
утолил  свою жажду вином  из другого бочонка, он заткнул  отверстие и совсем
забыл  о  первой бочке.  А порох, подобно вину, наверное, высыпался на землю
через широкое отверстие,  сделанное штыком.  В этом Сорви-голова не замедлил
убедиться, ползая на четвереньках. На земле лежало до сорока фунтов пороху.
     Русские, занятые своим делом,  не заметили этого. Сорви-голова радостно
подпрыгивает   и  бережно,  на   ощупь,   собирает  рассыпанный   порох.  Он
торжествует,  скачет,  стоит на  четвереньках,  чтобы  не  наделать  больших
глупостей, и говорит себе вполголоса:
     -- Время летит... не надо глупостей... у меня есть порох... надо только
смастерить сосиску!
     Сосиску, т.е. оболочку снаряда, которая не имеет ничего общего с мясной
сосиской.
     Сорви-голова вспоминает о своих полотняных кальсонах. Прекрасная мысль!
Он снимает их,  завязывает узлом  низ одной штанины, потом другой, разрывает
их пополам и получает два мешка, длинных, узких и завязанных с одного конца.
Ощупью,  со всякими предосторожностями, он  высыпает весь запас пороха в эти
мешки и завязывает узлом открытый конец.
     --  Ну,  -- говорит он  весело,  --  у меня две сосиски вместо одной...
лишняя мне не помешает!
     Все так же ощупью,  бродя, как слепой, Сорви-голова переносит снаряды к
верхушке лестницы, ставит их на землю один на другой и прислоняет к двери.
     Эта  возня, эти  хлопоты отнимают  у  него много времени, и он с ужасом
думает  о том, что  время идет, фитили горят  и вулкан готов разрушиться. Во
всяком случае, самое трудное и опасное -- сделано.  Теперь надо поджечь этот
первобытный,  но ужасный  снаряд, и много  шансов за  то,  что сам он,  Жан,
взлетит  вместе с ним  на  воздух.  И  все-таки  он усердно работает,  чтобы
воспламенить возможно скорее порох и вызвать взрыв.
     С помощью ножа  он прорезает петарду,  высыпает горсть пороху и усыпает
им  дорожку до края площадки лестницы,  потом спускается вниз  за  остальным
запасом пороха, наполняет им феску,  снова поднимается  по лестнице и сыплет
порох на ступени. В этот момент он слышит шум, различает топот лошадей, стук
колес, размеренные шаги солдат, звуки барабана, труб.
     Трубач играет марш его полка.
     Сердце Сорви-головы готово  разорваться, в ушах шумит, искры мелькают в
глазах...
     Это  французская армия.  Товарищи  его и  весь  главный  штаб попали  в
западню! Скорее, скорее! Сорви-голова, спеши!  Время уходит, фитили горят, и
жизнь всех  тех, наверху, в  опасности. Страшная смерть ожидает их всех, без
различия лет,  чинов  и  пола. Старые служаки,  юноши, заслуженные генералы,
простые солдаты и тетка Буффарик, и дорогая Роза...
     -- О, надо спешить! -- ворчит Сорви-голова.
     Он громоздит на петарду всякую дрянь, которая валяется в подвале, чтобы
сконцентрировать извержение на верхней части двери.
     Наконец  все готово.  Задыхаясь,  покрытый потом, зуав тропится поджечь
свою адскую машину. Чтобы несколько уменьшить для себя опасность, Жан решает
поджечь порох у  площадки  лестницы и вместо спичек, довольно редких  в  эту
эпоху,  употребляет  свое огниво. Живо! Он зажигает  кусок трута,  раздувает
огонь, ощупывает ступень  лестницы, порох и, без малейшего колебания, кладет
на него трут.
     Словно молния вырывается вверх с шумом и свистом, пробегает по ступеням
лестницы, добирается до площадки... затем ослепительный свет и оглушительный
треск. Пламя, дым наполняют подвал... Происходит ужасное извержение газа!
     Сорви-голова  не  успел  прыгнуть  назад  и только закрыл лицо  руками.
Подхваченный взрывом,  словно  циклоном,  он завертелся  и упал, обожженный,
ушибленный, отброшенный в сторону.
     Проходит минута. Зуав  лежит неподвижно. Сверху есть еще боковой вход в
подвал.  Люди прибегают... несколько зуавов. Один из  них  держит факел. Это
Буффарик. Старик  всматривается в  неподвижное  тело и узнает  своего друга.
Громкое рыдание вырывается из его груди.
     -- Сорви-голова! Бедняга!
     Он поднимает его, как ребенка, и кричит:
     -- Ты еще жив, голубчик! Ты не умер. Боже мой! Скажи мне...
     -- Под этим зданием... мина, -- едва слышно говорит  зуав, --  двадцать
бочек пороху... все взлетит... Спасайтесь! Я сделал, что мог! Прощай!
     Несмотря на свою храбрость, вошедшую в  поговорку, Буффарик вздрагивает
при этих словах, прижимает  к себе неподвижное тело друга  и летит  вверх по
лестнице, крича:
     -- Живее! Спасайтесь! Замок взлетит!
     Солдаты  в  неописуемой тревоге  бегают по  коридорам.  Повсюду  звучит
тревожный крик: "Спасайтесь! Живее! Замок взлетит!"
     Буффарик вытаскивает на свет Божий Жана,  неподвижного, без голоса, без
взгляда...
     Руки его обожжены, борода опалена,  лицо опухло, глаза закрыты опухшими
веками. Сорви-голова неузнаваем.  На крик Буффарика прибегают тетка Буффарик
и Роза, предчувствуя несчастье.  При виде Жана у молодой  девушки вырывается
раздирающий вопль:
     -- Жан! Мой бедный Жан! Вот как мы с вами увиделись!
     -- Он спас нас! Еще раз и ценой своей  жизни!  -- говорит, захлебываясь
рыданиями, старый сержант: -- Пойдем, Роза, понесем его... под этот платан!
     -- Да, отец, да. Мы спасем его, не правда ли?
     Как  женщина  энергичная и хладнокровная, тетка Буффарик тащит ведро  с
водой  и тряпки, чтобы  сделать первую  перевязку. Роза поддерживает  голову
раненого,   которого  Буффарик  кладет  под  дерево,   среди  толпы  солдат,
прибежавших со всех сторон.
     Тревога  распространяется  с  быстротой молнии  и  производит настоящую
панику. Полуодетые, босые, прибегают  зуавы, таща  провизию, мешки,  оружие.
Котелки и кастрюльки бренчат, люди кричат, лошади ржут, шум усиливается...
     Появляется доктор Фельц и кричит:
     -- Раненые! На помощь раненым! Скорее!
     В  самом  деле!  Раненые!  О них забыли. Все бросаются спасать  больных
товарищей. Это -- священное дело!  Чтобы  спасти раненых, солдаты бросятся в
огонь, на штыки, куда угодно, презирая смерть.
     Раненых   выносят  в   одну   минуту,   заботливо,   тихо,   со   всеми
предосторожностями.
     В  это  время  главный  штаб,  генералы,  полковники спокойно уходят из
замка.  Последним  появляется  маршал,  которого  четверо  зуавов  несут  на
носилках. До сих пор никто ничего не знает наверное, никто не может думать и
рассуждать. Все  слышали взрыв, видели,  что сержант Буффарик нес  какого-то
мертвого зуава и кричал: "Спасайтесь!" И больше ничего.
     Теперь и солдаты, и раненые, и коляски, и провизия, и амуниция -- все в
безопасности.  Маршала  положили  в  тени большого  платана,  неподалеку  от
безжизненного тела Сорви-головы.
     Главнокомандующий смотрит на солдата, на жестикулирующего Буффарика, на
женщин, хлопочущих около зуава, и говорить слабым, но надменным голосом:
     -- В конце концов, что все это значит? Объясни мне, сержант!
     В этот момент  земля дрожит, замок качается и вдруг  раскрывается,  как
кратер. Из середины его поднимается столб пламени вместе с тучей дыма. Потом
ужасный взрыв, сопровождаемый настоящим  ураганом, который разносится далеко
вокруг громовыми раскатами...
     Когда  туча дыма  рассеялась,  когда перестали падать разные  осколки и
обломки, на  месте роскошного здания виднелась только  почерневшая стена над
зияющей ямой, откуда медленно тянулись столбы дыма.
     Тогда Буффарик становится навытяжку и, отдавая честь, отвечает маршалу:
     --  Вот  что это значит, господин маршал! Этот храбрый солдат, которого
вы  видите  здесь  умирающим, спас  армию  от  великого несчастья. Настоящий
герой, господин маршал!
     -- Его имя?
     -- Жан Бургейль, по прозвищу Сорви-голова!
     --Я не в первый раз слышу это имя!
     -- Немудрено, господ