ночевали, а
в утро...
     - Ночью бражничали?
     - Не смею утаить! Было!..
     - Ну, ну!..
     - Под утро. Ушли это они и все. А потом князюшка с сенными девками  в
сад убег, в прятки, слышь играли. Он и сгинул. Пошли  искать,  а  из  тына
целая тычина вынута,  а  подле  той  тычины  государыня  опоясок  нашла  и
обмерла.
     Князь вскочил, как ужаленный.
     - И княгиня больна, государь! Меня девка Наталья к  тебе  погнала,  а
Ерему за бабкой, а Акима в погоню. Может, и нагнал злодеев-то!
     Князь схватил руками за голову. И жена больна! Может умирает!
     - Что с княгиней? - спросил он мрачно.
     Влас снова стукнулся лбом в землю.
     - Ушибиха, государь! - слезливо ответил  он.  -  Бьет  ее  сердешную,
карежит, и кричит она криком.
     Князь опустился на седло и снова вскочил. Может, она  умирает,  а  он
ждать здесь будет - и, не в силах сдержать своего нетерпения, он  приказал
снова седлать едва передохнувших коней.
     Садясь на коня, он вдруг словно вспомнил.
     - А ты бражничал тоже? - спросил он Власа.
     Тот упал ему в ноги.
     - Согрешил окаянный, как и все.
     - Двадцать батогов! - сказал он Антону и вскочил  в  седло.  И  снова
началась бешеная скачка.
     Мрачные мысли заполнили голову князя.  Скрасть  его  наследника,  его
гордость! Не иначе тут, как чей-то злой умысел.  Слов  нет,  крадут  детей
скоморохи, но  еще  слышно  не  было,  чтобы  из  княжьей  усадьбы  увести
осмелились. Может, и дома где-нибудь гнездится измена.
     - Я покажу им! - почти вслух произнес князь, и в  глазах  его  словно
сверкнули молнии.
     Наконец показалась усадьба. Князь вынесся вперед, оставив всех далеко
за собою, и, подлетев к воротам, быстро  соскочил  с  коня.  С  наворотной
башенки  его  заметили  еще  издали  и,  едва  он  подъехал,  как   ворота
распахнулись настежь. Мрачнее тучи вступил князь на свой  широкий  двор  и
почти не взглянул на челядь, которая стояла на коленях  позади  Степаныча,
растянувшегося плашмя.
     - Где княгиня? - спросил он, ни на кого не глядя.
     - В бане, государь-батюшка! - ответило несколько робких голосов.
     Князь тут же на дворе снял свой меч, шлем и латы, отдал их Антону и в
одном шелковом кафтане пошел прямо в баню, что  стояла  на  заднем  дворе,
невдалеке от сада.
     - И будет вам ужо! - сказал Антон перепуганной дворне.
     Князь вошел на крыльцо бани и несколько мгновений простоял, собираясь
с силой; потом разом толкнул дверь и вошел в первую  горенку.  Там  сидела
высокая, сухая, с желтым, сморщенным  лицом  старуха  и  несколько  сенных
девушек. Увидев князя, они взвизгнули и, как дворовая  челядь,  повалились
князю в ноги. Одна старуха не стала на колени и смотрела на  князя  живыми
черными глазами.
     Князь пытливо посмотрел на нее и спросил:
     - Ты и будешь бабка-повитуха, что из Коломны?
     Старуха отрывисто поклонилась князю в пояс и ответила:
     - Истину, батюшка, молвил: я и есть!
     - А звать тебя?
     - Звать, батюшка-князь, Ермиловной от Сорочьих.
     - Ты и княгиню пользуешь? Что с ней?
     - С испугу лихая болезнь, батюшка. Опять и гнева твоего  боится.  Как
подумает о тебе, так ее и бьет. Ты уж не будь к ней  немилостив!  -  бойко
проговорила она, снова отрывисто кланяясь.
     Князь сверкнул на нее взором, но она не опустила своих глаз.
     - Ведь и ей не радость. Сынок-то, что свет  в  окошке,  -  продолжала
она. - Я к тому, что теперь она в расслаблении. Напугаешь ее, корчи  снова
зачнутся и не заговорить мне. Помрет!
     Князь вздрогнул и отступил.
     - Помилуй Боже! - сказал он смирясь. - А заглянуть можно?
     - В щелочку! Подь сюда!
     Девки все время стояли на коленях и давались диву, как сумела смирить
Ермиловна грозного князя. Воистину, привороты всякие знает!..
     - Посмотри, пойди! - говорила тем временем старуха, - а я  подготовлю
ее, болезную, а опосля до нее придешь.
     - Ладно, старая, - ответил князь и  осторожно  заглянул  в  щелку.  В
предбаннике, прямо на полу, на пышной  перине  лежала  молодая  княгиня  в
полубесчувственном состоянии. Бедная! Как побледнела она: лежит, что плат,
белая. Лицо осунулось, нос и подбородок заострились, а вокруг  глаз  легли
темные круги. Сердце князя сжалось тяжелым предчувствием. Он  обернулся  к
старухе.
     - Умрет - не видать тебе Коломны!.. - сказал он.
     - Зачем умирать? Жить будет, - ответила старуха. - Иди пока что, а то
еще по голосу признает, всполохнется.
     Князь осторожно вышел и прошел в дом. Там он вошел  в  молельню,  всю
завешанную образами, и упал на колени  перед  иконою  Николая  Чудотворца.
Некоторое время он лежал молча,  прижавшись  лбом  к  полу,  потом  поднял
голову и, широко крестясь, заговорил громко и внятно:
     - Святый угодник и чудотворец, вразуми и наставь!  Да  не  знает  мое
сердце злой неправды, да не опустится рука моя  на  невинного!  Владыко  и
чудотворец, не оставь милостью: помоги найти сына, а  я  за  то  воздвигну
храм имени твоего.
     Он встал, приложился к образам  и  успокоенный  вышел  на  крыльцо  и
позвал Антона.
     - Зови Степаныча - сказал он, садясь на верхнюю ступеньку.
     Не подошел, а подполз, как раньше Влас, к нему старший ключник.
     - Ну, мой верный слуга, расскажи-ка мне, - начал с  суровой  усмешкой
князь, - как ты скоморохов господским добром угощал да всю  ночь  с  ними,
старый пес, бражничал?
     - Смилуйся, государь!  -  стукаясь  лбом,  заголосил,  ключник.  -  С
приказу княгинюшки брагой и пивом поил.
     - Что ж это она на всю ночь гульбу  заказала  вам  всем?  Не  верится
что-то!
     - Смилуйся - повторил Степаныч.
     Князь встал.
     - А сведи меня к месту, где татьба сделана!
     Степаныч поднялся и дрожащими шагами пошел впереди князя.
     - Туда, батюшка, указал он на место, где из тына был вытащен  тяжелый
столб.
     Князь заглянул в яму.
     - Ишь, локтя два земли выкопано, сказал он, - одному и не управиться.
А кто дозорным ходил в ту ночь?
     - Яшка-пузырь да Никашка, да Петька Гуляйко!
     - Позвать!
     Антон бросился к службами. Три здоровенных парня подошли  к  князю  и
упали перед ним на колени.
     - Чай тоже бражничали? - спросил князь с усмешкой.
     - Бес попутал!... - воскликнули все трое.
     - А! Ну, всыпь им столько батогов, чтобы глаза  на  лоб  вылезли,  да
здесь же, у колдобины! - распорядился князь и пошел назад к крыльцу.
     - А кто с князюшкой был?
     - Дашка да Матрешка!
     - Позвать!
     И снова, валяясь в ногах князя, завыли и заголосили две сенные девки.
     В знак печали они успели  отстричь  свои  длинные  косы  и  разорвали
сарафаны. Князь злобно посмотрел на них.
     На том свете вы за радение свое ответите, а теперь  под  Казань  грех
замаливать пойдете. Есть там у меня вотчина, а  по  соседству  монастырек.
Туда и будете!
     Дашка без чувств упала на землю. Из толпы  челяди  выступил  огромный
детина и опустился на колени.
     - Смилуйся, князь: она  невеста  просватанная!  Матушка-княгиня  сама
благословить изволила.
     Князь нахмурился.
     - Звать тебя?
     Аким, во псарях у твоей милости.
     - Ты погоню правил?
     - Истину говоришь. Только что я мог? - он развел руками. -  Лошаденки
худые,  кругом  лес;  опять,  может,  два  часа,  может,  три  -   времени
стрянулись. Они тропинками да чащей!
     - С кем ездил?
     - А тут пять людишек прихватывал.
     - Всем по двадцати батогов! - решил князь и поднялся.
     - Ему вдвое! - сказал он Антону, указывая на Степаныча.
     Стон и крики огласили усадьбу. Князь сидел в своей горнице и,  сжимая
голову руками, снова думал неотвязную думу.
     Кому надо? Не иначе, как по наговору сделано! И где спрятали?  Может,
и найти уже поздно. Убили, искалечили! И он вдруг  вспомнил,  как  недавно
казнили двух скоморохов за то, что подьячего сына скрали и очи ему выжгли.
Вспомнил и вскочил, словно ужаленный.
     - О-о-о! И что за горемычная доля! Что за муки мученические!
     Искать! Он рванулся с лавки. А где искать? Куда гнаться? И  он  снова
сел. Ну, хорошо! Завтра в эти  дни  много  скоморохов  на  Москву  придут.
Наверное, и те воры будут, а  что  толку?  Что  же,  всех  в  застенок  не
перетаскаешь!
     Ах, не будь этих дней! Не  будь  этой  встречи!  -  снова  с  горечью
подумал он. Нарядил бы он погоню во все концы, сидел бы сам подле  Аннушки
и ждал бы вестей; а тут тоска на сердце, душа, что туча, - а должен  ехать
и со светлым лицом делить царскую радость.
     Он заломил руки.
     Лестно отличие царево, да подчас, ой, как тяжка его великая ласка!
     - Батюшка-князь! - окликнул его с порога Антон, -  девка  Наталья  до
княгинюшки просит. Оповещена она.
     Князь быстро встал и пошел к княгине. Все ушли и оставили  их  одних.
Уж и целовались они и плакали! Горе словно крепче спаяло их, и  князь,  на
миг позабыв о сыне, думал только о ее здоровье.
     - Как выздоровлю по монастырям пойду. Отпусти меня, господин мой!
     - Да нешто я супротив! Моли Бога,  только  сама-то,  сама-то  недолго
недужься. Ты в монастыри, а я погоню наряжу да в разбойном приказе оповедь
сделаю, да боярину Петру Васильевичу отписку дам. Пусть он в Рязани у себя
поищет.
     И долго они говорили, утешая и лаская друг друга. Лютая злоба  стихла
в сердце князя  и  сменилась  тихой  грустью.  К  вечеру  он  простился  с
княгинею.
     - Завтра по Москве дела, а в ночь встречать нашего батюшку  выеду.  В
почете мы!... - прибавил он с усмешкою. - А ты поправляйся! Бабка-то  сама
по себе, а дьячку вели у нас в молельной читать все время!
     Он вышел и отдал приказ Антону готовиться в дорогу.
     - Да опроси челядь, кто из них лучше в лицо скоморохов помнит.  Двоих
в Москву возьми! Лошадей дать под них! Ну готовься!...



                                    7

     Не радостен и не светел лицом был князь Теряев, собираясь в  ночь  на
великую торжеством встречу митрополита ростовского, Филарета Никитича.
     - Ты уж не кручинься так-то!  -  уговаривал  его  Федор  Иванович.  -
Смотри,  может,  завтра  твои  людишки  скоморохов  соглядят.  Тогда  живо
мальчонка найдем.
     Теряев в ответ только вздохнул, обряжаясь в свои лучшие  доспехи.  Он
надел дорогой шелковый тигиляй, поверх его легкий бахтерец с  нашитыми  на
плечах,  спине,  груди  и  локотниках  серебряными  с   золотой   насечкою
пластинками, надел наручни, наколенники из такого  же  серебра,  легкие  и
блестящие, зеленые сафьяновые сапоги с серебряными  подковами  и  подвязал
меч.
     Шереметьев вышел  проводить  его  на  крыльцо.  Княжеские  дружинники
стояли нестройной толпою.
     Антон держал в поводу серого в яблоках аргамака.
     - Ну, пока что, прощай! - сказал Теряев,  надевая  на  голову  легкий
шлем с острой, как конец копья, верхушкой. Шереметьев поцеловался с ним.
     - В полдень встретимся. Я при царе буду.
     - Ин так!
     Князь легко вскочил на коня и взял в руки длинное копье. Дружинники в
миг очутились тоже на конях. Ворота раскрылись, и  конный  отряд  медленно
поехал по спящему городу за реку Пресну.
     Царь Михаил Федорович, чтобы почтить  отца  своего,  выслал  ему  три
почетных встречи: первую в Можайске с архиепископом рязанским  Иосифом,  с
князьями Димитрием Михайловичем Пожарским и Волконским, вторую на  Вязьму:
с  вологодским  архиепископом  Макарием,  боярином  Морозовым   и   думным
дворянином Пушкиным, третью - с митрополитом  Ионою,  князем  Трубецким  и
окольничьим  Бутурлиным  -  на   Звенигород   и   на   полпути   -   князя
Теряева-Распояхина с тем, чтобы увидев великого страдальца,  упредить  его
и, прискакав до царя, оповестить о приближении его батюшки.
     Князь проехал верст двадцать и стал станом, далеко вперед себя  услав
четырех конных, чтобы они, влезши на деревья, сторожили с вышек дорогу.
     Сойдя с коня, но не снимая доспехов, встретил он восходящее солнце  с
мрачными думами и тоскою на сердце. Всюду мерещились ему то его  Миша,  то
любимая жена. Мечется она, быть может, умирая, и в тоске кличет его; а  он
должен со светлым лицом оповестить царю великую радость. Видится ему Миша:
тащат его лютые разбойники, каленым железом выжигают его  светлые  глазки;
бьется он в руках палачей, зовет своим голоском тятю; а его тятя должен со
светлым лицом оповестить царю великую радость.
     - Горе мне, горе! - закричал не своим голосом князь и в отчаянии упал
в траву ничком.
     Холодная роса смешалась с горячими слезами и смочила  лицо  и  волосы
князя.
     Антон, видя  отчаяние  своего  господина,  перекрестился  и  вздохнув
сказал:
     - Не коснусь до  волос  своих  ни  бритвой,  ни  ножницами,  пока  не
объявится молодой князюшка!
     Этот обет и несколько  утешил  его  волнение;  как  вдруг  он  увидел
мчащихся к ним четырех всадников.
     - Едут, едут! - кричали они, показываясь в облаках пыли.
     Антон подошел к князю и тихо позвал его. Князь поднял голову, и  лицо
его выражало полное недоумение, словно он только что проснулся.
     - Едут! - сказал Антон своему господину.
     Князь тотчас вскочил на ноги и быстро оправился.
     - Коня!
     И  они  помчались,  гремя  доспехами,  в  Москву.  Толпы  народа  уже
запрудили улицы. Антон скакал впереди и громко кричал:
     - Дорогу князю! Дорогу гонцу царскому!
     Народ испуганно шарахался в стороны, давя слабых и толкаясь.
     Князь со своим отрядом добрался до Кремля и сошел с коня.
     На площади, от царского терема, от  самого  Красного  крыльца,  князь
Трубецкой двумя шпалерами ставил стрельцов в зеленых кафтанах с алебардами
в руках.
     Увидев князя, он кивнул ему.
     - Едут! - ответил князь и вошел в теремные ворота.
     Во дворце шла суета. Окольничьи бояре,  думные,  стольники,  кравчие,
все, кто знатные и местом выше, толпились в  царских  покоях,  готовясь  к
выходу. В длинных парчевых кафтанах с воротами, подпиравшими их стриженные
в скобку затылки, с длинными бородами, в высоких шапках, они важно  ходили
и стояли, не в силах сделать ни одного свободного движения.
     Увидев князя, они все окружили его. Он поднял руку и сказал:
     - До царя батюшки! Где царь?
     - В молельной! - ответили все хором, а боярин Стрешнев прибавил:
     - Сейчас из Вознесенского прибыл. У матушки-царицы, дай ей Бог многие
лета здравствовать, благословение принял.
     В это время к князю подошел окольничий Борис Михайлович Салтыков.
     - Государь - батюшка в беспокойстве...
     - Иду - ответил князь.
     Царь Михаил Федорович, окруженный слугами,  перешел  из  молельной  в
свой покой.
     Князь вошел и опустился на колени.
     - Государь, твой батюшка, да продлит  Бог  его  жизнь,  на  три  часа
времени пути от Москвы, - сказал он и, ударившись лбом об пол, поднялся на
ноги.
     Царь милостиво кивнул ему головой.
     - Спасибо на доброй вести, князь Терентий! Жалуем тебя к нашему столу
на пирование.
     Князь снова стал на колени и стукнулся лбом в землю.
     - Жалуешь не по заслугам убогого раба своего, - сказал он.
     - А  теперь  пойди,  милостиво  приказал  государь,  -  прикажи  звон
поднять. Уж и велика радость моя! - прибавил он.
     Его  молодое,  несколько  грустное   лицо   осветилось   неподдельной
радостью, и на карих глазах блеснули слезы.
     - А мы, государь,  твоей  радостью  рады,  холопы  твои!  -  поспешно
ответили ему окружавшие его бояре, рабски целуя его в плечо и  почтительно
беря под руки, чтобы вести. Князь вышел на Красное крыльцо и махнул рукою.
И тотчас загудели колокола Успенского собора; их звон подхватили колокола,
доски и била других церквей, и воздух наполнился радостным гулом.
     Тронулось шествие из Кремля с хоругвями, с крестами и иконами за реку
Пресну.
     Народ двигался густыми волнами по улицам, ломая напролом боков  своих
заборы, срывая ставни, давя и толкая друг друга.  Все  двигались  к  месту
встречи царского отца с сыном, и скоро огромное поле  было  все  заполнено
людьми всякого звания, возраста и пола.
     Капитан Эхе, несмотря на жару, в своей  прильбице,  латах  и  епанче,
терся тут же  в  толпе,  стараясь  протискаться  вперед.  Он  так  работал
локтями, словно гуляй городок в разгар битвы, и со  всех  сторон  на  него
сыпалась отборная брань.
     - Ах, латиниц оголтелый, чтоб тебя разорвало!
     - Куда прешь, леший? Не видишь, - живая душа?
     Но капитан смело двигался вперед и, наконец, остановился  в  переднем
ряду, рядом с каким-то дьяком. Нос  у  дьяка  был  сизый,  обрюзглое  лицо
лоснилось от пота, синие губы отвисали, и он бормотал про себя:
     - Господи Иисусе Христе, Сыне Божий!
     - Едут! Едут! - гулом пронеслось в толпе.
     И, действительно,  в  облаках  пыли  показался  торжественный  поезд.
Впереди шли вершники по два в ряд, за ними  целый  полк  стрельцов,  потом
послы, ездившие за  высокими  пленниками,  и,  наконец,  огромная  карета,
запряженная восемью лошадьми цугом, а сзади царские  встречные,  посланные
вперед, и опять стрельцы и дружины высланных навстречу князей и бояр.
     И едва показалось это шествие, как  в  царском  стане  все  пришло  в
движение. Заколебались в воздухе кресты, завеяли хоругви и  длинным  рядом
установилось духовенство по чину.
     Царь без шапки, с радостным, ликующим лицом, пошел  быстро,  забыв  о
царском сане. Шествие  остановилось.  Из  колымаги  вышел  высокого  роста
человек в монашеской рясе, в клобуке, и  двинулся  к  своему  царственному
сыну.
     После тяжкой разлуки  и  волнений,  сын  увидел  своего  отца,  перед
которым в робости своей привык всегда покорно смиряться.
     После  гонений  и  плена,  отец  увидел  своего  сына,  возмужавшего,
окрепшего, волею народа вознесенного на необычайную высоту.
     И взволнованный отец, почитая высокий сан своего сына, упал на  землю
и распростерся перед ним. Сын с воплем изумления и радости упал  тоже.  "И
оба лежаста на земле,  от  очию,  яко  реки,  радостныя  слезы  пролияху",
повествует летописец, описывая этот радостный момент.
     Все  поле  огласилось  плачем,  но  это  были  радостные   слезы.   С
просветленными лицами поднялись враз отец и сын и заключили друг  друга  в
объятия.
     Народ обнажил головы и упал на колени.
     Даже капитан Эхе сдернул свою прильбицу и стал на колени.
     - Да, да, - бормотал он, - ошень должны быть радые!
     - Ошень, ошень! -  передразнил  его  дьяк.  -  "И  ангелы  ликуют  на
небесах", вот; а ты, латиниц, "ошень"! И дьяк поднял кверху палец.
     Поезда смешались. Отец с сыном, держась за руки, вошли в колымагу,  и
все тронулись  к  Кремлю.  Народ  побежал  рядом  с  колымагою,  сдавливая
участников торжества. Все уже знали, что на Красную площадь выкатили бочки
вина, и все спешили на даровое пирование.
     Гул от звона и веселых кликов стоял в воздухе. Филарет  сидел,  держа
за руку своего  сына,  а  другою  благословляя  народ,  и  слезы  умиления
катились по его суровому изможденному лицу.
     - Словно вновь рождаюсь! - говорил он, а сын его заливался слезами  и
целовал отцовскую руку.
     У Кремля их снова встретило духовенство. Филарет вышел из колымаги  и
приложился к выложенным иконам. В соборе его встретил приехавший в  Москву
в то время Феофан,  патриарх  Иерусалимский,  и  отстоял  благодарственный
молебен. Филарет вошел, наконец во дворец и почти час  оставался  глаз  на
глаз со своим венчанным сыном. В Москве шло пирование. Выпущенные из тюрем
колодники, пропойцы, ярыжки и скоморохи метались по  улицам,  наполняя  их
криками, песнями и бесчинствуя среди общего ликования.



                                    8

     Великий отец венчанного сына твердым шагом вошел в царские  палаты  и
сказал сыну:
     - В молельную!
     Сын повел отца через приемные покои, через тронную палату, через свои
горницы и ввели его в  угловой  покой,  весь  завешанный  образами,  перед
которыми в драгоценных паникадилах  тускло  мигали  не