- Моя фамилия Ваксмут, господин медицинский советник.
   Старшему  инспектору  Ваксмуту  было   поручено   передать   живейшую
признательность господину  главному  директору,  который,  к  сожалению,
сейчас занят. Тогда те рабочие, которые были уже  готовы  торжествовать,
уныло переглянулись. Они сразу догадались, в чем дело. Этот чиновник  от
медицины был  заранее  готов  хвалить  умывальники.  И  Наполеон  Фишер,
который кичится тем, что комиссия -  его  заслуга,  тоже  приложил  сюда
руку.  Умывальниками,  которым   так   обрадовались   рабочие,   хозяева
воспользовались, чтобы отделаться от их требований.
   После обследования фабрики дошел  черед  и  до  людей.  Ведомственное
лицо, мужчина исполинского сложения,  проследовал  вдоль  рядов  рабочих
подобно гигантской  статуе  некоего  доблестного  полководца.  Порой  он
останавливался и, подбоченясь,  расспрашивал  кого-нибудь  из  них.  Тем
надлежало перечислить все перенесенные  ими  болезни,  причем  советник,
казалось, был убежден, что каждый от него что-то  утаивает.  Впрочем,  в
некоторых случаях  он  мог  казаться  даже  приветливым  и  общительным,
например, когда дело дошло до Яунера. Зато Гербесдерфер, стоявший  рядом
с Бальрихом, внушал ему явное недоверие.
   - Снять бинт! - приказал он и, взглянув на его палец,  снова  властно
бросил: - Фамилия?
   Старший инспектор назвал фамилию, после чего  медицинскому  советнику
как будто все стало ясно.
   - Ну, конечно, мы облепили палец глиной. Народный метод лечения. А  в
случае заражения - кто оплатит операцию? Знахарь, что ли? И  расходы  на
похороны он тоже возьмет на себя? - Обратившись к  старшему  инспектору,
он пробурчал: - Господин, господин...
   - Ваксмут.
   -  Ваксмут.  Покруче   с   ними,   господин   Ваксмут,   прошу   вас,
придерживайтесь этого золотого правила. Ведь наш  человеческий  материал
застрахован  вдоль  и  поперек,  он   не   может   гибнуть   когда   ему
заблагорассудится.
   Медицинский советник хотел было уже  проследовать  дальше,  но  вдруг
повернулся, как на шарнире.
   - Какой у того вон рабочего пристальный взгляд... Вы не заметили?
   - Он хороший рабочий, -  ответил  старший  инспектор  с  удивительным
простодушием.
   - И вам о нем не известно ничего особенного?
   - Он учится.
   Тогда медицинский советник кивнул с мрачным удовлетворением:
   - Ага! Теперь вы сами убедились, что от моего пытливого  взора  ничто
не ускользнет. - И обратился к рабочему: - Эй, вы, как вас зовут?
   Бальрих неторопливо смерил его взглядом.  Затем,  нажимая  на  каждое
слово, ответил:
   - Меня зовут... господин... Бальрих.
   - Так, так. Еще чище.
   Тут советник  подбоченился  и  уперся  ногами  в  пол,  казалось,  не
собираясь уходить.
   - И долго вы уже учитесь?
   - Год.
   - Наука, очевидно, не пошла вам на пользу.  Скажите  -  вы  страдаете
раздражительностью?
   - Когда меня раздражают, - ответил Бальрих.
   - Скажите - не появляется  ли  у  вас,  особенно  во  время  занятий,
этакое... особенное возбуждение? Так что вы даже сбрасываете одежду?
   - Нет, - удивленно ответил Бальрих.
   Лицо медицинского советника расплылось,  оно  прямо-таки  засияло  от
радости.
   - Однако вас видели нагишом у окна, под утро, когда  двери  уже  были
открыты и люди шли на работу.
   Бальрих, застигнутый врасплох, сохранял спокойствие; но в душе у него
все кипело. "Когда же это было? Ах, да... верно. Уже рассвело,  я  лежал
на подоконнике и думал. Чистая случайность, я сам  уже  забыл  об  этом.
Откуда же он знает... Ах, вот откуда! От  Геслинга!  А  тот?.."  Бальрих
оглянулся. Все взоры  товарищей  были  устремлены  в  одну  сторону,  на
человека, пытавшегося скрыться в толпе.  "Ну,  конечно,  Яунер,  кто  же
еще?.." И Бальрих сказал резко:
   - Может, это было, а может, не было, но в моей  комнате  я  сам  себе
хозяин, и до шпионов мне дела нет.
   Тогда советник, насторожившись, опять спросил:
   - Вы, видимо, вообще считаете себя здесь со всеми равным?
   - Я заключил добровольный договор, - ответил  Бальрих.  -  И  что  до
меня, я его выполняю.
   - А другая сторона?
   - Незачем выспрашивать меня, - отрезал Бальрих,  осененный  внезапной
догадкой, и взглянул на советника в упор. - И  незачем  тут  из-за  меня
разыгрывать комедию.
   Медицинский советник заморгал; затем  поспешно  и  даже  с  некоторым
дружелюбием осведомился:
   - У вас, верно, много врагов? - И так как Бальрих промолчал, добавил:
- Тогда понятно и ваше заявление: "Все должна отдать эта банда, а  потом
каждый пусть хоть собственной бритвой перережет себе горло".
   Бальрих остолбенел. "Все ясно", - подумал он.
   Медицинский советник тем временем обратился к старшему инспектору:
   - Этот человек сумасшедший. Можете доложить об этом  от  моего  имени
господину тайному советнику.
   Старший инспектор поклонился,  между  тем  как  медицинский  советник
среди воцарившейся тишины и охватившего всех ужаса,  как  ни  в  чем  не
бывало, даже не понизив голос, продолжал:
   - Этот человек страдает манией преследования и все принимает на  свой
счет. К тому же он зазнался и не желает считаться со здешними условиями.
Причины вполне достаточные, чтобы признать его параноиком и посадить под
замок.
   Услышав ропот, он изумленно оглянулся: у людей были такие  лица,  что
он тут же выпрямился, опустил руки по швам  и  сбавил  тон.  -  Согласно
закону, - заявил он поспешно, - и существующим медицинским правилам этот
рабочий должен быть немедленно направлен в лечебное учреждение.
   Ропот нарастал.
   - Приступим к осмотру, - продолжал он,  силясь  не  терять  выдержки.
Подойдя к Бальриху, он ткнул его большим пальцем  в  глазную  впадину  и
снизу нажал на кость. Палец вонял.  Бальрих,  у  которого  от  ярости  в
глазах потемнело, уже поднял было руку, но, сделав над  собой  отчаянное
усилие, тут же опустил ее, холодея от ужаса при мысли о том,  что  могло
произойти.
   Между тем советник давал старшему инспектору наставления.
   - Пусть он немедленно отправляется в больницу.  На  врачей  мы  можем
положиться.
   Откуда-то донесся голос: "Его отправляют в  сумасшедший  дом!"  Ропот
усилился. Медицинский советник вздрогнул, сделал  несколько  неуверенных
шагов, словно дрессированный медведь.
   - Я сейчас же позвоню туда, - крикнул он и поспешно  вышел.  Лишь  за
дверью он постепенно принял свой обычный  вид  и  стал  снова  похож  на
огромную статую доблестного полководца.
   А Бальрих ходил среди  шумевших,  взволнованных  рабочих  и  старался
успокоить их.
   - Я пойду туда, они ничего не могут сделать со  мной.  Я  вернусь.  -
Потом распрощался со всеми.
   Он шел широким шагом по шоссе и продолжал подбадривать себя. "Как они
меня боятся, если хотят таким чудовищным способом сломить мою волю.  Они
погибли и знают это, иначе они  не  посмели  бы  меня  тронуть.  Слишком
многим известно  наше  дело,  оно  может  попасть  в  газеты.  Сами  они
сумасшедшие!"
   Едва он вошел в  город,  как  внезапная  мысль  ошеломила  его:  "Еще
недавно я ходил сюда  за  учебниками.  А  теперь  со  всеми  полученными
знаниями иду в сумасшедший дом". Он почувствовал ледяной озноб, и у него
засосало под ложечкой, шаг невольно замедлился, но затем  Бальрих  пошел
еще быстрее и весь потный добежал до больницы.
   Минуя дворника, он хотел было войти в одну дверь,  но  она  оказалась
запертой, даже ручки у нее не было.
   - Туда, надеюсь, вы не хотите попасть, - крикнул дворник и послал его
в  приемную.  Теперь  Бальрих  шел  беспрепятственно  по  белым  длинным
коридорам, более широким и чистым, чем в казармах Геслинга.
   Санитарки в накрахмаленных  чепцах  развозили  по  этажам  тележки  с
пищей. На самом верхнем этаже сидел у  стола  молодой  человек  в  белом
халате, он говорил и записывал одновременно. Рабочий не решился  подойти
к нему, но молодой человек сам окликнул его.
   - Господин Бальрих!
   И вот он стоял перед врачом, вертел в руках фуражку и хмурил брови. А
молодой блондин внимательно смотрел ему  в  глаза,  внимательно,  но  не
враждебно. И говорил так, словно сам не слышал себя:
   - Я вас сразу узнал, получив очень точное описание. Бог знает, почему
мне поручили заняться вами. Ну да ладно, - ободряюще закончил он.
   У сиделки врач осведомился, есть ли свободная комната.
   - Особый случай, - шепнул он проходившему мимо коллеге.  Затем,  взяв
Бальриха под руку, отворил одну из многочисленных  дверей,  за  ней  еще
одну и, наконец, предложил ему войти.  В  комнате  была  койка,  батарея
парового отопления; распахнутое окно выходило на железные крыши.
   - Садитесь, - сказал врач. - Вы знаете, где находитесь?
   Бальрих из осторожности проронил:
   - В комнате.
   - Ну, да, пожалуй, - рассмеялся врач. -  Но  почему,  собственно,  вы
сюда пришли?
   - Потому что какой-то медицинский  советник,  -  сказал  Бальрих  уже
твердо, так как был подготовлен к такому вопросу, - усомнился в том, что
я нормален.
   - Что еще ничего не доказывает, - добавил молодой врач. -  Но  почему
же вы не садитесь?  Пожалуйста,  располагайтесь,  как  вам  удобнее.  Мы
только беседуем с вами.  Видите,  я  даже  не  записываю  того,  что  вы
говорите.
   Однако Бальрих чувствовал, что здесь учитывают не только то,  что  он
говорит, но и какой сделает жест, как  шагнет,  быстрее  или  медленнее,
повысит или понизит голос. Он стоял, не двигаясь.
   - Ну так сядемте, что ли? - снова предложил врач.
   Бальрих твердой походкой подошел к креслу и присел на ручку.
   "Теперь уже все равно", - решил он. Врач, казалось, не следил за ним.
Откинув голову, он проговорил, глядя в пространство:
   - Вы чувствуете недомогание?.. Нет? Приливы крови или головокружение?
Нет?.. Однако вы ведь стояли голый у своего окна, - сказал он  внезапно,
подчеркивая каждое слово, и,  нагнув  голову,  пристально  посмотрел  на
Бальриха.
   Бальрих сидел, словно оцепенев.  Значит,  все  это  ловушка?  И  этот
человек только для виду принял мою сторону! Подлая ловушка! В бешенстве,
сжав кулаки, он бросился вперед. Но в то же мгновение заметил, что  врач
потянулся к звонку за спиной, Бальрих почувствовал, что бледнеет  -  так
велика была грозившая ему опасность. И вместо сжатого кулака  он  только
протянул, как бы с мольбой, раскрытую ладонь.
   - Все это оттого, - виновато промолвил он, - что медицинский советник
уже старался таким же способом раздражать меня. Разве  выдержишь,  когда
каждый бросает тебе в лицо все, что ему нашептали  шпионы?  У  нас  есть
шпионы, вам это известно?
   На лице врача снова появилось  добродушное  выражение.  Он  заговорил
мягко и успокаивающе, видя, как Бальрих побагровел и с  каким  волнением
он словно выталкивает из себя слова.
   - Этого я, разумеется, не могу знать, - сказал врач. - А вам  незачем
волноваться.
   Он уселся поудобнее. Бальрих покорно последовал его примеру.
   - Расскажите мне, пожалуйста,  -  начал  врач,  -  как  вы  живете  в
Гаузенфельде.
   Рабочий ответил с горечью:
   - Отвратительно, нас эксплуатируют. Мы порабощены и как скот  согнаны
в кучу.
   "Вот что они хотят услышать от меня", - вдруг испуганно подумал он  и
быстро добавил:
   - Но ведь это знают все. Я помешан не более, чем другие.
   - Готов поверить вам, - просто заметил врач, - а скажите мне,  правда
ли, что вы имеете влияние на ваших товарищей? - И, заметив  недоверчивый
взгляд Бальриха, добавил: - Что, впрочем, вполне  естественно...  У  вас
больше силы воли, вы доказали это тем, что учитесь... Ведь учение - дело
не легкое?
   В его словах прозвучало даже участие. Однако рабочий ответил резко, с
укором:
   - Вам, вероятно, надо признать у меня переутомление! Вы  хотите  меня
поймать?
   Молодой блондин еще ближе наклонился к нему.
   - Напрасно вы так думаете. Я знаю  сам,  что  значит  надорваться  на
работе. Я понимаю, вы хотите выкарабкаться из нужды.
   - Не только я, - заметил Бальрих с внезапным воодушевлением. - Других
тоже надо вытащить. Но кто-нибудь должен начать. И это сделаю я.
   - Вы чувствуете, что это ваше призвание?
   Бальрих ударил себя кулаком в грудь.
   - Да, на меня это возложено. Это моя... моя...
   - Ваша миссия?
   - Да. - Бальрих вдруг почувствовал глубокое облегчение, хотя на  лице
врача было явно написано недоверие.
   - Миссия, - продолжал врач. - Почему бы и нет?  Это  возможно.  -  Он
оперся подбородком на руку и заговорил вполголоса. - А начальству вашему
это известно?
   - Да. Отсюда и все преследования, - сказал Бальрих.
   И уже совсем тихо врач спросил:
   - Кто же вас преследует?
   - Да все он, из-за него все зло. И соглядатаев  у  него  множество  -
шпики, священник из Бейтендорфа, наш депутат, - он предатель, - а теперь
еще медицинский советник.
   Когда Бальрих это высказал,  аромат  цветов,  доносившийся  из  сада,
показался  ему  вдруг  более  удушливым,  голос  какой-то  птицы   почти
испуганным. Врач сидел, потупясь.
   - Конечно, - повторил он, - бывают и враги.  Я  не  призван  защищать
капитал, который вы так  ненавидите.  Пусть  этим  занимаются  бонзы,  -
бросил он как бы вскользь и вслед за  тем  внушительно  добавил:  -  Но,
посудите сами, не кажется ли вам несколько странным, почти  невероятным,
что именно социал-демократический депутат  оказывается  вашим  врагом  и
другом вашего противника?
   - Это, может быть, и странно, - коротко ответил Бальрих, считая,  что
уже сказал все по этому поводу.
   А врач, между тем, бережно продолжал:
   - Вы только что рассердились, и я бы не хотел  вам  напоминать  ваших
слов. Ну, а насчет бритвы...  Это,  конечно,  запомнилось  депутату,  он
рассказал другим. А вы называете это предательством. Что до медицинского
советника, то могу вам сказать одно: мы, врачи,  всегда  и  всюду  видим
симптомы - это уж наш чисто человеческий  недостаток.  Я  верю,  что  вы
говорите о реально происходящих делах, но я бы на вашем месте  относился
к этому спокойнее.
   - Когда низости не затрагивают нас лично, мы всегда относимся  к  ним
спокойнее, - заметил Бальрих.
   - Вы правы и на этот раз, - ответил врач.
   Он встал. Бальрих последовал его примеру.
   - Что же мне - оставаться здесь? - спросил он глухо.
   - Пусть это короткое пребывание у нас не огорчает вас. - Я не питаю к
вам плохих чувств при  расставании.  Как  видите,  я  не  очень  суровый
следователь. Вы могли бы попасть и к худшему. Скажу вам по секрету, - он
прикрыл  рот  рукой,  -  медицинский  советник,  когда  вызывал  меня  к
телефону, перепутал мою фамилию.
   Он звонко  рассмеялся.  И  Бальрих,  пожимая  протянутую  руку,  тоже
расхохотался.
   - Эта комната,  надеюсь,  понравилась  вам.  Ведь  и  комнаты  -  вы,
наверно, слышали об этом - не все у нас такие приятные... Кстати, я  еще
кой о  чем  хотел  спросить  вас,  -  поспешно  проговорил  врач,  -  не
представляется  ли  вам  иногда  что-нибудь  такое,  чего,   как   потом
оказывается, на самом деле и не было?
   - Вы хотите сказать, видения? Нет! - возмущенно ответил  Бальрих.  Но
тут же вспомнил один случай, и ему стало страшно. Неужто там,  на  вилле
"Вершина", видение все-таки было?
   - А это плохо? - спросил Бальрих.
   - Расскажите мне все спокойно! Может быть, вы долгое  время  голодали
или переутомились?
   - Нет, - отвечал Бальрих, глядя  перед  собой,  -  видение  появилось
потому, что я желал его...
   - Желанные  видения  могут  быть  у  каждого  не  вполне  счастливого
человека или много ожидающего от жизни. Как это случилось? Расскажите!
   Но Бальрих молчал. "Я  видел  Лени  богатой  и  прекрасной  на  вилле
"Вершина". Это была мечта, но более реальная,  чем  все  вы.  И  вот  вы
хотите, чтобы я в сумасшедшем доме выдал вам мою  драгоценнейшую  мечту.
Фу, черт!" Прежде чем Бальрих осознал, что делает, он топнул ногой,  изо
всех сил ударил по платяному шкафу  и  выругался.  Врач  слегка  покачал
головой.
   - Видите, все-таки прорвалось, - сказал он неодобрительно и, заметив,
что Бальрих совсем уничтожен, добавил: -  Ну,  больше,  надеюсь,  вы  не
поддадитесь.
   Он направился к двери, но вдруг остановился.
   - Кто крикнул "вор"? - спросил он.
   Бальрих взглянул на врача.
   - Меня никто не может назвать вором. Но я, - сказал он  презрительно,
- знаю их немало.
   Врач кивнул и удалился.
   Некоторое время  Бальрих  сидел,  настороженно  прислушиваясь,  потом
принялся ходить по комнате все быстрее и быстрее. Наконец-то  ему  опять
все разрешено - поднять руки, передвинуть стол.  Он  высунулся  в  окно.
Можно было коснуться верхушек деревьев, но сквозь густую листву никак не
разглядишь, там внизу. Вдруг ему пришло на ум, что в таких домах  бывают
отверстия в двери и в стенах, однако он не нашел  ни  одного.  Затем  он
стал упрекать себя, что слишком многое  открыл  этому  шпиону.  Если  бы
молчать, только молчать, - какое тогда оружие можно дать им  в  руки?  А
вместо этого ты выдал им самое сокровенное - из страха, потому что у них
в руках власть. Самое страшное злоупотребление властью произошло  именно
здесь, у него на глазах, когда его чистейшую грезу  обследовали  в  доме
для умалишенных.
   Теперь Бальрих понял, что  аромат,  доносившийся  из  сада,  был  тот
самый, уже знакомый ему запах цветущих лип - он слышал  его  год  назад,
когда едва не покончил с собой, решив повеситься на первом суку. "Аромат
судьбы, - подумал он. - Сколько пережито с тех пор,  сколько  пережито!"
Растянувшись на диване, он лежал в раздумье, пока не наступили  сумерки,
радостно  размышляя  о  своей  миссии,  о  своей  борьбе;  тебе,   тебе,
избраннику, предназначено  это  свершить.  Рази  же  их,  избавитель,  в
Гаузенфельде и далеко за пределами его, по всей стране,  во  всем  мире.
Именно в больнице, только потому, что ты очутился здесь, понял  ты,  как
они надеются на тебя  и  как  другие  тебя  боятся!  Вот  оно  -  высшее
мгновение жизни! Они думали тебя уничтожить, а между  тем  ты  стал  еще
сильнее.
   Отвыкнув от сна, Бальрих ощутил в темноте особый прилив бодрости.  Он
включил свет и вдруг увидел перед собой широкие плечи, голову с  большим
выпуклым лбом, узкое, осунувшееся лицо.
   И он испугался, перед ним был чужой человек. "Неужели это  и  вправду
твое лицо?" Он помнил его еще квадратным, как колода. "Неужто у тебя уже
было столько дум и забот, бедняга? Забот о делах столь  отдаленных,  что
ты еще не скоро увидишь их целительный  исход.  И  сколько  же  придется
ждать?"
   "Я не переживу этого, - подумал он, цепенея от ужаса. - Я знаю  лучше
их, что со мной. Они называют это манией величия и манией преследования.
Но они еще не знают, что  у  меня  уже  было  искушение  наброситься  на
Фишера, а потом на медицинского советника. И вот сегодня я не  выдержал.
Этот дом действует на меня. Я погиб".
   И, закрыв лицо руками, он опустил  голову,  словно  молился.  Страшно
находиться здесь, но и не менее страшно выйти  отсюда  одиноким  на  всю
жизнь, и неизвестно, хватит ли у тебя силы выдержать - выдержать  борьбу
с целым миром?
   Тут голос бога в его душе сказал: "Ты не один, и твоя  миссия  -  это
миссия всех. Все вы должны подняться до вершин разума, опираясь друг  на
друга, - все как один. И нищий Динкль так же достоин этого".
   Уже рассветало. Бальрих уснул.
   Проснувшись, он почувствовал  ту  же  усталость  и  смятение,  что  и
накануне. Блуждание мыслей сменялось забытьем, продолжавшимся часть  дня
и всю ночь, и как  только  первые  лучи  солнца  заглянули  в  окно,  он
потребовал врача. Оказалось, что тот уже ждет его в саду.
   Сад был полон зелени - зеленые дорожки, зеленый высокий дощатый забор
вокруг. Кругозор был очень тесен - всюду густой кустарник  или  деревья,
склонявшие зеленокудрые вершины до  самой  земли.  Кто  быстро  пробегал
здесь по траве, кто шествовал важно. Но только один обитатель этого дома
дольше других оставался на виду. Он стоял в самом конце  сада,  худой  и
длинный, пронзив взглядом зеленоватый воздух, и во