желание,  пусть
придет в губную избу, чтобы вместе допрос чинить этим ворам.
     Терехов велел поднести посланцу ковшик пенника, сказал что  будет,  и
сейчас же после заутрени, наскоро отдав приказание  управителю,  оделся  в
темный будний кафтан и важно опираясь на палку, пошел в губную избу, - она
же служила, так сказать, и местным разбойным приказом.
     Там уже ждал его губной староста.
     - Здраву быть! - сказал кланяясь Терехов.
     - И тебе, боярин! - ответил Сапунов. - Там их и допрашивать станем!
     - Ин быть по-твоему! - согласился Терехов.
     В это время в  избу  вошел  воеводский  дьяк,  Егорка  Балагуров,  и,
помолясь иконам, низко поклонился обоим.
     - Прости, милостивец, заговорил  он  униженно,  -  поскольку  боярин,
воевода наш, со вчерашнего в опохмелке, так и  заказал  мне,  непотребному
рабу, Егорке, на сыске стоять.
     - Что же, - согласился Сипунов, -  воевода  в  своем  праве.  Пойдем,
боярин!
     Они вышли из избы на двор, обнесенный высоким частоколом  с  крепкими
воротами. Против ворот, снова  за  изгородью  тянулись  ключи  (ямы),  где
сидели уголовные преступники, вместе  с  несчастными  неплательщиками,  во
дворе, по трое и десятками, смотря по помещенью.
     Впереди, против избы, стоял  мрачный  сарай  с  широкою,  как  ворота
дверью. Это и был застенок. На земле  перед  дверью  стояла  окровавленная
плаха, валялись колодки и обрывки ржавых цепей.
     Сипунов открыл дверь, которая заскрипела на петлях, и они очутились в
страшном  помещении.  Полутемный  сарай  с  поперечными   балками   вместо
настланного потолка, с земляным полом, как бы делился  на  две  части.  На
лево стоял  длинный  стол  с  письменными  принадлежностями.  Позади  него
тянулась скамья, по  бокам  стояли  табуретки,  недалеко  от  стола  стоял
аналой, с крестом на нем;  направо  же  валялись  доски,  стоял  небольшой
помост, на котором на боку спускалась веревка с толстым крюком на конце; в
углу, треща горящими углями,  дымилась  жаровня  и  в  полутьме  виднелись
страшные орудия пыток: палки, веревки, доски с набитыми  гвоздями,  плети,
кнуты и острые клещи с длинными ручками.
     Два заплечных мастера встретили пришедших низкими поклонами.
     - Приведите-ка, молодцы, скоморохов, коих вчера забрали:  сыск  малый
сделаем, - распорядился Сипунов и стал залезать на скамью, позади стола.
     - Садись, боярин, пока что, - пригласил он Терехова, который с трудом
уселся на конец скамьи.
     Дьяк покашливая сел на табурет, у края  стола,  приготовил  бумагу  и
очинил перо.
     В это время до них донеслось бряцание цепей, заскрипела  дверь,  и  в
сарай друг за другом вошли со скованными руками три скомороха.
     Они вошли, упали на колени и в голос завыли:
     - Смилуйтесь, бояре, во имя Христа! Ни в чем не повинны! Ни  татьбою,
ни убийством не занимались! Отпустите, Бога ради! Ходим мы нищи и ноги:  с
того, что дадут, только и живы!
     - Ну, вы! - закричал на них дьяк, -  волчья  сыть,  молчать!  Правьте
лучше ответы боярину!
     И при этом они хитро подмигнули ближайшему  к  нему  скомороху.  Тот,
маленький,  подслеповатый,  словно  сразу  понял  знак  дьяка  и  смиренно
замолчал.
     - Сказывайте имена ваши, - сказал Сипунов. - Пиши  Егорий  Егорьевич,
если взялся за дело!
     - Ну, вы! - окрикнул их снова дьяк и ткнул пальцем на первого. - Тебя
как?
     - Иван, а прозвищем Наливайко!
     - А тебя?
     Красивый, лет девятнадцать, парень, тряхнув головой, бойко ответил:
     - Антошка Гусляр!
     - Тебя?
     Третий парень, лет тридцати, стукнул в землю лбом и жалобно сказал:
     - Емелька Беспутный!
     - Чем занимаетесь и откуда пришли? - повторил дьяк вопрос и прибавил:
- В Москву идете, што ли?
     Иван Наливайко ответил за всех.
     - Скоромошьим делом, милостивец! Скоромошьим, да песенным.  А  пришли
прямо из-под Тулы, на Москву идем, милостивец!
     Дьяк довольно крякнул, и по губам его скользнула улыбка.
     Сипунов взглянул на Терехова, а Терехов только  печально  вздохнул  и
потряс бородой.
     - Чего ж их спрашивать? Вестимо, ничего не ведают, - тихо сказал он.
     - Оставить сыск?  -  спросил  Сипунов.  Терехов  кивнул.  Добродушный
Сипунов словно ожил; ему было тяжело пытать людей занапрасно и он,  приняв
грозный вид, сказал:
     - Ну, на этот раз идите на все четыре стороны! Молодцы, будете с  них
клепы! А наперед, чтобы в нашем городе не чинили буянств. Слышь, вчера  до
полуночи бражничали.
     Скоморохи раз по десять ударили лбом в  землю  и  вскочили  на  ноги.
Молодцы стали сбивать наручни. Сипунов и Терехов вышли.
     - Слышь, - обратился Терехов к дьяку, - не откажись  сегодня  ко  мне
зайти! Хочу другу отписать, а от этого дела отвык за время.  Попишка-то  у
меня старый еле видит. Писать и некому.
     - Рад, боярин, за тебя живот положить,  -  кланяясь  ответил  дьяк  и
веселый пошел к воеводе, торопясь успокоить его.
     Угрюмый вернулся Терехов домой и тотчас позвал к себе жену. Та  сошла
к нему встревоженная, с испуганным лицом.
     - Ай, что стряслось, Петр Васильевич? - спросила она,  едва  переводя
дух. И ушел ты сегодня не во время, а теперь меня позвал?
     -  Садись,  жена,  -  ответил  боярин.  -  Действительно   стряслось.
Помнмишь, мы за княжего сына свою Олюшку прочили? По рукам ударили?
     - Помню, батюшка! Как не помнить! - ответила жена Терехова, - еще  на
Москве то было. А что? Али полаялись?
     - Пустяки, говоришь: дружбы нашей мечом не рассеч! Дело  в  том,  что
княжего сына ономедни скоморохи с вотчины скрали!
     - Ахти мне! - воскликнула боярыня и даже изменилась в лице.
     - Петр Васильевич, - сказала она помолчав,  -  что  ж  теперь  нам-то
делать?
     Терехов нахмурился.
     - Что делать, про то я знаю. А сказал тебе на тот  случай,  чтоб  про
эту помолвку с бабами меньше языком трепала. А теперь иди!
     Не успела выйти боярыня, как в горницу спешно вошел  Андреев  и  едва
поздоровался с Тереховым, как сказал ему:
     - Зачем скоморохов отпустил?
     - Коли они из-под Тулы...
     - Брешут! Сейчас доподлинно услыхал, что из  Москвы.  Разговор  такой
слыхал, что дьяк Егор Егорович их вызволил, а для чего - не возьму в толк.
И окромя того, кажись и княжой сын объявился.
     - Шутишь? - откинувшись в изумлении, воскликнул Терехов.
     - Что за шутки! Ты слушай! Немец-то мой...
     - Какой немец?..
     - Ах, ты! Да вчерась-то я  говорил,  что  мне  из  Москвы  немца  для
стрельцов прислали.
     - Ну, ну, запамятовал! - успокоил его Терехов. - Дальше-то что?
     - Ну, вот и слушай! Сегодня это поучил он нас всех, строй  показывал,
а потом я его к себе завел. Поместил-то я его у себя пока  что.  На  дворе
клеть есть, там он и живет...
     - Ну?
     - Вот он и стал про себя говорить. А потом и говорит, есть  в  Москве
корчма. Ее какой-то Федька Беспалый держит...
     - Федька Беспалый? - повторил Терехов. - Ну, так что ж, что в  Москве
корчма есть?
     - Да постой, дай, кончу! - остановил его  Андреев.  -  Так  слышь,  к
этому Федьке-то скоморохи мальчика привели и продали. Мой-то немец все это
видел, а на другую ночь скрал его. Говорит, Федька-то  много  таких  ребят
для нищих держал, сарай полный, что мыши...
     - Ну?
     - Ну, немец-то скрал его, да к другим немцам отвел. Он теперь  у  них
там, на Кукуе.
     - Обасурманили мальчика.
     - Зачем? Я к тому, что может это княжой сын и есть.
     - Княжой? Ах ты, Господи! Слышь, Семен Андреевич, расспроси ты своего
немчина, как да что, пошлем до князя нарочного.
     - Беспременно. К чему я и пришел к тебе. А только ты мне скажи: зачем
ты скоморохов отпустил и к чему дьяк им мирволил?
     - Ну, тоже, Сеня, откуда ты знаешь это?
     - Откуда? Мой мальчишка видел, как скоморохи уходили. Сели это у  нас
под садом, один и баит: "Спасибо  дьяку,  надоумил.  Ляпнули  бы,  что  из
Москвы, повисели бы на дыбе". Другой ответил: "Надо полагать, Злоба  какую
ни на есть важную отписку посылал с нами". Ишь куды  завернул!  Обмерекать
надо, боярин. Может здесь и измена какая есть. Лях-то не дремет.
     Терехов задумался.
     - А что? Пожалуй, кто и мутит.  Ну,  а  как  же  с  князем-то?  А?  -
вспомнил он.
     - Послать беспременно надо. Хочешь, мы этого немчина снарядем  и  без
отписки всякой?
     - А и ладно задумал, Сеня! Накажи ему да и спосылай! Только  послание
все же напишем, потому князь горячий и неравно его с первого слова на дыбу
потянет.
     - И то, - согласился Андреев.
     - А дьяка этого велю в шею со двора. Неравно правда что недоброе, так
беды не оберешься. Как-нибудь сам наскребу.
     - Так я пойду, снаряжу его.
     -  Иди,  иди,  Сеня!  Бог  нам  его  привел,  -  и  Терехов   набожно
перекрестился. - Ежели да сразу на след напали, прямо чудо Божие.
     - Воистину! - ответил Андреев.  -  Ну,  так  я  пойду,  а  ты  готовь
грамотку!
     - Ладно.
     Андреев ушел. Боярин прошел в  свою  рабочую  горницу,  достал  перо,
бумагу и кряхтя стал составлять послание своему другу.
     В тот же день вечером капитан Эхе, снабженный и  казной  и  грамотой,
ехал назад из Рязани на своем сильном коне в коломенскую вотчину князя.



                                    15

     Князя Теряева узнать было трудно, так он изменился со времени пропажи
своего сына. Смуглое лицо его точно почернело, глаза  ввалились  и  горели
лихорадочным блеском. Как слуга его Антон, он в знак своей печали отпустил
бы волосы, но  постоянная  служба  при  царе  не  допускала  этого,  и  он
кручинился еще более.
     В то время как жена его у  себя,  на  усадьбе,  могла  и  плакать,  и
молиться, и горько сетовать, - он все время должен быть ходить с  веселым,
светлым лицом, тем более, что царские приспешники, братья Салтыковы всегда
готовы были истолковать его печаль в дурную сторону.
     А нельзя было не печалиться.
     Почитай, два месяца прошло, а о сыне ни слуху, ни  духу.  Сколько  за
это  время  боярин  Колтовский  по  приказу  боярина  Нашокина  скоморохов
перепытал, - никто ничего не сказал, даже следа не подал.
     И Терехов-Багрев безмолствует.
     Каждый раз, как наезжал князь к себе  в  вотчину,  княгиня  торопливо
спрашивала его:
     - Ну, что?
     И каждый раз, он должен был, потупив голову, только вздыхать в ответ,
после чего княгиня начинала горько плакать.
     Верно, с силой и властью не все можно сделать.
     Князь в суеверном малодушии звал к себе ворожею  Ермилиху,  сыпал  ей
деньги и говорил:
     - Найди мне сына!
     Но и она не могла помочь ему. Хитрая баба брала деньги,  смотрела  на
воду, бормотала о злых людях, о недругах, но не могла указать ни воров, ни
на место, где укрыт княжеский первенец.
     - Эх, князь, - говорил ему Шереметьев, - положись на  милость  Божию!
Не убивайся так! Бог поможет, - сыщется твой сын.
     - Сыщется! - с горечью говорил князь, а  каким?  Может  его  ослепили
злодеи, может, ног и рук лишили. Ах, кабы знать, где мои враги.
     И он злобно грозил сжатым кулаком.
     А тем временем капитан Эхе уже приближался к его вотчине с  радостной
вестью, и однажды, когда князь приехав  из  Москвы,  сидел  задумавшись  в
своей горнице, к нему вошел Антон и, низко поклонясь, сказал:
     - Слышь, княже, немчин какой-то с Рязани приехал:  от  боярина  Петра
Васильевича грамотка.
     Князь выпрямился словно от удара и воскликнул:
     - Где? Давай!
     Антон подал ему свиток с восковой печатью на тесемке.
     Князь дрожащей рукой сорвал  шнурок  и,  развертывая  свиток,  сказал
Антону:
     - Гонца в избу сведи! Напой, накорми!
     Антон ушел, а князь стал читать каракули боярина, своего друга.
     "И слышь, немчину этому про твоего сына ведомо. С того и  посылаю  до
тебя. А княгинюшке твоей от нас поклон зем..."
     Князь не дочитал до конца послание и, выскочив из  горницы,  закричал
не своим голосом:
     - Эй! Кто есть!
     На зов к нему подбежал отрок.
     - Беги в избу! Вели Антону немчина сюда привести. Живо!
     Давно никто не видал такого оживления в лице и в движениях князя.  Он
не мог сидеть и бегал по горнице. Заслышав шаги, он сам отпахнул дверь  и,
увидев Эхе, с порога закричал ему:
     - Что знаешь про сына?
     Эхе смутился и почесал правой рукой за ухом.
     - О каком сыне?
     - О моем, моем! - закричал нетерпеливо князь.
     Эхе покачал головой.
     - Про мальшик говорил. А мой не знайт, ваш сын, не ваш сын, - ответил
он.
     - Про какого мальчика? Ох, да говори же!
     - Дозволяй мне пить! Горло сохло. Жарко.
     Князь захлопал в ладоши.
     - Меду ковш!
     Мед появился тотчас. Эхе выпил с половину ковша  и,  вытерев  рукавом
усы, медленно начал свой рассказ.
     Князь жадно его слушал, не прерывая до самого конца.
     Эхе кончил и замолчал. Князь сидел, опустив голову, что-то соображая,
и вдруг вскочил на ноги.
     - Антон, зови слуг! - приказал он и, взяв Эхе за рукав, потащил его к
крыльцу, куда Антон торопливо согнал дворню.
     - Был рыжий скоморох с теми? - спросил князь у слуг.
     - Был, князь-батюшка! Поводырем был, - ответило несколько голосов.
     - А с ними щуплый такой, был?
     - Был, был! И мальченка еще. Да много их, чтоб им пропасти не было! -
раздались снова голоса.
     Лицо Теряева просветлело.
     - Коней, Антон! - закричал князь. - И ты, немчин,  со  мной!  Едем  к
твоему приятелю! Ну, живо!
     И через десять минут они мчались по дороге в Москву.
     Эхе и Антон не могли на своих  конях  поспеть  за  кровным  аргамаком
князя, и он скакал далеко впереди их;  но  когда  они  сделали  роздых  на
полпути в съезжей избе, князь не гнушаясь посадил с собой за  стол  Эхе  и
Антона и снова стал расспрашивать немчина.
     - Расскажи мне, какой он из себя?
     И эхе опять описывал мальчика, описывал сарай, в котором  нашел  его,
рассказывал  о  своих  мытарствах  с   ним   и,   наконец,   про   доброго
немца-цирюльника и его сестру.
     - Не приметил ли ты складня на нем? Цепка из золота, кольчужками?
     - Нет! - покачал головой немец. - Голая шея, ничего не было.
     - Не он! - упавшим голосом сказал князь.  -  У  того  складень,  наше
благословение.
     - Эх, князь! - вмешался Антон. - Да нешто вор этот, Федька, оставит у
него золото?
     - И то! - оживился князь. - Верно! Он, он, мой Михайло! Но уж  этому,
- лицо князя потемнело, и он стукнул кулаком по столу, -  Федьке,  вору  и
разбойнику, будет солоно! Завтра же его в разбойный приказ уведут и там...
- Он не окончил, но Эхе, взглянув на него  без  слов  понял,  что  ожидает
содержателя рапаты, и вздрогнул.
     Князь забылся: его увлек  поток  мыслей  и  чувств,  и  он  продолжал
говорить вслух:
     - Но кому нужен был мой Михалка? Может,  они  просто  крадут  и  ждут
выкупа... Не слышал я про  такие  дела...  Крадут  для  нищенства  да  для
скоморошьего дела, так больше от посадских да торговых людей... Ну, да  уж
доберусь я до правды: огнем и водою, дыбой и плетью, всем, что в  застенке
есть! А пока, - вдруг очнувшись, резко  сказал  он,  -  поедим  да  соснем
малость!
     И, сразу оборвав речь, он подвинул к себе миску с вареной  курицей  и
ендову с вином.
     Была глубокая полночь, когда они вновь сели на коней  и  помчались  в
Москву. Они ехали молча. Князь, почти уверенный, что его сын найден, думал
о том, кому понадобилось это страшное преступление, и  и  горел  местью  и
ненавистью к неизвестному вору.
     Антон, как верный  слуга,  зная  опасности  большого  путешествия  по
большой дороге, на которой  шалили  и  скоморохи,  и  беглые  тягловые,  и
заблудыжный посадский, зорко осматривал в ночной полутьме и  прислушивался
к тишине; а Эхе, - видавший за свои походы и кровь, и резню, и  разбой,  и
преступления, - с размягченным сердцем мечтал о минуте,  когда  он  увидит
прекрасную Каролину и скажешь ей... Нет, он ничего ей не скажет, а  только
посмотрит на нее нежно-нежно и вздохнет от полного сердца: вот так!
     При этом Эхе вздыхал с такой силой, что Антон с изумлением взглядывал
на него, придерживая на миг свою лошадь.
     - Прямо в слободу веди, немчин! - отрывисто сказал Теряев, когда  они
въехали в московские ворота.
     - Гут! - ответил Эхе, ударяя коленями лошадь.
     Наступило уже утро, и Москва проснулась. Со скрипом тащились на базар
телеги, нагруженные сеном, курами, рыбой, убоиной  и  всякими  овощами;  в
рядах открывались лари; к убогой церкви  плелся  поп,  стуча  костылем  по
твердой земле, и во все стороны шли люди,  торопясь  купить,  продать  или
поспеть в назначенное место.
     Наши всадники пересекли весь город и со стороны Москвы-реки въехали в
слободу.
     - Узнаешь дом-то? - спросил князь.
     Эхе только усмехнулся.
     Ему ли не узнать? С закрытыми глазами он не прошел бы мимо него.
     - Тппру!..
     Но что это?... Ставни закрыты, из трубы не вьется приветливо  дым,  в
то время когда все вокруг живут уже дневной жизнью...
     Эхе быстро спрыгнул с коня и стал стучать в калитку.
     Молчание.
     Он стал бить по очереди в закрытые ставни.
     То же молчание.
     - Ты что же это? На смех? - закричал нетерпеливо князь.
     Эхе растерянно, убитым взглядом посмотрел на него.
     В это время их успела окружить толпа, привлеченная криком и стуком.
     -  Эй,  вы,   басурмане!   -   крикнул   князь.   -   Этот   ли   дом
немчина-брадобрея?
     - Так тошно, боярин" - ответил  один  из  немцев,  толстый  булочник,
снимая перед князем колпак.
     - Где же он, собака?
     - В приказе! - закричали со всех сторон.  -  Приходил  народ,  бил  и
вон... Бедный Штрассе!
     Эхе, молчавший все время и словно обезумевший, вдруг  встрепенулся  и
обратился к толпе с немецкой речью. Все бросили  князя,  окружили  Эхе  и,
заговорив сразу, подняли оглушительный крик.
     Аргамак князя пугливо шарахнулся  в  сторону,  но  князь  нетерпеливо
осадил его. Он сгорал  от  нетерпения  и  досады.  Теперь,  когда  он  уже
собирался обнять сына, опять что-то стало на его пути.
     - Ну, что там?  -  закричал  князь  Эхе,  когда  толпа  на  мгновение
смолкла.
     - Его взял в разбойний приказ на питки, на смерть!
     - А мой сын? - не думая о бедном цирюльнике, спросил князь.
     - А его спасал Каролина. Они убежал и спрятались...
     - Где?...
     - Надо сперва достать гер Штрассе! Они в тайнике.
     Князь с силою махнул в воздухе плетью.
     - Разве не знают тайника эти люди? Скажи, что я все сделаю, я  выручу
его! Покажи мне сына!
     Эхе торопливо заговорил с немцами.
     - Яа!  Яа!  -  послышалось  со  всех  сторон,  и  несколько  человек,
отдалившись из толпы, приветливо закивали князю.
     - Они покажут нам, - сказал Эхе, - только надо  спасти  гер  Штрассе.
Они говорят, клянись!
     - Яа, Яа! - закричали немцы.
     Князь быстро снял шлем.
     - Клянусь! Хотя и не зная вины его, спасти этого брадобрея,  если  не
поздно.
     - Яа, гут! - сказал булочник. - Еще не поздно. Мой его видел...
     - Идем! - сказал Эхе.
     Булочник пошел вперед, рядом с Эхе, который вел в поводу своего коня;
князь с Антоном ехали сзади.
     Булочник провел из в переулок, ввел в свой дом, перешел чистый дворик
и остановился подле бани.
     - Здесь! - сказал он князю. - Сичас!
     Князь быстро соскочил с коня и двинулся за булочником.
     Тот крепко постучал в дверь и что-то крикнул по-немецки. В ответ  ему
раздался женский голос, показавшийся князю райской музыкой.
     - Что же? - нетерпеливо крикнул он.
     - Сичас! - ответил булочник, и дверь в это время медленно отворилась;
из-за нее выглянуло бледное, встревоженное лицо Каролины.
     - Каролина!... - воскликнул Эхе, бросаясь к ней.
     - Эхе!.. - взволнованно ответила Каролина и распахнула дверь.
     В это мгновение князь нетерпеливо оттолкнул ее и вбежал в баню.
     Посреди бани стоял его маленький  Миша  и  с  недоумением  и  страхом
глядел перед собой.