стью  козы, все
более удаляясь от  своей армии.  Теперь он во владениях неприятеля. Какие-то
тени мелькают впереди. Мародеры? Не все ли равно! Он хочет догнать беглянку,
куда бы она ни привела его: в засаду, в опасность, на смерть!
     Копыта лошади стучат  по  каменистой  дороге. Погоня  продолжается  уже
более получаса.  Сорви-голова на минуту останавливается, вытирает пот на лбу
и бормочет:
     -- Куда она ведет меня? В Севастополь? Не могу же я один взять город!
     До его ушей доносится странный  звук.  Хрип умирающей  лошади.  Скорее!
Туда!
     Зуав быстро бежит вперед и  натыкается на конвульсивно  подергивающееся
тело лошади.
     -- Я был уверен. Но куда девалась проклятая дама?
     Вместо ответа он слышит команду  на  незнакомом языке.  Пять или  шесть
выстрелов раздаются справа и  слева. С  хладнокровием  опытного солдата  Жан
кидается на землю, и пули пролетают мимо. Тогда он поднимается, хватает свой
страшный карабин и стреляет в появившегося человека.
     Тот падает с пробитой грудью. Другой убегает.
     -- Не торопись так! -- усмехается Сорви-голова, и  штык его вонзается в
спину беглеца.
     -- Теперь чья очередь? -- кричит зуав. -- Никого! Все убежали!
     Но  занявшись этой  борьбой, Сорви-голова  потерял  всякий след дамы  в
черном.
     Всякий  другой  на  его  месте   отказался  бы  от  преследования,   но
Сорви-голова  был  достоин  своего  прозвища  и  поступал всегда  по-своему.
Опасность привлекала его,  невозможность  только раздражала  и усиливала его
энергию.
     Жан  бежит  вперед, прислушивается к малейшим звукам; глухой шум вдали,
ржание лошадей, стук колес, неопределенный хаос звуков -- он различает в них
движение  армии.  Это  --  русские  войска  отступают  к  югу.  Сорви-голова
подвигается  вперед,  думая, что  если  не  догонит  незнакомки,  то  все же
принесет в лагерь драгоценные сведения. Перед  ним мост. Он  переходит  его,
идет среди виноградников, срывает спелые кисти винограда на  ощупь и ест.  К
несчастью, подымается густой туман, луна прячется за облака.
     Невозможно ориентироваться.
     Сорви-голова бредет  наудачу и  после  бесконечных  аллей  и  переходов
останавливается перед большим строением. В  нижнем этаже одно окно освещено.
Зуав различает звук человеческих голосов, прикладывает ухо к стеклу и слышит
знакомый голос, заставивший его вздрогнуть.
     --  Маршрут союзной армии назначает  остановку на реке Каача.  Здесь, в
замке  князя  Нахимова, будет главная  квартира французского штаба.  Всех их
надо уничтожить... одним ударом!
     -- Хорошо, княгиня! -- отвечает мужской голос.
     -- Это она! Она! -- ворчит зуав.
     -- Бочки на месте?
     -- Да, княгиня, в подвале... А этот солдат, которым гнался за вами?
     -- Он потерял мой след и, вероятно, убит в засаде!
     --  Ого, -- иронически бормочет Жан.  --  я докажу тебе сейчас, что  он
жив.
     Разговор продолжается,  и зуав, испуганный,  несмотря на свою смелость,
узнает  о  заговоре, благодаря  которому должны погибнуть лучшие  начальники
французской армии.
     Нельзя  терять ни минуты. Надо уведомить  главнокомандующего и изменить
маршрут во избежание катастрофы.
     Несмотря на усталость,  Сорви-голова готовится  бежать назад, в лагерь.
Легкий шум заставляет его повернуть  голову. Он отходит от окна, наклоняется
и  старается  проникнуть  взглядом   через  плотную  завесу  тумана.  Что-то
непонятное  со  свистом  налетает  и  падает на  него.  Жан  чувствует  себя
связанным, окутанным  сетью,  которую  набросили на него. Сильный удар валит
его на землю.  Он не в силах защищаться,  разорвать  упругую  сеть,  сделать
движение. Очевидно, ему грозит  гибель в руках беспощадных врагов. Раздается
свисток. Прибегают шесть человек, стуча грубыми  сапогами, схватывают Жана и
приносят его в огромную залитую светом комнату.
     Перед столом  стоит  дама  в  черном,  играя острым стилетом.  Лицо  ее
мрачно. Но Жан холодно смотрит на нее, и глаза его встречаются с ее глазами.
     -- Ты олицетворяешь собой Францию, -- говорит незнакомка тихим, шипящим
голосом  с  выражением ненависти,  -- врагов  моей  родины...  проклятый!  Я
ненавижу тебя! Я обещала убить тебя при третьей встрече... ты пришел и... ты
умрешь!
     Сорви-голова,  смелый,  отважный  даже  перед  кинжалом,   перед  лицом
грозящей смерти, насмешливо отвечает:
     --  Да,  я  первый взобрался  на  высоты  Альмы,  я  нашел  дорогу  для
артиллерии,  я  первый открыл огонь. Я водрузил  французское знамя на  башне
телеграфа.  Я  солдат и не  боюсь смерти.  Я  презираю  вас, убийцу, низкого
убийцу!
     Презрительный взгляд, дерзкие слова Жана выводят из себя даму в черном.
     Не  владея собой, страшная, задыхающаяся, она ударяет зуава кинжалом  и
шипит:
     -- Умри же!

ГЛАВА VII


     Мщение дамы в черном.  -- Удар  кинжала. --  В  подвале. -- Жан избежал
смерти. -- Порох, вино и окорок.  --  Обстоятельства ухудшаются. -- Мина. --
Беспомощное положение.

     Когда  кинжал  коснулся  груди  зуава,  дрожь  пробежала  по  его телу.
Заглушенный стон вырывается из его губ, отчаянный стон  сильного и цветущего
существа, бессильного перед лицом смерти. Он рвется в  сетях, борется, потом
закрывает глаза и  остается неподвижным.  Княгиня  долго смотрит  на  него и
отступает. Кинжал  падает из ее руки.  Ненависть потухла  в  ее глазах, гнев
исчез перед этой неподвижностью трупа.
     --  Двое  в один день!  -- бормочет  она. --  Генерал  и солдат! Ужасно
убивать  так! Как пощечина прозвучали эти слова: низкий  убийца!  Да!  Может
быть!  Я  согласна!  Я  люблю  Россию  до  низости,  до  преступления...  не
остановлюсь ни перед чем ради ее спасения! За дело!  В сторону  слабость! За
дорогое отечество!
     Люди, захватившие Жана, одеты по-крестьянски.
     По-видимому, это татары --  с  круглыми лицами, с приплюснутыми носами,
хитрыми узкими  глазами. Спокойно и  бесстрастно смотрят они на княгиню и ее
жертву, привыкшие к пассивному повиновению. Кроме того, они ничего не поняли
из разговора княгини с Жаном на французском языке.
     Дама в черном, к которой вернулось ее обычное  хладнокровие, говорит им
по-русски:
     -- Барин, господин ваш, дома?
     -- Да! Он ждет вместе с господином полковником!
     -- Хорошо! Уберите этот труп!
     -- Что нам делать с ним? Бросить в колодец?
     -- Берегитесь! Французы найдут его завтра!
     -- Так зарыть его в парке?
     -- Нет. Они разроют землю. Снесите его в подвал... он взлетит на воздух
со всеми другими.
     - Да, госпожа, это хорошая мысль!
     При этих словах они берут зуава, неподвижного, бездыханного, с  усилием
поднимают его и несут вчетвером, стуча сапогами.
     Пройдя  длинный коридор, поворачивают и останавливаются  перед  тяжелой
дубовой дверью. Факелы освещают им путь.
     Один из слуг толкает дверь, она отворяется в какую-то черную яму.
     -- Что ж, бросить его отсюда в погреб, -- спрашивает он, -- или нести?
     -- Госпожа сказала: несите!
     -- Да ведь он мертвый! Не все ли равно? А нам меньше хлопот!
     Они бросают зуава на первую ступень лестницы, сильно толкают его ногой,
прислушиваются, как он катится со ступеньки на  ступеньку, и уходят, замкнув
дверь  двойным  замком.  Тогда  происходит  что-то  необычайное.  Едва  труп
коснулся  ступеней,  он съеживается,  насколько  ему  позволяет  сеть,  руки
пружинят, спина  горбится,  голова уходит  в плечи  для того, чтобы смягчить
толчки и избежать увечья.
     Что значит это? Удар кинжалом в грудь... агония... конвульсии.
     Значит, Сорви-голова не умер?
     Это необъяснимо, удивительно, но это так.
     Он жив, но чувствует себя неважно, очутившись в темноте, внизу каменной
лестницы,   торжественно   скатившись   по  всем   ступенькам.   Ушибленный,
контуженный,  он добрую четверть часа лежит на сыром полу подвала, собираясь
с мыслями, едва дыша, но довольный, что избежал смерти.
     Отдохнув немного, он прежде всего старается освободить одну руку, потом
другую, наконец снимает с себя сеть.
     Ноги зуава связаны толстой веревкой, которая  врезается ему  в кожу. Он
пытается развязать узлы и бормочет:
     -- Баста! Я не в силах!
     Бедный  Сорви-голова!  После всех событий  ему  простительно  прийти  в
отчаяние.
     Вдруг он облегченно  вздыхает  --  его рука  нащупывает штык. У него не
отняли оружия, вероятно, потому, что не заметили его  под густыми  складками
сети.
     Жан достает штык и разрезает веревки.  Наконец-то он  свободен! Положив
правую руку на грудь, он чувствует что-то мокрое...
     -- Кровь! Черт возьми! Я ранен... Если бы не мой крапод, сын моего отца
отправился бы в далекий путь, откуда не возвращаются!
     Что такое этот спасительный крапод? Просто кожаный мешок с отделениями,
в  котором зуавы  хранят  свои  драгоценности: деньги,  бумаги,  драгоценные
камни. Это  плоский  вышитый мешок в  виде портмоне,  который  они носят под
рубашкой на груди, повесив на шее.
     У  каждого зуава есть такой мешок,  более или менее  богатый  сообразно
состоянию его финансов.
     Мешок  Жана очень плотный  и объемистый,  к счастью для своего хозяина.
Дама в черном  так усердно  вонзила свой  кинжал,  что он прорезал  мешок  в
нескольких местах, бумаги, проник довольно глубоко в мускулы груди и  сделал
на ней глубокую, но не опасную  царапину. Еще немного, и стилет воткнулся бы
в сердце или легкое, и Сорви-голова погиб бы безвозвратно!
     Но философствовать Жану некогда, он умирает от голода и усталости.
     У храброго солдата хватает сил ползком  удалиться  от  лестницы. Ощупав
стену, Жан встает, делает несколько шагов, падает и засыпает глубоким сном.
     Он  просыпается  от  голода и  жажды. Наступил день. Слабый  луч  света
проникает  в  отдушину и неясно  освещает  подвал. Огромнейший подвал! Сотни
бочонков стоят симметричными рядами.
     Сон подкрепил Жана, вернул ему энергию и силу. Неунывающий зуав смотрит
на линию бочонков и говорит:
     -- Вот лекарство от жажды! Посмотрим! -- И протыкает штыком отверстие в
одном  из  бочонков.  --  Странно! Вино не  льется! Что это  такое?  --  Жан
нащупывает зернистое сухое вещество, кладет щепотку на язык.
     Ба! Знакомый вкус!
     -- Порох!  Черт возьми! -- ворчит Жан,  припоминая слова дамы в черном:
"бочонки на месте?" И другую фразу: "он взлетит на воздух со всеми другими!"
     --  Так  эти бочки с  порохом должны взлететь  на воздух!  Этот  подвал
представляет из себя гигантскую мину, от взрыва которой разлетится вдребезги
замок  и  его  гости  --  начальники  французской  армии! А! Низкий  заговор
подготовлен опытной рукой!
     Сорви-голова дрожит от гнева и ужаса при мысли о катастрофе.
     Несмотря  на все его  негодование,  жажда  продолжает  мучить  его.  Он
атакует второй бочонок, энергично протыкая его  штыком. Вино  льется ручьем.
Сорви-голова прикладывает губы к  отверстию  и с наслаждением тянет крымский
нектар,  свежий, нежный,  душистый, который  подкрепляет  и воскрешает  его.
Жажда  утолена.  Но голод  сжимает все внутренности. Жан берет горсть земли,
затыкает  ею  отверстие  в  бочке  и  бредет  по  подвалу.  В  конце его  он
останавливается.  Сильный  запах  ветчины  кружит   ему  голову.  На  крюках
подвешено несколько окороков.
     --  Вот  это прекрасно!  -- говорит  Сорви-голова, снимает один окорок,
отрезает от него большой кусок и ест с каннибальской жадностью.
     Хорошо закусив и выпив, Сорви-голова вернул  всю свою бодрость и силу и
снова  стал  прежним  --  отважным неустрашимым  солдатом,  которого  трудно
смутить и испугать. Что ему делать теперь? Конечно, помешать во что бы то ни
стало ужасному заговору!  Для начала Сорви-голова  решается быть осторожным.
Осторожность не принадлежит  к числу  его добродетелей, но особенно ценна  в
людях его темперамента.
     Он садится на бочку и размышляет.
     --  Да,  надо   быть  осторожным.  Сорви-голова,  милый  мальчик,  будь
осторожен!  Дама  в  черном хитра, как  все  арабские  племена  вместе, и не
остановится ни перед чем.  Она привела меня за собой в засаду, под выстрелы,
направила меня  сюда,  к  замку,  поймала в  сети,  как карася,  и  угостила
кинжалом! Славная женщина!
     Кто  знает, может быть, и  теперь  несколько пар  глаз подсматривают за
мной! Надо найти уголок, потаенное местечко, где можно  спрятаться, если они
вздумают осведомиться, умер ли я!
     Сорви-голова ищет,  но  не находит такого  уголка. Его найдут с первого
взгляда.  Ну, что ж! Он дорого продаст свою  жизнь. Трудно представить себе,
какое  спокойствие  охватывает человека, который  решился на  все,  даже  на
смерть.
     День проходит  без всяких событий. Но как долги  и томительны эти  часы
заточения! Какая тоска для смелого солдата сидеть впотьмах с ужасной  мыслью
в  голове,  которая точит  мозг  и  будоражит  кровь: главный  штаб  армии в
опасности!
     Хотя у него много вина и мяса, но  куски останавливаются  в горле. Ночь
проходит тихо.  После полудня, на другой  день,  в замке начинаются ходьба и
суета. Дверь подвала с шумом отворяется. Люди входят, громко стуча сапогами.
Их  много.  Все они с фонарями и  держат  разные орудия  и  материал: камни,
кирпичи, гипс. По их выправке зуав догадывается, что это переодетые солдаты.
Несколько  человек из  них отдают приказания  на русском языке повелительным
тоном.  Вероятно, начальники.  Рабочие принимаются  за дело.  Один  из  них,
осветив  бочки  фонарем, сделал  на  двадцати  из  них знак в  виде  креста.
Остальные  берут помеченные бочонки и ставят их  стоймя на середину подвала.
Сделав  это,  они  прилаживают  к  верхушкам  бочек что-то вроде  деревянных
кранов,  вбивая  их  ударами  молотка. К каждому  крану  прикрепляют  кончик
какого-то черного  гибкого  предмета,  длина  которого,  видимо,  высчитана.
Запрятавшись  в дальний угол, Сорви-голова  с бьющимся сердцем  присутствует
при этих приготовлениях и узнает трубки с фитилями.
     -- Двадцать  бочек  пороху, -- думает он, -- по двести кило в каждой --
хорошенькая цифра в  четыре тысячи  кило,  которые  взлетят  на воздух!  Все
разлетится в щепки! Слава Богу, что я здесь!
     Люди  работают  с  лихорадочной  поспешностью,   громоздят  принесенный
материал, растворяя его в вине вместо воды. За водой далеко идти. В один миг
воздвигается  стена,  которая разделяет  погреб  на  две части, от земли  до
сводов, и совершенно изолирует мину.
     -- Если бы я  находился там! -- думает Жан. --  Эти  казаки  заперли бы
меня с бочками... а здесь... Что я буду тут делать?
     --  Неприятельская армия  в пути? --  обращается один  из начальников к
другому по-французски.
     -- Да, Ваше превосходительство... она будет здесь не позднее, чем через
пять часов!
     -- Сколько времени могут гореть фитили, которые должны взорвать мину?
     -- Часов шесть!
     -- Значит, через шесть часов!
     Стена готова. Оставлена  только брешь, достаточная, чтобы пройти одному
человеку и зажечь фитили. Страшная работа кончена.
     -- Кто  будет  зажигать? -- спрашивает первый собеседник. --  Вы.  Ваше
превосходительство, или я?
     -- Княгине принадлежит эта честь... она хочет сама поджечь вулкан!
     -- Хорошо. Так предупредите ее, что все готово!

ГЛАВА VIII


     Подвиги лейтенанта. -- Главнокомандующий и доктор. --  Мечта солдат. --
Изнанка  славы.  -- Шест  тысяч  убитых!  -- Веселый  переход. -- Пушка.  --
Русские топят свои корабли. -- Мина  под  замком. -- Раненые.  --  Совет. --
Взрыв.

     Вернемся пока на поле битвы.
     Товарищи   Жана  много   толковали  о  его  погоне,  потом,  после  его
продолжительного отсутствия, начали беспокоиться.
     Так  как  состояние  раненого  лейтенанта требует  помощи  и ухода, они
направляются к лазарету, где усердно работает  доктор Фельц. Собака бежит за
ними,  не  отставая  ни  на шаг.  По  дороге  зуавы встречают артиллеристов,
которые узнают  своего  офицера  и,  радуясь, что  он жив,  присоединяются к
зуавам. Все  они идут тихо, неся  импровизированные  носилки,  и  восхваляют
храбрость раненого.
     -- Да, мальчик еще... три волоска на губе... а храбрый, как лев!
     -- Мы знаем это, -- подтверждает  Бокамп, -- мы видели его на деле, так
же, как вас, канониров! Вы молодцы! Честное слово зуава!
     --  Хорошо сказано, товарищ! --  отвечает артиллерист. --  Делали,  что
могли, как истые французы!
     -- Наш лейтенант сделал больше, чем мы, он спас пушку!
     -- Разве вы видели?
     -- Как же! Это было в тот момент, когда русские гусары  кинулись на нас
с  саблями  и  пистолетами.  Батарея вынуждена была  отступить, одно  орудие
осталось...  ни  людей,  ни  лошадей...  только  квартирмейстер  и  бригадир
остались  в  седлах...  каким-то чудом. Конечно,  орудие достанется  врагам!
Вдруг  лейтенант   бросается  вперед,  лицом  к   неприятелю,  и  командует:
"Запрягать!   Живо!   Отступать...   ползком!"   Живо   запрягают   лошадей,
пришпоривают  их, а офицер стоит на месте  и  дает себя убить... Таким путем
орудие было спасено. -- Ах, это славный молодец, наш лейтенант!
     Носилки с раненым подвигаются вперед,  мимо палатки главнокомандующего,
где царят шум и движение.
     После  долгого  обморока Сент-Арно  пришел в себя, но испытывает адские
боли.  Пот струится по его бледному посиневшему лицу, взор мутный;  несмотря
на железную волю, заглушенные стоны вырываются из его груди.
     Главный доктор, Мишель Леви,  не отходит от больного, неустанно  следит
за ним и угрюмо молчит. Голосом, прерывающимся от боли, маршал говорит:
     -- Прошу тебя... не  как начальник,  а как... друг юности... товарищ по
оружию... скажи мне правду... я отравлен. Да?
     -- Да, отравлен!
     -- О, несчастная! Я погиб, не правда ли?
     -- Я не теряю надежды, маршал!
     -- Я  понимаю... мне  остается только...  передать команду...  генералу
Канроберу... и ждать смерти!
     - Нет, маршал, у вас много энергии, силы, я надеюсь!
     -- Честное слово?
     -- Да, даю честное слово!
     -- Спасибо... тогда я подожду.
     Ни  одного  намека  на  даму в  черном,  на  ее необычайное бегство, на
роковое    стечение    обстоятельств,    благоприятствовавших    преступному
исчезновению княгини. Маршал уверен, что у нее есть сообщники в армии. Разве
не  выкрали  у  него,  во  время  обморока,  обвинительный  лист  с  именами
изменников?
     Этот шотландский офицер, явившийся  вовремя,  чтобы  прервать  разговор
маршала  с пленницей,  кто он? Маршал  припоминает  массу  мелочей,  которые
ускользнули от него...
     Необходимо узнать,  расспросить, беспощадно наказать изменников,  а  он
лежит тут,  измученный страданием, умирающий,  пригвожденный к постели.  Все
эти мысли проносятся в мозгу маршала, и он шепчет:
     -- Жизни  мне!  Жизни,  которую  я безумно растратил! Несколько дней...
несколько часов... чтобы воздать высшие почести  тем, кто умер за отечество,
и наказать виновных! Как я страдаю! Господи! Как я страдаю!
     Ночь проходит, ужасная, мучительная для маршала, только  опиум помогает
ему забыться на время.
     По  стратегии,  союзная  армия   должна  бы   немедленно   двинуться  к
Севастополю, преследовать русскую армию,  которая, при  новой атаке, была бы
отрезана  на высотах Херсонеса, и  --  почем  знать? -- может быть,  сдалась
бы... вместе с Севастополем!
     Какая  чудная  мечта  для солдата! Для главнокомандующего! Но Сент-Арно
умирает,  делит  власть с  Рагланом! Приходится спорить, обсуждать в мелочах
малейшие движения войск. Англичане не торопятся, потому что не подобрали еще
своих раненых. А время идет. Надо отказаться от этой мечты.
     Войска  останутся еще сутки  на поле  битвы,  затем медленно двинутся к
крымской крепости, к Севастополю.
     Следующий после битвы день ужасен, изнанка славы -- тяжела!
     Ярость  стихла,   энтузиазм  исчез,  рассудок  вступил  в  свои  права.
Оставшиеся  в  живых ощущают острое чувство