ыкновенные жрецы, а тут самый главный, знающий всю премудрость священных
книг, все тайные обряды! Он же должен быть замечательным человеком. Как же
он может лгать и обманывать? Зачем ему это?
     - Затем,  чтобы удержаться на своем высоком месте!  -  жестко говорит
Рамес.  -  Слушай,  Кари,  я это говорю только тебе,  потому что я полюбил
тебя,  как брата,  я  тебе верю,  верю,  что ты  не  способен ни  на какую
подлость...  Я  бы  этого никому другому не  сказал!  Так  вот  знай,  что
Аменхотеп может решиться на любой поступок,  если это поможет ему укрепить
его власть или расширить богатство храма или его собственное.  И  таков не
он один. Таков и мой дед, и многие, многие жрецы... Есть, конечно, и среди
них исключения,  вот Бекенмут или старик Нахт - очень добрый человек... Но
ведь зато как им тяжело жить в этом круговом обмане! Все только напоказ...
И вообще...
     Рамес замолкает.  Кари  потрясен и  тоже молчит.  Потом Рамес говорит
снова. Очевидно, у него так накипело, что он не может молчать.
     - Недавно у нас судили жреца,  который нарушил одно из основных наших
правил -  вошел в молельню бога, не совершив всех предварительных обрядов,
постов,  очищений и так далее.  Оказалось,  как он сам признался,  что ему
было просто лень все это проделывать...
     - Как же он не побоялся,  что бог его накажет? Ведь если он надеялся,
что  никто из  людей не  узнает этого,  то  ведь  бог-то  всегда знает?  -
перебивает Кари.
     - А ты думаешь,  что он тоже верил в это,  вот как ты? Я в этом очень
сомневаюсь! Думаю, что нет.
     - Как - нет?!
     - А  так!  Ты,  кажется,  никогда ни  о  чем всерьез не думал,  Кари!
Почему, например, Панеб до сих пор зрячий, если Владычица Западной Вершины
ослепляет людей за грехи? А?
     Рамес в  упор  смотрит на  Кари.  Тот  молчит.  Тогда Рамес говорит с
усмешкой:
     - Ведь если богиня справедлива,  то  Панеба давным-давно следовало бы
ослепить,  правда?  Ну, а разве богиня может быть несправедливой? И заметь
еще, Кари, что никто из умерших царей, гробницы которых грабил Панеб, тоже
его не наказал!  И вообще,  чем это объяснить,  что грабители забираются в
гробницы,  а ни духи умерших,  ни бог - покровитель этих духов, Анубис, ни
богиня  -  хранительница  царских  кладбищ,  Мерит-сегер,  вот  эта  самая
Владычица Западной Вершины,  - никто не останавливает воров, не убивает их
тут же какой-нибудь молнией или просто камнем? Молчишь?
     Кари действительно молчит.  У  него даже кружится голова от  вопросов
Рамеса и от тех ответов, которые напрашиваются на них.
     - Ну,  ты подумай, а я теперь ухожу, будь здоров! - Рамес кладет Кари
руку на плечо, сильно его сжимает и поворачивается, чтобы идти.
     Но Кари схватывает его за руку:
     - Постой!  Мне все это никогда не приходило в голову! Я еще ничего не
могу сообразить! Ты как будто хочешь сказать, что боги не вс„ знают... или
что они несправедливы... Что духи умерших... или...
     - Думай, думай сам, Кари! Надо до всего доходить самому.
     - Да, я буду думать, буду... Постой, еще только один вопрос! Кто они,
эти носильщики с головами шакалов и соколов?
     - Как всегда, жрецы в масках.
     - Жрецы?
     - А неужели ты думал, что это действительно духи Нехена и Пе?
     - Нет... я не знал... А на передней ладье, с канатами, - тоже жрецы в
масках?
     - Ну конечно!  Кари,  Кари, да разве ты никогда не видал на похоронах
жреца в  маске в  виде  головы шакала,  который изображает бога Анубиса во
время погребального обряда? Или ты считал, что проводить умершего человека
в его гробницу приходит действительно бог Анубис?  Ох, мне теперь уже надо
бегом бежать! Ну, Кари, до завтра! Думай и молчи!


                              10. "СУД БОГА"

     - А, это ты, - говорит дед Рамесу. - Ты пришел вовремя. Бери все, что
нужно для письма, ты пойдешь со мной на совет "божьего суда".
     Рамес молча кивает головой и  берет письменный прибор,  чистые свитки
папируса.  Он  знает,  что  сейчас  дед  и  третий  жрец  их  храма  будут
знакомиться  с  теми  делами,  которые  завтра  во  время  шествия  должны
всенародно разбираться перед статуей бога Амона-Ра  и  решение по  которым
даст сам бог.
     То  есть  так  будут  думать все,  кроме нескольких жрецов и  Рамеса,
потому что в действительности это именно Рамес,  спрятанный под покрывалом
на носилках за статуей бога,  будет,  по условному сигналу, тянуть ремень,
привязанный к  правой руке  статуи бога,  и  тогда эта  рука  поднимется и
тронет положенный на  колени статуи черепок с  написанным на  нем вопросом
или решением.  Рамес знает,  что для каждого дела заранее приготовляют два
черепка,  на которых пишут два разных решения:  например, если разбирается
дело о краже, то на одном черепке пишут "виновен", а на другом "невиновен"
и  кладут  по  очереди  эти  черепки  перед  статуей.  К  которому из  них
прикоснется рука статуи,  тот и считается решением "божьего суда".  Иногда
запись делается в  форме вопроса.  Тогда если  статуя тронет черепок -  то
ответ положительный, а если статуя остается неподвижной - ответ признается
отрицательным.
     Но  жрецам  надо  приготовиться к  "божьему  суду",  ведь  необходимо
заранее знать, какие дела должен будет решать бог в этот день.
     Вот сейчас и будет происходить такая подготовка дел. Надо торопиться,
дед уже взял посох и направляется к двери. Рамес, собрав все, что ему было
сказано,  идет за ним.  Они входят в комнату,  которую отвели деду,  - это
приемная.
     Там  уже находится приехавший с  ними третий жрец их  храма со  своим
писцом Чараи и писец царского кладбища Амоннахт.  Все встают при появлении
деда,   который  молча  проходит  к   приготовленному  для   него  креслу,
усаживается в  него  и  дает знак третьему жрецу начинать.  Рамес бесшумно
становится за креслом деда.
     - Так какие же  дела передаются завтра на  суд бога от вашего поселка
"слушающих зов"? - спрашивает третий жрец писца Амоннахт.
     Тот раскрывает принесенный им  с  собой деревянный ларчик и  вынимает
свиток папируса.
     - Первое дело - это обвинение ремесленником Пауахом ремесленника Ипуи
в  краже циновки.  Ипуи отпирается,  но все утверждают,  что,  кроме него,
этого сделать было некому.  К  тому же  его  не  раз уже ловили на  мелком
воровстве.
     - Ну что ж, бог Амон осудит его, - спокойно говорит третий жрец.
     Дед Рамеса молчит,  закрыв глаза, - то ли думает, то ли соглашается с
тем,  что сказал третий жрец. Видно, что ему глубоко безразлично, будет ли
признан вором  Ипуи  или  нет.  Писец Амоннахт делает какую-то  пометку на
папирусе, писец третьего жреца Чараи тоже что-то записывает.
     - Второе дело. Старуха Хенут, вдова ремесленника, желает знать, будет
ли ее сын Хаи жрецом храма фараона Сети-Менмара.
     - Ммм... А что говорит об этом главный жрец этого храма? - спрашивает
третий жрец.
     - Он не возражает...  Хаи учился в  их храме...  К  тому же брат Хаи,
живописец Яхмес,  расписал для главного жреца гробницу и  сделал это очень
хорошо, - отвечает Амоннахт.
     - Ах,  так!  Ну, тогда бог Амон пообещает вдове Хенут, что ее сын Хаи
будет жрецом в храме фараона Сети-Менмара.
     Оба писца опять делают записи на своих свитках.
     - Еще что? - спрашивает третий жрец.
     - Следующее дело очень сложное,  господин, - говорит Амоннахт. - Один
из ремесленников царского кладбища обвиняется в краже золота,  которое ему
было выдано для работы.
     - Кто этот ремесленник? - задает вопрос третий жрец.
     - Это столяр Онахту.  Он хороший мастер,  но вредный человек -  часто
противоречит распоряжениям начальника отряда Панеба,  который не  раз  уже
жаловался на него правителю Западной части Города Пауро.
     Рамес чувствует,  как у  него начинает биться сердце.  Столяр Онахту?
Отец Кари и Таиси?  Опять Панеб?  Почему же Кари ничего об этом не сказал?
Он, значит, еще ничего не знает.
     А третий жрец в это время задумчиво спрашивает:
     - Он из отряда Панеба...  Ты говоришь,  что и Пауро им недоволен? Вот
что! Мммм... А почему же дело не пошло в суд поселка?
     - Потому что его надо решать немедленно, откладывать нельзя, а теперь
праздники, когда еще соберется суд поселка!
     - Кто подал жалобу? Столяр отрицает все?
     - Это  обвинение вчера  подал  помощник Панеба  Хати,  который выдает
золото ремесленникам для работы.  Он говорит,  что выдал золото столяру, а
тот утверждает,  что этого не было и что он ничего не получал. Пауро очень
торопит с  этим делом и  приказал сегодня же  ночью арестовать столяра,  -
добавляет Амоннахт и смотрит прямо в глаза третьему жрецу.
     - Значит,  дело идет на суд бога по жалобе Хати,  помощника Панеба? -
медленно говорит жрец,  тоже глядя прямо в глаза Амоннахта.  - Так, так...
Ну что же, он, несомненно, виновен, и бог осудит его.
     - Это было бы хорошо,  господин,  он вполне заслуживает этого, но его
очень любят и  уважают в поселке,  так как бы не произошло...  -  Амоннахт
умолкает.
     Но третий жрец резко спрашивает:
     - Чего?
     - Недовольства, господин!
     - Чем же?  Решением бога?  Этого не может быть и не будет! Что у тебя
еще там?
     Писец смотрит в  свои записи и начинает что-то говорить,  но Рамес не
слушает его.  Отца Кари и Таиси обвиняют в краже золота!  Это значит,  что
ему могут отрезать нос и  уши и  отправить навсегда в  Нубию,  в  страшные
рудники,  где люди гибнут от непосильной работы. Что же это такое? Ведь он
же,  конечно,  невиновен, это просто Панеб расправляется с ним так же, как
он расправился с Харуди и Нахтмином. Что же делать?
     Может, взять и рассказать вот тут, сейчас, все, что он знает про этих
людей?  Нет,  нет,  этим он никому не поможет, а только испортит все дело.
Надо молчать, а уже потом подумать о том, как тут быть.
     Мальчик всеми  силами старается не  выдать своего волнения,  ничем не
обратить на себя внимание... К тому же он спохватывается, что надо слушать
дальше. Может быть, он все-таки чем-нибудь сумеет помочь?
     А  писец уже докладывает о том,  что ремесленник Мини подал жалобу на
маджая Караи:  Мини занял денег у маджая и, по его словам, вовремя уплатил
долг, а маджай отрицает это и требует уплаты снова.
     - Я  думаю,  что бог признает правым ремесленника,  -  говорит третий
жрец. - Что говорят по этому поводу у вас в поселке?
     - Да,  народ считает, что Мини прав, многие видели, что он понес долг
маджаю, - отвечает писец.
     - Ну видишь,  значит,  так и будет. Вообще, если мы хотим, чтобы дело
со  столяром прошло спокойно,  надо  решать все  остальное так,  чтобы  не
раздражать людей. Еще есть что-нибудь?
     - Две женщины спрашивают, дадут ли ремесленникам ту часть их пайка за
прошлый месяц,  которую им все еще не дали,  хотя они получили уже паек за
этот месяц.
     - Очень хорошо!  - оживляется жрец. - Конечно, им выдадут то, что они
не получили за прошлый месяц.  Скажи Пауро, чтобы завтра же, тут же, сразу
после  решения  бога,   появились  бы   ослы   с   грузом  из   Святилища!
Представляете, какое будет впечатление? Тут уж ни до какого столяра никому
не  будет  дела!  Все  обрадуются пайку  и  будут прославлять Амона-Ра  за
справедливый и скорый суд! Вс„, больше нет дел? Тогда кончили!
     Все поднимаются.  Писцы складывают свои записи и приборы и склоняются
перед  жрецами.  Дед  Рамеса  уходит;  мальчик,  поклонившись  всем,  тоже
направляется вслед  за  ним,  но  третий жрец  останавливает его  и  велит
остаться.  Остается и  писец Чараи.  Третий жрец  молча ждет,  когда уйдет
писец Амоннахт, и тогда говорит:
     - Завтра,  как обычно,  Рамес будет под покрывалом на носилках, а ты,
Чараи,  пойдешь рядом  и  в  нужные  минуты  будешь  касаться жезлом плеча
Рамеса.  Помни,  что  это  надо  делать  незаметно!  Не  забудь хорошенько
заучить,  какими  должны  быть  решения бога.  А  теперь идите  в  храм  и
проверьте,  все ли в порядке со статуей. Вот моя печать, возьми ее, Чараи,
покажи жрецам,  они  пропустят вас  в  молельню,  где стоит статуя.  Когда
будете  уходить,  ты  опять  запечатаешь дверь  молельни  и  принесешь мне
печать. Идите!
     Чараи и Рамес молча кланяются и уходят.  Проверка механизма статуи не
занимает у  них много времени.  Все оказывается в  полном порядке -  когда
Рамес  натягивает ремень,  то  рука  статуи легко и  бесшумно поднимается.
Чараи запечатывает дверь молельни и выходит вместе с Рамесом.
     Мальчик  медленно  бредет  к  главному выходу  из  храма.  Охваченный
тяжелой тревогой,  он  мучительно старается придумать какой-нибудь  способ
спасти Онахту от обвинения на "божьем суде". Он так отчетливо представляет
себе ужасную участь, ожидающую столяра, отчаяние его близких!
     Все  еще  ничего не  придумав,  Рамес  выходит через Восточные ворота
Святилища,   еще  более  грандиозные,  чем  Западные,  и  направляется  на
пристань,   туда,  где  вчера  причаливали  ладьи  со  статуями  богов  из
Ипет-Сута.  Мальчик облокачивается на каменные перила и смотрит вдаль,  на
спокойные воды реки и  далекие здания восточного берега.  Что же  все-таки
делать?
     И неожиданно ему приходит в голову,  что выход есть,  очень простой и
безошибочный. Ведь завтра все, в сущности, зависит от него, Рамеса, и если
у него хватит мужества ослушаться решения жрецов,  то Онахту будет спасен!
Щеки Рамеса начинают гореть.  Решится ли он на такой отчаянный поступок? А
если решится,  то  что с  ним будет потом?  Убьют его?  Ну что ж,  ведь он
сирота, один, дед так мало им интересуется, что, наверное, и не пожалеет о
нем.  А там,  у Онахту, сколько будет несчастных, если Рамес струсит! Нет,
он  не  струсит,  он непременно сделает то,  что задумал!  Будь что будет,
другого выхода нет.
     Мальчик отходит от  перил и  идет  обратно.  Дома он  тихо проходит в
отведенную ему маленькую комнатку.  Сегодня он  не  хочет видеть никого из
своих друзей. Голова точно полна каким-то туманом, есть совсем не хочется.
Рамес  выпивает  кружку  холодной воды,  ложится  на  кровать  и  засыпает
тяжелым, не приносящим облегчения сном.
     Он  просыпается оттого,  что  его  трясет за  плечо раб  деда.  Утро!
Мальчик быстро моется и  одевается.  Есть опять не хочется,  и он с трудом
проглатывает несколько фиников. Пора идти.
     Храм уже наполнен жрецами из  разных святилищ.  Старые и  молодые,  в
белых  одеждах,  некоторые с  наброшенными на  плечи  шкурами пантер,  они
заняты приготовлениями к  торжественному шествию.  Зажигаются светильники,
несут благовония,  опахала,  букеты цветов.  Слышно,  как музыканты где-то
настраивают свои инструменты.
     Рамес подходит к молельне,  в которой находится статуя бога Амона-Ра.
Здесь уже стоят наготове жрецы в масках соколов и шакалов, которые понесут
носилки со  статуей,  -  рослые,  сильные мужчины,  хорошо  подобранные по
росту. Рамес встает у самой двери в молельню. А вот идет верховный жрец их
храма,  Аменхотеп,  за  ним  дед Рамеса,  третий жрец со  своим неизменным
спутником,  писцом Чараи,  и верховный жрец Святилища; дальше идут везир и
начальники обеих частей столицы,  ненавидящие друг друга -  Пасер и Пауро,
за ними - высшие чины их свиты.
     Раздаются торжественные звуки  приветственного гимна Амону-Ра.  Рамес
не видит,  кто из жрецов снимает печать с молельни.  Он чувствует на своем
плече чью-то руку - это писец Чараи слегка подталкивает мальчика вперед за
жрецами,  и  они оба вместе с  третьим жрецом входят в  молельню,  которую
немедленно бесшумно закрывают за ними.
     Третий  жрец  подходит  к   носилкам  и   жестом  приказывает  Рамесу
взобраться на ладью.  Мальчик повинуется и  садится позади статуи,  взяв в
руки  ремень,  которым  приводится  в  действие  ее  правая  рука.  Рамеса
покрывают большим покрывалом,  укрепленным так,  что оно охватывает статую
бога не только со спины,  но частично и  с  боков.  Чараи становится слева
около ладьи,  как раз рядом с  Рамесом,  и  кладет себе на плечо небольшой
жезл,  которым он будет прикасаться к плечу мальчика каждый раз, когда тот
должен натягивать ремень и приводить в действие руку статуи.
     Рамес точно сквозь сон  слышит,  как распахивают двери молельни,  как
жрецы  начинают  праздничный обряд.  Их  протяжные  возгласы  чередуются с
пением хора.  Вот к ладье с двух сторон подходят жрецы-носильщики, вот они
дружно,  сразу поднимают на плечи тяжелые носилки,  на которых стоит ладья
со статуей Амона и спрятанным Рамесом, и направляются к выходу.
     Медленно проходят они  по  залам храма.  Сквозь покрывало Рамес видит
колеблющиеся  отблески   бесчисленных  светильников,   горящих   во   всех
помещениях,   по  которым  проносят  ладью.  Внезапно  становится  гораздо
светлее,  и  Рамес  понимает,  что  шествие вышло из  здания храма наружу.
Теперь  оно  должно  повернуть налево,  пройти вдоль  полей  всех  царских
заупокойных святилищ, задерживаясь около каждого из них.
     Носилки ровно  покачиваются,  и  Рамеса начинает клонить ко  сну.  Он
слегка приоткрывает складки покрывала -  так,  чтобы видеть,  что делается
кругом, а самому оставаться незамеченным. Теперь, когда перед ним западный
берег,  ему уже не хочется спать.  Шествие минует множество величественных
зданий  -  заупокойных храмов  умерших  владык,  откуда  навстречу выносят
статуи  этих  царей.   Колеблются  большие  опахала  из   ярко  окрашенных
страусовых  перьев,   курится  дымок  благовоний,  несется  пение  гимнов,
звенящие трели систров, звуки арф и кифар.
     Но вот Амон-Ра повстречался уже со статуями из всех царских храмов, и
ему предстоит посетить гробницы.  Шествие поворачивает к горам. Носилки не
смогут  подойти  вплотную  к  гробницам,  они  лишь  пройдут  по  наиболее
доступным путям.
     Сейчас  шествие  движется  по  направлению  к   перекрестку,   откуда
расходятся дороги к разным кладбищам. И вот Рамес видит спускающуюся к ним
навстречу еще  одну процессию,  на  этот раз  без  носилок.  Идут мужчины,
женщины,  дети,  старики.  На  всех  надеты самые лучшие одежды,  парадные
парики, блестят украшения, развеваются ленты пестрых повязок и венков. Это
население поселка "слушающих зов"  встречает Амона-Ра.  Женщины играют  на
разных музыкальных инструментах,  громко ударяют в бубны, звенят систрами,
поют  и  пляшут.  Разлетаются  тонкие  косички  париков,  широкие  складки
отороченных бахромой платьев.

                    Слава тебе, Амон-Ра,
                    Владыка Ипет-Сут, царь богов!.. -

поет хор.
     Встречающие подходят к носилкам,  поворачивают обратно и, став, таким
образом, во главе шествия, ведут его за собой, продолжая петь и плясать.
     Вот и перекресток. Остановка. Кто-то из жрецов провозглашает молитвы,
ему отвечают другие жрецы,  и опять звучит пение.  Но вот Рамес замечает в
толпе какое-то  движение,  музыка прекращается.  Все  стараются пробраться
поближе к  носилкам,  и  тут  Рамес чувствует легкое прикосновение жезла к
своему  плечу  -  это  условный знак.  Приближается момент "божьего суда",
Рамес должен приготовиться.
     Вперед выходит третий жрец  и,  став лицом к  статуе,  зажигает новое
благовоние.  К  нему  подходит писец царских кладбищ Амоннахт,  становится
рядом и  открывает свой ларчик.  В  это время из  толпы пробираются вперед
старая женщина и четверо мужчин, но их обгоняет, расталкивая всех локтями,
пожилой мужчина с сердитым лицом,  покрытым резкими морщинами. Он тащит за
руку упирающегося юношу лет шестнадцати, который явно пытается вырваться и
убежать.  Но  окружающие,  охотно пропускавшие мужчину и  юношу к  статуе,
смыкаются за  ними  плотной  стеной.  На  юношу  со  всех  сторон  смотрят
неприязненные лица,  и,  поняв,  что убежать ему не удастся,  он перестает
вырываться.
     Писец Амоннахт протягивает третьему жрецу два черепка. Тот берет их в
руки и громко спрашивает:
     - Ремесленник Пауах здесь?
     - Здесь я,  господин! - кричит мужчина с сердитым лицом. - И этот в