ляне из милости и  необходимости,  он стремился в
Полоцк,  в  свою отчину...  Вырвавшись из когтей жадного Изяслава,  ему не
хотелось попасть к нему во второй раз.  В свою очередь и киевляне, замечая
поползновения князя, с печалью смотрели в будущее.
     Среди общей неуверенности настала зима,  а  там  -  коляда и  святки.
Оживился старый Киев,  настал час  общих  удовольствий и  веселья.  А  как
известно,  коляда праздновалась всегда торжественно.  Но  насколько коляда
была для мужчин и женщин зрелого возраста праздником,  кончавшимся шумными
пирами,  настолько святки представляли,  главным образом,  развлечение для
молодежи  обоего  пола.  По  заведенному  обычаю,  в  святки  устраивались
вечеринки,  или посиделки, служившие для забавы и знакомства молодых людей
друг с другом.
     После  Рождества  первая  вечеринка должна  была  состояться у  вдовы
Брячислава,  думного  боярина  еще  со  времен  Ярослава Мудрого.  На  эту
вечеринку приехала и Люда.  Дочь боярина, Богна, приходилась ей двоюродною
сестрою.  Несмотря на крещенские морозы,  собралось много девушек. Все они
поодиночке приходили до  заката  солнца.  Уже  в  сумерки заперли ворота и
никого не впускали,  хотя видно было, что несколько человек конных и пеших
с нетерпением ждали, когда их впустят во двор.
     Однако их  не  впускали,  так  было  принято.  Прежде всего приходили
девушки,  а  молодцев не пускали до тех пор,  пока все девушки не занимали
своих мест в гриднице.
     С  левой  стороны  гридницы  отводились места  девушкам  на  скамьях,
покрытых чехлами и выстроенных в три ряда;  скамьи расставляли так,  чтобы
каждый ряд  был  выше  другого и  девушки могли видеть сидящих и  входящих
мужчин. На некоторых лавках торчали прялки с прикрепленною к ним куделью.
     С  правой  стороны были  скамьи для  мужчин,  поставленные в  том  же
порядке и также покрытые материей,  но только в глубине гридницы,  так что
середина горницы оставалась свободной.  Кроме того, стояли еще две лавки у
боковых стен.
     Гридница освещалась четырьмя светильниками о трех ножках.  Два из них
- по одному с каждой стороны лавок - ставились со стороны девушек, и такие
же два - со стороны мужчин.
     Когда скамьи были поставлены должным порядком и  светильники зажжены,
все девушки сошли с  вышки и заняли предназначенные им места.  Одни сели к
прялкам, другие принесли с собой разные рукоделья.
     После  этого  было  разрешено отпереть  ворота,  и  во  двор  въехало
несколько молодых людей.  Каждый  из  них  поодиночке входил  в  гридницу;
войдя,  останавливался посередине и  молча  кланялся на  четыре  стороны в
пояс, потом обращался с приветственными словами к хозяйке и девушкам:
     - Челом вам бью, хозяюшка-боярыня, и вам также, красные девицы!
     Девушки,  не отрываясь от работы,  пели каждому особую приветственную
песню. Гость снова кланялся, благодарил за честь и занимал свое место.
     Иван Вышата приехал позже других.
     Войдя в гридницу,  он, по обычаю, поклонился всем девушкам, но взгляд
его остановился на Людомире. Девушки встретили его песнею:

                    То не солнышко по небу плывет,
                         Слава!
                    То Ванюше хор девичий поет!
                         Слава!
                    Приходи к нам погулять,
                         Слава!
                    Станем песней потешать!
                         Слава!
                    Твой наряд сидит красиво,
                         Слава!
                    Взор твой смотрит не спесиво,
                         Слава!
                    Дорогому Вышате, слава!
                         Слава!
                    Нам с тобой веселье, забава!
                         Слава!
                    Пусть пройдет твоя слава за моря,
                         Слава!
                    Будешь ты для нас, как заря!
                         Слава!

     Вышата  выслушал  стоя  величальную  песню,   после  чего  поклонился
девушкам, поблагодарил и сел.
     Во  время величальной песни он упорно глядел на Люду;  несмотря на то
что  с  него  не  сводили  глаз  десятки молодых девушек,  но  между  ними
недоставало одного взгляда,  а  именно Людиного,  за  него он отдал бы все
остальные.
     Когда песня окончилась, кто-то из гостей отозвался:
     - Хороша песня!  Такой и  Боян не  споет...  Ну,  теперь наша очередь
отплатить тем же.
     Несколько молодцов оглянулись, как бы отыскивая кого-то глазами.
     - А где же наш Путята? - спросили они.
     - Знать, не пришел еще.
     - Запоздал старик... Может, замерз где-нибудь по дороге?
     - Не таковский он!  -  пошутил кто-то.  -  У  него борода что у волка
шкура, он не замерзнет.
     В  тот же момент послышались голоса в сенях,  и глаза всех,  конечно,
обратились туда.
     Дверь отворилась, и на пороге появилась фигура здоровенного старика с
громадною седою бородою,  заледеневшею от  мороза.  Длинные волосы его  на
висках тоже пообмерзли, так что вся голова была как бы вылеплена из снега.
Одной рукой он  что-то  держал под полою кафтана,  другую заложил за  пояс
вместе с шапкою.  Он не вошел,  а ввалился в гридницу.  За ним последовало
еще несколько запоздалых гостей.
     Едва  он  показался  в  гриднице,  как  послышались смешанные  голоса
девушек и молодых людей.
     - А! Путята, Путята! - закричали все радостно.
     Между тем к нему подошла хозяйка.
     - В добрый час пожаловали,  дедушка,  - сказала она. - Все давно ждут
вас и ваших песен.
     Путята приподнял седую голову и окинул орлиным взглядом гридницу.
     - Да, есть для кого петь, - сказал он, - только бы голоса хватило...
     Боярыня подвела его к скамье возле стены.
     - Садитесь, батюшка, - сказала она, - и достаньте свои гусли... Здесь
они не замерзнут, не на морозе, - шутя прибавила она.
     - Сейчас,  сейчас,  боярыня,  -  отвечал Путята,  -  только вот... не
мешало бы...
     И  он  что-то  шепнул на ухо хозяйке,  которая тут же ушла,  а  через
минуту сенная девушка внесла на  подносе ковшик меду и  чарку.  За нею шла
Богна и, остановившись перед стариком, поклонилась ему в пояс.
     - Милости просим выкушать из моих рук медку во здравие,  - произнесла
она.
     Старик разгладил бороду и улыбнулся девушке.
     - С удовольствием выкушаю, зоренька моя ясная, - отвечал старик.
     Он принял мед и поставил его подле себя на небольшом столике; отпивая
понемногу из  чарки,  вынул  из-под  полы  гусли  и  начал настраивать их,
разговаривая с девушками и молодыми людьми и отпуская разные шуточки.
     Девушки пряли, смеялись, переговариваясь между собой вполголоса.
     - Да скоро ли ты, Путята? - спрашивали мужчины. - Ведь не даром пьешь
мед... Надо петь... Наш черед петь...
     Но Путята продолжал спокойно настраивать гусли,  затем, приподняв их,
начал перебирать струны, подыскивая нужный мотив, и напевать вполголоса:

                       Ох, как над Лыбедью, над рекою
                  Летят соколики длинной чередою!
                       Эх, годы не те, чтобы с ними лететь,
                  Мне лишь осталось на них поглядеть...

     Все  внимательно  прислушивались  к  песне.   В  гриднице  воцарилась
глубокая тишина,  слышно было  жужжание веретен,  но  вдруг Путята оборвал
песню, закончив мотив аккордом.
     - Дальше, дальше, Путята! - загалдела молодежь.
     - Не подгоняйте старика,  как ленивую лошадь, - отшучивался Путята. -
Дозвольте спеть что-нибудь подумавши.
     И  он  снова ударил по  струнам.  Опять воцарилась тишина,  и  Путята
запел:

                Как во чистом поле все шатры стоят,
                А в одном из них-то молодцы сидят:
                На златом столе-то чаши золотые,
                В чашах тех вино да меды дорогие.

                За столом сидят молодчики удалые,
                На подбор богатыри, во боях лихие.
                Вот один из них, плечи - словно печь!
                Вышел из-за столья, стал держать он речь:

                Братцы дорогие, полно пировать!
                Мы сидеть не можем - сберемте-ка рать,
                Половцы лишают жизни и добра,
                Нам не зачерпнуть уж из реки ведра.

                Забирают женок и детей в полон,
                Этим чужеземцам нипочем закон...
                Стыдно нам спокойно нынче пировать:
                Половчанин злобный скачет убивать...

                Сядем же мы в седла, на лихих коней,
                Прямиком на Альту все махнем скорей:
                Там увидим - кости русские лежат,
                Вороны нам тризну правят и кричат...

     Старик умолк, продолжая наигрывать на гуслях среди общей тишины.
     - Зачем ты  нам поешь зловещие песни!  -  раздались голоса мужчин.  -
Выбери повеселей!
     - Не знаю,  может ли быть какая лучше этой!  - отвечал Путята, подняв
голову и оглядывая присутствующих.
     - Продолжай,  продолжай  эту  самую...  -  отзывались другие.  -  Эта
хорошая... дальше...
     - Я кончил...  Вы хотели,  чтобы я пел за вас...  ну,  я и спел,  как
должно петь мужчинам. Нам не к лицу девичьи песни.
     - Не гневайтесь на мед,  - отозвалась боярыня. - Выпейте еще чарочку,
окажите  милость,  хоть  понатужьтесь,  авось  на  память  придет  песенка
повеселее.
     - Правду ты молвила, боярыня! На чьем коне едешь, тому и песенки пой!
- отвечал старик.
     И он снова взял гусли, ударил по струнам и запел:

                       Летел орел по поднебесью
                       Над долиною широкой,
                       Повстречался взором быстрым
                       С девой черноокой.

                       Не летай, орел, высоко -
                       Там зловещи храмы!
                       Не ходи, красна девица,
                       Ждут тебя там чары...

     Девушки затаили дыхание и перестали прясть, но Путята опять замолк и,
нагнувшись над гуслями, перебирал их, подыскивая какой-то мотив.
     - Батюшки! Уже все? - спросили девушки.
     Путята поднял голову.
     - Хорошего понемножку!  -  засмеялся он.  -  Стар уж я стал,  не могу
много петь.
     - Тогда  расскажи  сказку!   -  затараторили  девушки,  подзадоренные
песней.
     - Да,  да,  расскажи  сказку!  -  отозвались  мужские  голоса.  -  Не
заставляй себя просить.
     Путята молчал, как бы не слыша их, и потом, подумав, ответил:
     - Ну, хорошо, расскажу вам сказку.
     - О заклятой княжне...
     - О змие, волшебнике и княжиче Валигоре.
     - Всех разом не могу рассказать! - улыбнулся старик.
     - Ну, скажи такую, какая лучше.
     Путята не  снимал своих гуслей с  колен и,  положив руки  на  струны,
начал:
     "За  лесами,   за  горами,   за  широкими  реками  жил  в  роще  змий
крылатый..."
     В  гриднице  сделалось  тихо;  Путята,  поглаживая бороду,  переводил
взгляд с  одной девицы на другую,  словно выбирая,  какая из них годится в
героини его сказки.
     "Летал  он  над  землею  высоко,  похищал молодых девушек,  уносил от
отца-матери далеко-далеко,  в такую страну, где нет ни солнца, ни луны, ни
звезд.  Как  только услышит пение девушек,  сейчас же  подлетает неслышно,
выбирает что ни на есть краше,  обвивает ее шею зеленым чешуйчатым хвостом
и уносит неизвестно куда.  Ни одна из девушек, которую он выбрал, не могла
спастись от его объятий.
     Знали его все девушки и  их матери и  хоронились по светлицам,  когда
слышали шум его крыльев,  колдовской,  как пение русалок, как далекое эхо,
как журчанье бегущего по  камешкам с  горы ручейка.  Спастись от него было
нельзя;  если не  похищал эту,  то  хватал ту,  но  никогда не  улетал без
добычи...
     Однажды, измученный долгим полетом, змий сел на дуб и заснул.
     В это время охотился на медведя княжич Валигора.  Один из его отроков
заметил спящего змия и оповестил о том княжича. Княжич взял толстые цепи и
пошел с дружинниками к дубу. Змий спал как убитый.
     "Гадина,  -  подумал княжич,  -  задушил ты немало красных девушек!..
Теперь конец твоим пакостям,  будешь у  меня сидеть весь век привязанным к
дубу, пока не околеешь".
     Княжич прикрутил змия тяжелыми цепями к сучьям дубовым, на которых он
лежал, и ушел с дружиною на холм ожидать, пока проснется змий крылатый.
     Проснулся змий и  почувствовал,  что скручен цепями.  Обозлился змий,
взмахнул крыльями - и пошло эхо по лесу, от дуба к дубу, от бука к буку, а
над  лесом точно буря пролетела.  Он  взмахнул другой раз -  и  словно сто
медведей зараз зарычало,  земля задрожала,  деревья зашатались, но цепи не
лопнули.
     Видит змий,  что ничего не поделать, и давай просить ветер освободить
его.
     - Ох ты,  ветер,  ветер! - взмолился он. - Ты всегда был моим другом,
служил мне службу верную,  летел ли я из дому, летел ли я домой, сослужи и
теперь:  лети к княжичу Валигоре и скажи ему,  чтоб снял с меня цепи,  и я
буду его рабом до конца жизни...  Знаю,  это он привязал меня к дубу,  так
пусть же сам и развяжет меня...
     Полетел ветер  к  холму,  на  котором отдыхал княжич  с  дружиною,  и
прошептал ему просьбу змия.
     Княжич встал и крикнул дружинникам:
     - Братцы!  Пойдем к змию...  Я задам ему работу, и, если он пообещает
исполнить ее,  я отпущу его,  а если нет, пусть сидит привязанный до конца
света!..
     И княжич с дружиною отправился к толстому дубу, на котором был змий.
     А  меж  тем измученный змий спокойно сидел на  дубе,  опустив крылья;
только пламя вырывалось из пасти, будто в нем горело жало.
     - Княжич Валигора!  -  взмолился змий.  -  Чем я тебе досадил, что ты
невзлюбил меня... За что привязал меня к толстому дубу?.. Развяжи, княжич,
и я сослужу тебе верную службу.
     - А,  разбойник! - грозно крикнул на него Валигора. - Ты похитил всех
лучших девушек, и я два года ищу себе жену, но не могу найти!
     - Не  буду  больше,  не  буду,  -  взмолился змий.  -  Довольно уж  я
натешился, только отпусти меня живым.
     - Ладно,  -  отвечал княжич,  -  отпущу,  но и  ты выручи меня...  Ты
летаешь всюду и знаешь, где живут красивые девушки, отыщи мне одну в жены.
     - Изволь,  найду,  а  сам улечу в  тридесятое царство замаливать свои
грехи.
     - Найди такую,  чтобы она была весела, как солнце, лицо - точно кровь
с молоком,  глаза - как две зари, волосы - что лен и добра, как голубка...
Отыщи ее и скажи, где она живет.
     - Все сделаю по твоему велению, только отпусти душу на покаяние.
     Сжалился Валигора,  отпустил змия,  а  змий поклонился ему до земли и
сказал:
     - Отслужу тебе,  княжич,  отыщу тебе  такую девицу в  жены,  какой не
бывало еще ни у одного короля.
     - Ладно, отыщи, буду благодарен, не то опять привяжу цепями.
     Змий поклонился и улетел, а Валигора поехал домой.
     Дав обет княжичу,  змий не забыл его,  летал день и  ночь над землею,
отыскивая такую красавицу, какую хотел иметь Валигора.
     Как-то он летел над городом,  стоявшим на холме; внизу текла река; на
горе  много  церквей блистало на  солнце  золотыми крестами;  княжеские да
боярские хоромы белели в  садах.  Это  был  Киев не  Киев,  Переяславль не
Переяславль,  Белгород не Белгород; никак змий не мог смекнуть, что это за
город.  Вдруг он  увидел,  что  в  тенистом саду при хоромах сидит красная
девица и кудельку прядет. Взглянул змий на девушку и замер, точно его жало
присохло к гортани, и если б не обещание, данное княжичу, он похитил бы ее
для  себя.  Он  все  летал да  летал,  а  ветер Посвист,  его старый друг,
передавал его мысли красавице..."
     - Значит, она была красивая? - спросили девушки.
     - Даже очень! - отвечал старик.
     - А какая, какая?..
     - Да вот такая, как Люда Коснячко.
     Все посмотрели на молодую девушку,  которая зарделась как маков цвет,
но, будто не слыша этих слов, продолжала прясть.
     "А  Посвист все  шептал  да  шептал девушке:  "Недолго тебе  сидеть в
терему...  Придет княжич,  расплетет твою косыньку, возьмет тебя в жены, и
ты будешь ходить в злате-серебре...  Он такой красавец!  Коли взглянешь на
него,  не захочешь и глядеть на других боярычей,  улыбнется - отдашь жизнь
за него; а словечко молвит - будто Боян целый день тебе пел..."
     И шептал ей ветер такие сладкие слова,  что девушка перестала прясть,
положила веретено на колено и слушала Посвиста словно зачарованная.
     А меж тем змий,  оставив своего старого друга возле девушки,  полетел
через леса, реки и горы сказать княжичу, что нашел ему желанную жену.
     Взволновав сердце девушки, ветер полетел дальше, но его слова все еще
звучали в ушах красавицы,  и она не могла ни прясть, ни петь, ни работать.
Шли дни и недели,  а девушка не напряла даже одного веретена, все ожидала,
когда к ней приедет обещанный княжич.
     И дождалась...
     Княжич не засылал сватов к девушке, а приказал дружине седлать коней,
оседлал коня сам,  и  поехали они все вместе по степям,  лесам,  долинам и
оврагам,  пока  не  достигли  какого-то  города  -  не  то  Киева,  не  то
Переяславля,  не  то  Белгорода...  Подручный  Посвиста  летел  впереди  и
показывал ему дорогу.
     Княжич сразу узнал свою  суженую и,  схватив ее  и  посадив на  коня,
повез к себе в хоромы..."
     Путята замолк на минуту и погладил бороду.
     - Да разве уж конец? - спросил кто-то.
     - Нет,  они поженились, - улыбаясь, прибавил Путята. - И я на свадьбе
их был, мед-пиво пил, по бороде текло, да в рот не попало.


     Была  уже   полночь,   когда  Путята  кончил  свою  сказку.   Девушки
разговорились, расшумелись и начали перебрасываться словечками с парнями.
     Вскоре вошла хозяйка дома  и,  став посередине гридницы,  поклонилась
прежде девушкам, а потом юношам.
     - Спасибо вам,  красные девушки,  и  вам,  ясные соколы,  что пришли,
послушали песни, ласковы были, нас не забыли; а коли жить будем - и мы вас
не забудем,  -  тараторила она в рифму,  затем опять поклонилась,  и гости
начали расходиться: сначала ушли мужчины, за ними девушки.
     Особенный взгляд Вышаты,  брошенный на Люду,  не прошел без внимания,
не  столько  со  стороны  самой  девушки,  сколько со  стороны ее  подруг.
Возвращаясь домой, они говорили:
     - Ой, Люда, скоро тебя отнимут у нас!
     - Кто отнимет?
     - Разве не  видала?  Был Вышата на  посиделках в  прошлый раз,  был и
сегодня и так уж смотрел на тебя, точно, окромя тебя, никого и не было.
     - Это вам так кажется...
     - Жди сватов, жди!
     Люда не обратила на это внимания,  а если и обратила, то не ответила.
Ее  головка была занята другими мыслями:  она  думала о  змие,  его  друге
Посвисте и княжиче Валигоре...
     Простившись с подругами у своего дома, она вошла в калитку; на пороге
терема ее встретила Добромира.
     - Что ты так запоздала,  моя кралечка?  -  сказала женщина.  -  Я  уж
хотела бежать за тобою.
     - И  хорошо,  что  не  пошла,  мамушка!*  Меня  подруги  проводили до
калитки.
     _______________
          * Мїаїмїуїшїкїа - кормилица; нянька.

     - Ну, слава Богу, что пришла... Был ли Путята?
     - Да,  был...  И знаешь ли,  мамушка,  какую он рассказал нам сказку!
Просто все диву дались...
     - Какую, какую? - усмехнулась старушка.
     - О змие крылатом и княжиче Валигоре.
     - Путята - мастер говорить сказки!
     Обе  вошли в  горницу,  и  Добромира только теперь увидела лицо Люды.
Лицо девушки пылало от  мороза,  глаза горели живым огнем;  точно какая-то
мысль, запавшая в душу, отражалась в них и сверкала.
     Это  необыкновенное оживление молодой  девушки не  ушло  от  внимания
Добромиры, но она притворилась, будто ничего не замечает.
     - Чем же кончилась сказка? - спросила она.
     - Как и всегда... Княжич женился на похищенной девушке.
     - И то ладно,  -  заметила старуха, лаская Люду за подбородок. - Тебя
мы не отдадим за кого-нибудь... ты стоишь любого княжича...
     Люда была в том возрасте,  когда ее девичье сердечко жаждало полюбить
кого-нибудь,  но