ничего,  -  я  знаю
наверняка:  ваши  ученые  и  философы всегда  признают этот  факт.  Все  они
считают,   что   вначале  было   нечто,   и   разумеют  нечто  вещественное,
материальное,  из чего был создан мир.  Да все было проще простого - мир был
создан из мысли. Ты понимаешь?
     - Нет.  Мысль!  Она  не  материальна,  как  же  можно  создать  из  нее
материальные предметы?
     - Но,  Август,  я  же говорю не о  человеческой мысли,  я говорю о себе
подобных, о мыслях богов.
     - Ну и что? Какая тут разница? Мысль это мысль, и этим все сказано.
     - Нет,  ты ошибаешься. Человек ничего не творит своей мыслью, он просто
наблюдает предметы и явления внешнего мира, сочетает их в голове; сопоставив
несколько  наблюдений,   он   делает  вывод.   Его  ум  -   машина,   притом
автоматическая,  человек ее не контролирует;  ваш ум не может постичь ничего
нового, оригинального, ему под силу лишь, собрав материал извне, придать ему
новые формы.  Но  он  вынужден брать материал извне,  а  создать его он не в
состоянии.  В  общем,  человеческий ум не может творить,  а  бог может,  мне
подобные могут.  Вот  в  чем различие.  Нам не  нужны готовые материалы,  мы
создаем их - из мысли. Все сущее было создано из мысли, только из мысли.
     Я решил, что должен проявить великодушие и вежливость - поверить ему на
слово,  не требуя доказательств,  -  так я ему и сказал.  Сорок четвертый не
обиделся.
     - Твой автоматический ум выполнил свою функцию,  -  заметил он,  - свою
единственную функцию,  и  без  всякой помощи с  твоей стороны.  То  есть  он
слушал,  он наблюдал, собрал разные вещи воедино и сделал вывод - вывод, что
мое утверждение сомнительно.  Теперь он втайне хочет проверить,  так ли это.
Верно?
     - Пожалуй,  - признался я, - хотя, будь на то моя воля, я бы скрыл свое
желание из деликатности.
     - Твой   ум   автоматически  предлагает,   чтоб  я   представил  особое
доказательство,  чтоб я создал пригоршню золотых монет из ничего, то есть из
мысли. Открой ладонь, они там.
     И монеты там были!  Я удивился, но не сильно, потому что в глубине души
верил -  и  не  раз  в  этом  убеждался,  -  что  Сорок четвертый пользуется
колдовскими заклятиями,  которым научился у  мага,  а  сам  без  него ничего
сделать не может.  А вдруг я не прав?  Меня так и подмывало спросить об этом
Сорок четвертого,  я  уж  открыл было  рот,  но  язык  не  повернулся,  и  я
догадался,  что он  наложил на  меня таинственный запрет,  который так часто
мешал  мне  задать ему  желаемый вопрос.  Сорок четвертый снова погрузился в
размышления.
     - Бедная старуха! - вдруг воскликнул он.
     У  меня защемило сердце;  я будто наяву увидел столб,  костер,  услышал
предсмертный вопль старухи.
     - Какой стыд, что мы ее не спасли, какая жалость!
     - Почему жалость?
     - Почему? Ты еще спрашиваешь, Сорок четвертый?
     - Какая ей от этого корысть?
     - Продление жизни, к примеру. Разве это ничего не значит?
     - Узнаю  человека!  Он  всегда  притворяется,  что  вечное блаженство в
царствии небесном -  бесценная награда!  А сам стремится как можно дольше не
попасть  на  небо.  Понимаешь,  в  глубине  души  он  отнюдь  не  убежден  в
существовании царствия небесного.
     Меня зло  взяло,  что  я  по  неосторожности дал  ему такой козырь.  Но
спорить не стал:  сказанного не воротишь,  к тому же,  спорь не спорь, Сорок
четвертого не убедишь.  Желая перевести разговор на другую тему,  я заметил,
что уж в  одном-то старуха выиграла бы,  если б  ее спасли от костра,  -  не
мучилась бы так перед смертью, прежде чем попасть в рай.
     - Она не попадет в рай, - невозмутимо сказал Сорок четвертый.
     Я был потрясен и еще больше - возмущен.
     - Ты, вероятно, много знаешь о рае, - сказал я с некоторой горячностью,
- откуда тебе все известно?
     Ему  не  передалось мое  волнение,  он  даже не  потрудился ответить на
вопрос, а продолжал:
     - Выигрыш этой  женщины был  бы  ничтожен,  даже по  вашим удивительным
меркам.  Что  такое  десять лет  по  сравнению с  десятью миллиардами?  Одна
десятитысячная доля секунды, иначе говоря - ничто. Так вот, теперь она в аду
и пребудет там вечно.  Вычти из вечности десять лет,  что ты получишь? Нуль.
Ее смертная мука на костре длилась шесть минут,  спасать ее от такой муки не
стоило труда. Бедняжка теперь в аду, посмотри сам.
     И не успел я попросить пощады, как моему взору открылось море огня, и в
нем она,  среди других грешников.  Уже в следующий миг адское пламя исчезло,
исчез и тот, кто вызвал это видение. Я остался в одиночестве.


                                Глава XXIII

     Хотя я был молод -  мне едва минуло семнадцать, - овладевшая мной тоска
была почти беспросветна. Интерес к событиям в замке и его обитателям угас; я
замкнулся в себе и не обращал внимания на то, что происходит вокруг; двойник
выполнял все  мои  обязанности,  делать мне  было нечего,  и  я,  невидимый,
бесцельно слонялся по замку, чувствуя себя глубоко несчастным.
     Дни  тянулись  мрачной  чередой,   я  томился,  чего-то  в  моей  жизни
недоставало,  я  сознавал это все отчетливей.  Я  и  самому себе не  решался
признаться, отчего томлюсь. А причиной была племянница мастера Маргет. Я был
тайно влюблен в нее, влюблен давным-давно. Я с обожанием смотрел на ее лицо,
прелестную фигурку,  но дальше этого немого обожания дело не шло: не хватало
смелости.  Да  и  как мог я,  застенчивый неоперившийся юнец,  воспарить так
высоко?  Стоило ей мимоходом одарить меня приветливым словом, меня бросало в
дрожь,  безграничное счастье наполняло мое  существо,  всеми фибрами души  я
ощущал неземное блаженство и  ночью не смыкал глаз,  но такая явь была лучше
сна.  Эти  случайные,  ничего  не  значащие фразы,  которые  Маргет  бросала
невзначай, были для меня подлинными сокровищами, я бережно хранил их в своей
памяти и точно помнил, когда она произнесла каждую из них, по какому случаю;
помнил ее голос, выражение лица, свет глаз; что ни ночь, я любовно перебирал
их в памяти одну за другой,  умилялся,  играл с ними,  как бедная девчонка с
горсткой дешевых бусинок.  Но о том,  чтобы Маргет всерьез подумала обо мне,
глянула,  молвила слово -  ласково,  не так, как походя бросают кошке, - я и
мечтать не смел!  Обычно Маргет меня не замечала и, проходя мимо по коридору
или гостиной, ограничивалась приветливым взглядом.
     Как я уже сказал,  я давно тосковал по ней.  Здоровье ее матери немного
ухудшилось,  и Маргет не отлучалась из комнаты больной.  Теперь я понял, как
жажду лицезреть своего ангела, быть с ней рядом. И вдруг я увидел ее шагах в
двадцати от себя -  о, чудное виденье! Нежное юное лицо, легкая фигурка и та
особая хрупкость и  грация,  что  присуща лишь семнадцатилетней;  это лучшая
пора в жизни девушки, пора ее расцвета. Вот он, мой идеал! Я замер на месте,
зачарованный.  Она медленно шла в  мою сторону,  задумчивая,  мечтательная и
настолько погруженная в  свои мысли,  что не замечала ничего вокруг.  Маргет
приблизилась,  и я,  невидимый,  стал на ее пути;  она прошла сквозь меня, и
кровь моя вспыхнула.  Маргет остановилась,  удивленная,  щеки ее  окрасились
ярким румянцем, рот полуоткрылся, дыхание стало прерывистым и учащенным; она
недоуменно огляделась и произнесла едва слышно раз, потом еще:
     - Что бы это могло быть?
     Я пожирал ее глазами; Маргет не двигалась с места минуту, а может быть,
и больше, потом так же тихо, будто говорила сама с собой, посетовала:
     - Похоже,  я грежу наяву,  ведь это был сон, но зачем я проснулась? - С
этими словами она медленно пошла по коридору.
     Радость моя  была неописуемой.  Я  подумал,  что Маргет любит меня,  но
хранит свою любовь в  тайне,  как все девушки,  но  теперь я  добьюсь от нее
признания,  я буду смел, решителен, я откроюсь ей! Став видимым, я мгновенно
догнал Маргет.  И вот я с ней рядом;  возбужденный,  счастливый, уверенный в
успехе, я взял ее за руку и неожиданно для себя выпалил:
     - Дорогая Маргет, моя Маргет, люби...
     Она  устремила  на  меня  укоризненный  взгляд,  сдержанный,  но  очень
холодный, выждала, чтоб он заледенил мне душу, и ушла, не сказав ни слова. У
меня не хватило смелости последовать за ней.  Да я  и  не мог последовать за
ней:  я  остолбенел от  удивления.  Почему она так обошлась со мной?  Почему
грезит обо  мне  и  не  рада  видеть наяву?  Это  была  тайна,  но  какая-то
необычная,  непонятная мне тайна.  Я ломал голову,  тщетно пытаясь разрешить
загадку, и все еще глядел вслед Маргет; мне хотелось плакать от стыда: как я
был самонадеян и  как жестоко поплатился за это!  Вдруг Маргет остановилась.
Боже,  да ведь она может вернуться!  В мгновенье ока я стал невидимкой -  за
полцарства я не хотел бы предстать перед ней снова.
     Маргет действительно повернула обратно.  Я  отступил к  стене,  дал  ей
дорогу.  Мне хотелось взлететь,  но  я  не мог оторваться от земли;  слишком
сильно  было  очарование Маргет,  я  стоял,  вопреки  своему  желанию,  и  с
обожанием смотрел на нее.  Маргет ступала как во сне,  с тем же задумчивым и
отрешенным  видом;   проходя  мимо  меня,   она  остановилась,   замерла  на
мгновение-другое, потом продолжила свой путь и со вздохом сказала:
     - Я ошиблась, но мне показалось, что я снова испытала нечто похожее.
     Сожалела ли  она  о  своей  ошибке?  Вероятно,  сожалела.  Маргет снова
возродила во  мне  страстную надежду,  наполнила горячим желанием убедиться,
оправданна ли  она;  я  едва  удержался от  соблазна шагнуть  вперед,  снова
преградить ей путь и проверить, так ли это, но слишком свежа была боль после
недавнего отпора, и я не отважился.
     Зато я  спокойно любовался красотой Маргет и  ни  за  что  на  свете не
отказался бы  от  такого счастья.  Я  крался за ней на некотором расстоянии,
куда бы она ни свернула,  и лишь когда Маргет вошла в свою комнату и закрыла
дверь,  я,  огорченный,  вернулся к себе, к своему одиночеству. Но при одном
воспоминании о первом чудесном прикосновении кровь моя снова воспламенилась,
и  я утратил покой.  Час за часом я боролся с собой,  но любовная горячка не
проходила.  Наступила  ночь,  она  тянулась  долго-долго,  но  облегчения не
принесла.  В десять обитатели замка уже спали -  все, кроме меня. Я вышел из
комнаты,  побродил  по  замку,  а  потом,  невидимый,  полетел  по  большому
коридору.  В  тусклом свете я различил на памятном месте неподвижную фигуру.
Это была Маргет,  я узнал бы ее и в полумраке. Я не сдержался и устремился к
ней:  Маргет притягивала меня,  как  магнит.  Она была совсем близко,  но  в
двух-трех шагах от любимой я  вдруг вспомнил,  кто я,  и  почувствовал,  как
холодок пробежал у меня по спине.  Ну и пусть, подумал я, побыть рядом с ней
уже  счастье!  Маргет  вскинула  голову  и  замерла  в  позе  напряженного и
грустного  ожидания,  будто  прислушивалась к  чему-то,  затаив  дыхание;  в
неясном свете мне открылось ее счастливое, томное лицо и - как сквозь вуаль,
- влажно блестевшие, такие любимые глаза.
     - Тишина, ни звука, - прошептала Маргет, - но она где-то здесь, я знаю,
что она уже близко, моя греза.
     Любовь вскружила мне голову,  я полетел к Маргет,  легкий, как дыхание,
обнял ее,  крепко прижал к груди -  она не оттолкнула меня!  -  и поцеловал,
пьянея от счастья.  Маргет вздохнула,  закрыв глаза,  и молвила с выражением
безграничного блаженства:
     - Я так люблю тебя, я истомилась, ожидая тебя.
     Она  трепетала от  каждого поцелуя,  во  мне же  разыгралась такая буря
чувств,  что все прежние человеческие переживания показались мне холодными и
слабыми по сравнению с тем, что доступно духу.
     Невидимый, неосязаемый, освобожденный от плоти, прозрачный, как воздух,
я тем не менее удерживал Маргет в объятиях и,  казалось, мог подняться с ней
в  воздух.  И  это была не  иллюзия,  а  реальность.  Ощущение изумило своей
новизной,  я и не подозревал, что дух мой так силен. Я еще освою этот ценный
дар, воспользуюсь им, проверю, на что способен.
     - Чувствуешь ли  ты,  как  я  сжимаю твою руку,  дорогая?  -  спросил я
Маргет.
     - Конечно, чувствую.
     - А мой поцелуй?
     - Что за вопрос! - засмеялась Маргет.
     - А мои руки, когда я сжимаю тебя в объятиях?
     - Ну, разумеется. Какие странные слова!
     - Мне хотелось вызвать тебя на разговор,  чтоб услышать твой голос;  он
для меня словно музыка, Маргет, и я...
     - Маргет? Маргет? Почему ты называешь меня так?
     - Ах   ты   маленький  страж  приличий,   ревнительница  собственности.
Требуешь,  чтоб я  звал тебя госпожа Реген?  Боже мой,  я  полагал,  что  мы
покончили с условностями.
     - Но почему ты должен так меня величать? - недоумевала Маргет.
     Пришел мой черед удивляться.
     - Почему?  Пожалуй,  нет  других причин,  кроме той,  что это твое имя,
дорогая.
     - Мое имя?  Ну и ну! - Маргет капризно вскинула прелестную головку. - В
первый раз его слышу!
     Я обхватил ладонями ее лицо и заглянул ей в глаза -  не шутит ли?  - но
они были сама искренность и  простодушие.  Не зная,  что сказать,  я брякнул
наугад:
     - Любое имя,  что  тебе по  нраву,  будет мило для  меня,  невообразимо
прекрасная, обожаемая! Каким именем мне звать тебя? Прикажи!
     - Ну и  повеселился же ты,  вызвав меня на разговор,  как ты выразился.
Как меня называть? Да моим собственным именем, и не величай меня госпожой.
     Я все еще терялся в догадках, но это меня не тяготило: чем дольше игра,
тем лучше, тем приятнее.
     - Тебя зовут,  -  начал я, - тебя зовут... Забыл, вот досада! Ну, скажи
сама, дорогая.
     Она залилась звонким, переливчатым, как птичья трель, смехом и легонько
стукнула меня по уху.
     - Забыл?  Так не пойдет! Ты, видно, затеял какую-то игру, еще не знаю -
какую,  но меня не проведешь.  Хочешь, чтоб я сама сказала свое имя, а ты...
ты подстроишь ловушку или сыграешь со мной шутку,  в общем, представишь меня
в глупом виде. Признавайся, что ты задумал, милый?
     - Признаюсь, - ответил я сурово. - Вот обхвачу твою шейку левой рукой -
вот так,  потом запрокину тебе голову -  вот так, прижму поплотней - вот так
и, как только ты назовешь свое имя, поцелую тебя в губки.
     Она глянула на меня снизу вверх -  ее голова покоилась на моей согнутой
руке,  как  в  люльке,  -  прошептала,  разыгрывая  смирение  и  покорность:
"Лисбет", и приняла кару без сопротивления.
     - Ты славная девочка,  -  сказал я, одобрительно потрепав ее по щеке. -
Никакой  ловушки  не  было,  Лисбет,  если  не  считать ловушкой то,  что  я
прикинулся  забывчивым;   но   когда  сладчайшее  из  всех  имен  произносят
сладчайшие уста,  оно становится слаще меда,  вот я  и хотел услышать его от
тебя.
     - О, дорогой мой, за ту же цену я открою его полностью.
     - Идет!
     - Элизабет фон Арним{22}.
     - Раз, два, три. Поцелуй за каждую часть.
     Теперь уже я  не  терялся в  догадках,  я  знал ее имя.  Это был триумф
дипломатии,  и я им очень гордился.  Я повторял и повторял ее имя -  отчасти
потому,  что мне нравилось его звучание,  отчасти для того,  чтобы закрепить
его  в  памяти;  потом  я  выразил желание купить еще  что-нибудь за  ту  же
восхитительную цену. Она подхватила шутку:
     - Мы можем заняться твоим именем, Мартин.
     Мартин!  Я  подскочил на  месте.  И  где это она набрала столько доселе
неслыханных имен!  В чем разгадка этой таинственной истории,  почему все это
происходит и как?  Где объяснение?  Трудная загадка,  настоящая головоломка!
Однако сейчас не  время заниматься ею,  надо продолжить торговлю и  выяснить
мое собственное имя полностью.
     - Мартин -  некрасивое имя,  но в твоих устах оно звучит иначе. Повтори
его, любимая.
     - Мартин. Расплачивайся!
     Я исполнил ее волю.
     - Продолжай,  Бетти,  дорогая,  твой  голос  -  музыка.  Произнеси  его
полностью.
     - Мартин фон Гисбах. Жаль, что оно такое короткое. Плати!
     Я вернул и долг, и проценты.
     Бо-оо-ом! - ударил колокол в главной башне.
     - Половина двенадцатого! Что скажет матушка! Я и не думала, что уже так
поздно, а ты, Мартин?
     - Мне показалось, что прошло всего пятнадцать минут.
     - Пошли,   надо  торопиться,  -  промолвила  она,  и  мы  заторопились,
насколько это было возможно;  я обнял ее левой рукой за талию,  она положила
мне  руку на  плечо,  будто ища поддержки.  Мечтательно прошептала несколько
раз:
     - О, как я счастлива, как счастлива, счастлива, счастлива.
     Казалось,  ее всецело занимает эта мысль,  и  она ничего вокруг себя не
замечает.  Вдруг навстречу нам из темноты шагнул мой двойник, и я отшатнулся
в безотчетном страхе.
     - Ах,  Маргет,  -  протянул он укоризненно,  -  я так долго ждал тебя у
двери, а ты нарушила обещание. Ты не жалеешь меня, ты меня не любишь!
     О, ревность! Я впервые в жизни почувствовал ее укол.
     К  моему удивлению и радости,  девушка не обратила на двойника никакого
внимания, будто его и не было. Она продолжала свой путь и, судя по всему, не
видела его  и  не  слышала.  Двойник остановился,  пораженный,  и,  повернув
голову,  глядел ей вслед.  Он что-то пробормотал себе под нос,  потом сказал
громче:
     - Какая странная поза, и руку подняла как-то нелепо... Боже мой, да она
лунатик!
     Он последовал за нами на некотором расстоянии.  Подойдя к  ее двери,  я
обхватил ладонями нежное личико Маргет -  нет,  Лисбет!  -  и поцеловал ее в
глаза и губы; ее маленькие ручки доверчиво лежали у меня на плечах.
     - Доброй ночи, доброй ночи и приятных снов, - прошептала она и скрылась
за дверью.
     Я  обернулся к  двойнику.  Он стоял неподалеку и глазел в пустоту,  где
только  что  была  девушка.  Какое-то  время  он  молчал.  Потом  разразился
радостной тирадой:
     - Ах я ревнивый дурак! Ведь она послала поцелуй - мне, кому же еще! Она
мечтала обо мне.  Теперь я все понимаю. И это ласковое "спокойной ночи" тоже
предназначалось мне!  Тогда совсем другое дело!  -  и  он,  подойдя к двери,
поцеловал пол в том месте, где только что стояла девушка.
     Это было невыносимо.  Подскочив к  двойнику,  я  двинул его в  челюсть,
вложив в удар всю обретенную силу, и он покатился по каменному полу, пока не
уперся в  стену.  Сначала Шварц не  мог опомниться от  удивления.  Поднялся,
потирая ушибы,  минуты две  высматривал обидчика,  потом ушел,  прихрамывая,
бросив на ходу:
     - Черт подери, хотел бы я знать, что это было!


                                 Глава XXIV

     Я проплыл в недвижном воздухе к себе в комнату, разжег огонь в камине и
уселся неподалеку - насладиться своим счастьем и подумать над загадкой имен.
Покопавшись  в  памяти,  я  нашел  обрывки  сведений,  полученных  от  Сорок
четвертого,  распутал,  наконец,  клубок и нашел всему такое объяснение. Я -
человек из плоти и крови совсем не интересен Маргет Реген,  я же в виде духа
действую на нее гипнотически,  как выразился бы Сорок четвертый,  и погружаю
ее в  сомнамбулический сон.  Он выключает сознание Маргет,  лишает власти ее
Будничную Суть  и  передает власть на  время Сути  Грез.  Суть Грез Маргет -
совершенно независимая личность,  избравшая,  по ей одной известной причине,
имя  Элизабет фон  Арним.  Лисбет совершенно не  знакома с  Маргет,  даже не
подозревает о  ее существовании,  делах,  чувствах,  мнениях,  о том,  какую
религию Маргет исповедует, какую прожила жизнь, и всем прочем, что связано с
Маргет.   С  другой  стороны,  и  Маргет  понятия  не  имеет  о  Лисбет,  не
догадывается о ее существовании и всем том, что ее касается, включая имя.
     Для Маргет я -  Август Фельднер,  для ее Сути Грез - Мартин фон Гисбах.
Почему  -  тайна  за  семью  печатями.  Наяву  Маргет меня  не  замечает,  в
гипнотическом сне считает избранником своего сердца.
     Со слов Сорок четвертого я знал, что каждый человек - не двуединство, а
триединство  независимых  существ  -  Будничной  Сути,  Сути  Грез  и  духа.
Последний  бесс