.  просят вернуться в  твою отчину...  Сядь на стол и  княжи
нами по-прежнему.
     На лице Изяслава появилась довольная улыбка.
     - Поздненько вы пришли просить прощения... Я ведь знаю, Всеслав хотел
отнять мой  престол,  ему всегда всего мало.  Я  уж  не  раз побеждал его,
одолею и теперь, потому что король польский поддержит меня против него.
     - Милостивый  княже,   -   отвечал  Варяжко,   -  у  тебя  нет  более
неприятеля... Всеслав с дружиной своей убежал в Полоцк.
     Изяслав широко раскрыл глаза.
     - Бежал!  -  с удивлением воскликнул он и посмотрел на Болеслава, как
бы спрашивая взглядом, что теперь делать.
     Король не  сказал ни  слова  и  ни  одним  движением не  выдал своего
удивления, точно он ожидал этого бегства. Он внимательно слушал послов, не
сводя с них своего проницательного взгляда.
     - Да,  бежал,  милостивый княже!  - повторил Варяжко. - Теперь уж нет
врага, а потому не иди силою на Киев и не разоряй города твоего отца.
     Эта покорность усилила высокомерие Изяслава.
     - Вот,  теперь вы сами видите,  до чего довел вас народ и  ваше вече!
Только  зря  волнуетесь,  кричите  -  ничего  хорошего не  выходит...  Как
покажется на  Лыбеди половец,  вы  говорите,  что вас грабят,  а  князь не
защищает.  Вы освобождаете из заточения тех, кто смущает спокойствие Руси,
и заставляете князей, спокон веков сидящих на дедовских столах, обращаться
за  помощью к  дальним родственникам,  а  потом кланяетесь и  просите:  не
разоряй города твоего отца!  Почему же  народ не защищает вас от половцев?
Почему  вас  не   защищает  тот,   кого  вы   освободили  и   посадили  на
великокняжеский стол?
     - Милостивый князь!  - серьезно произнес Варяжко. - Господь управляет
умом народа,  как и самим народом. Это правда, что Всеслав бежал, но народ
ведь остался в  Киеве.  У  него есть сила,  и  он может защищаться,  да не
желает...  Для тебя твой город - только наследство от отца и деда, а народ
живет в нем спокон веков, и ему жаль, если в междоусобной войне сгинет его
добро,  имущество, если огонь испепелит его жилища, если его нивы, недавно
вспаханные, снова превратятся в лесные заросли.
     Изяслав начал волноваться.
     - Нужно искоренить бунтовщиков,  - сказал он, - да так, чтобы и детям
их неповадно было менять князей, словно шубу на плечах.
     Варяжко смело посмотрел Изяславу в глаза.
     - Воля твоя,  милостивый князь,  -  возразил он,  - но народ, который
послал меня к  тебе,  думает не  так:  он  просит простить его,  просит не
приводить в  свой город чужой дружины и  не разорять его.  Однако если ты,
княже,  не  желаешь  смилостивиться и  простить  и  если  пришельцы  хотят
уничтожить то,  что  создали наши деды и  прадеды,  лучше уж  мы  сами все
уничтожим,  сожжем дома,  уничтожим поля, возьмем жен, детей и имущество и
уйдем в Грецию.  Тебе,  княже, останется лишь пепелище, над которым тебе и
придется княжить.
     По-видимому,  Изяслав не  ожидал от  послов такой  смелости,  поэтому
бросил вопросительный взгляд на короля, который, подумав, произнес:
     - Это  делает вам  честь,  что вы  искренне защищаете ваше отечество,
остается только пожелать,  чтобы вы в более трудных обстоятельствах сумели
защищать его,  как в данную минуту...  Но теперь в этом нет необходимости,
потому что и  я,  и  те,  которых я  веду за собою в  помощь моему свояку,
родственны вам по крови и духу.  Какую вы ведете войну с половцами,  такую
мы ведем с немцами;  и я держу войска не для того,  чтобы разорять народ и
его имущество,  а чтобы защищать его в случае нужды. Я веду свои войска на
врагов князя Изяслава,  но если их нет,  то ни я, ни он не станем нападать
на безоружных... Подождите час, другой, мы посоветуемся, и, может быть, вы
принесете киевлянам добрые вести.
     Послы вышли, а король обратился к Изяславу.
     - Верно,  ты не рассчитываешь долго сидеть в Киеве,  -  сказал он,  -
если обещаешь отомстить киевлянам... Сегодня они приглашают тебя, а завтра
опять прогонят...  Разве ты  не  знаешь народа?..  Для него не  существует
никакой политики:  за любовь он платит любовью, за ненависть - ненавистью.
Становится он  послушным по  необходимости,  а  потом  заревет по-своему и
выпустит когти.
     Изяслав почувствовал себя обиженным.
     - Ошибаешься, милостивый король, ты знаешь свой народ, но не наш... У
нас все делается иначе:  мы  затыкаем рот своему народу мечом,  а  кого он
боится, того и слушается.
     - Зачем ему слушаться из страха, пусть лучше слушается из любви.
     Князь усмехнулся.
     - Видишь,  король,  как он любит:  полгода не прошло,  как он прогнал
меня, а сегодня просит вернуться. Он выгнал меня, потому что ему казалось,
будто  Всеслав его  защитит,  а  когда Всеслав бежал,  кланяется и  просит
прощения...
     - И ты должен простить.  Не забывай,  что у тебя бояр и дружины очень
мало, а людей - сила. Людей надо беречь, потому что в них-то и наша сила.
     Изяслав задумался и молчал.
     - Не могу же я простить их,  -  сказал он.  - Если я прощу их, то они
решат, будто я боюсь, тогда мне покоя не видать.
     - А если отомстишь,  - перебил король,  - то наживешь врагов,  и хотя
легче будет покорить их,  но они затеют заговоры и  будут  ждать  удобного
случая,  чтобы тебе отомстить. Натуры народа не изменишь, а сам никогда не
найдешь покоя...  Я не боялся бы народа,  потому что он  жаждет  правды  и
справедливости:  его можно успокоить и из врага сделать другом,  но боялся
бы этих бородачей из дружины и тех,  которые ходят в сафьяновых сапожках и
золотом  шитых  кафтанах.  Этим  гордецам никогда глотки не заткнешь,  они
считают себя силою,  требуют делиться с ними властью и забывают о том, что
сила и власть даны для того, чтобы защищать слабых и безоружных.
     Речь  эту  Изяслав понял  по-своему:  ему  показалось,  что  Болеслав
подстрекает его наказать сильных бояр, которые возмутили против него народ
и  лишили его княжества.  Он  спокойно обдумывал свое положение и  наконец
сказал:
     - Во всяком случае,  для примера я  должен наказать хотя бы несколько
человек из самых буйных.
     Послов опять позвали в шатер.
     Изяслав мрачно посмотрел на  пришедших и,  указывая рукою на  короля,
произнес:
     - Я советовался с моим свояком и другом: он жалеет вас.
     Послы поклонились Болеславу.
     - Я  прощаю  вас,  -  грозно продолжал он,  -  но  виновных я  должен
наказать.
     - Воля твоя,  милостивый княже, - отвечал Варяжко, - но будь уж отцом
родным и  для виновных,  которые от скудоумия осмелились возвысить голос и
поднять руку на твою княжескую особу...
     Покорность послов произвела приятное впечатление.
     - Всех прощу,  кроме самых буйных, но не войду в город, пока виновные
не будут наказаны;  иначе ни вы, ни я не будем спокойны... Пусть в тюрьмах
и  монастырях оканчивают свой век,  как Судислав,  тогда дети их  и  внуки
научатся почитать князей...  Я  не  стану  сам  наказывать,  чтобы  вы  не
подумали,  что я желаю мести,  а не справедливости.  Пусть едет в Киев мой
сын Мстислав, он исполнит поручение, и тогда я вернусь к вам с дружиною.
     Послы поклонились в знак согласия.
     - Однако,  княже, наказывай так, чтобы наш народ благословлял тебя, а
не проклинал.  Мы согласны на то,  чтобы Мстислав явился в  Киев и наказал
виновных, но пусть пощадит невинных, если уж не хочешь быть милостивым для
всех;  волю твою мы объявим киевлянам.  Но в  то же время просим исполнить
еще одно наше желание: отпусти дружину ляхов домой.
     - На это я никак не могу согласиться,  -  отвечал Изяслав.  -  Многим
обязан я  был королю польскому.  Во  время моего скитания вдали от дома он
был мне другом и советчиком и со своею дружиною помогал вернуть мой удел -
отобрал его у врагов.  Он мой гость в моей отчине,  и если он разделял мои
заботы и печали, то пусть разделит и мою радость.
     - Милостивый княже,  -  осмелился  возразить Варяжко,  -  зачем  тебе
вводить ляшскую дружину в  город?  Ведь  народ не  успокоится,  пока будет
находиться под страхом.
     - А  нужно,  чтобы успокоился.  Благодаря мудрым распоряжениям короля
ляшская дружина не сделает вам ничего худого.  Однако пусть киевляне видят
и знают, что у меня есть друзья, всегда готовые защитить.
     Послы легко поняли опасения Изяслава и  поэтому больше не упоминали о
ляхах.  Волею  или  неволею  приходилось согласиться принять их  в  стенах
своего города.
     Было решено,  что  Мстислав поедет с  небольшим отрядом дружинников в
Киев и учинит там суд и расправу над виновными, заставившими князя бежать,
а  потом даст знать отцу,  что киевляне успокоились и готовы открыть перед
ним ворота.
     Послы   возвращались  с   невеселою   вестью:   приходилось  впустить
нелюбимого князя не только в город,  как волка в овчарню, но и принять его
со всеми почестями. По дороге они грустно беседовали между собою.
     - И  зачем он ведет Болеслава?..  Чтобы кормить наших врагов нашим же
хлебом?..
     - Да,  это не какой-нибудь король!  Предстоит новая потеха... и князь
не даром ведет за собою ляшскую дружину...
     - Но, конечно, не для того, чтобы они обижали нас, - заметил Варяжко.
- Король не обижает людей у себя и здесь не будет.  Только не его нам надо
бояться, а этого рыжего бородача...
     - Не говори так,  посадник! Если от его могучей руки дрожат немцы, то
и нам не поздоровится от нее.
     - Немцы -  особь статья,  а мы -  особь...  Мы такие же поляне, как и
они...  Слышал,  что говорил король о  народе,  а этот заячий хвост только
усами шевелил...
     На следующее утро,  после отъезда послов,  Мстислав собрался в  Киев.
Перед отъездом Изяслав позвал его к себе и сказал:
     - Ты, сынок, не очень обращай внимание на то, что говорит Болеслав...
Не ему княжить на Руси,  а нам с тобою. Следует наказать всех виновных, до
последнего...  не  жалей даже и этого старого пса Коснячко.  Пусть помнит,
нельзя служить в одно и то же время князю и народу...  Этого  человека  ты
должен укоротить прежде других, потому как, пока жив Коснячко, ни я, ни ты
в Киеве долго не засидимся.
     С  этими советами Изяслав отправил своего сына  в  Киев,  и  киевляне
широко распахнули перед ним городские ворота.
     Прежде всего Мстислав приказал дружине занять ворота Золотые, Ляшские
и  Кожемякские,   затем  потребовал  от  киевлян  сложить  оружие.   Этому
последнему требованию народ легко подчинился,  так  как  вернувшиеся послы
объявили о таком решении на вече.
     Покончив со  сдачей оружия,  Мстислав принялся за  кровавую расправу:
никто из  киевлян,  имевших положение или богатство,  не избегнул его рук.
Наказывал и правых и виноватых.  Если это был боярин,  Мстислав казнил его
из  опасения нажить врага;  если  же  это  был  богач,  казнил,  чтобы его
имуществом  пополнить  истощившуюся  княжескую  казну.   Такова  была  его
справедливость.
     Настал  наконец  черед  и  воеводы Коснячко.  Старик  спокойно ожидал
очереди.  В  его  хоромах царила такая зловещая тишина,  какая обыкновенно
бывает перед бурей.
     Однажды утром Людомира сидела подле отца на  вышке и  разговаривала с
ним потихоньку, как бы предчувствуя что-то ужасное.
     - Ах, тятя! - сказала она. - Чем все это кончится?..
     - Одному Богу известно! - отвечал старик.
     Девушка тревожно прижалась к груди отца.
     - Теперь в  городе как на  поле брани,  -  говорила Люда.  -  Куда ни
посмотришь,  везде трупы...  Откуда бы ни слышался какой-нибудь голос, это
непременно плач  родных,  стон  недобитых  и  умирающих...  Вороны  летают
стаями, каркают...
     - Видно,  Господь послал нам это несчастье за  наши прегрешения.  Его
надо молить, чтобы сменил гнев на милость, дитятко мое!
     В  эту  же  минуту послышался голос человека,  кричавшего в  оконце у
ворот:
     - Отоприте ворота! Посол от князя Мстислава!
     Отрок,  стоявший у  окна,  доложил о  том  воеводе.  Старик  спокойно
поцеловал дочь в голову, покоившуюся на его груди, и сказал отроку:
     - Отопри ворота и проси послов в гридницу.
     Люда обняла отца за шею, в глазах ее была мольба:
     - Не ходи, тятя, не ходи... Этот посол предвещает нам несчастье.
     Воевода погладил девушку по щеке.
     - Успокойся,  моя  ласточка!  Худшего  несчастья,  чем  позор,  я  не
дождусь.
     И  он спокойно спустился вниз.  В ворота въезжал вооруженный отряд из
десятка дружинников Мстислава; Коснячко взглянул на них с рундука и тотчас
догадался, какие это были послы.
     Один из них подошел к воеводе и дерзко сказал:
     - Князь прислал меня за тобою, он просит тебя пожаловать на княжеский
двор.
     В  это  время в  окошечко выглянула Добромира и,  всплеснув от  ужаса
руками, громко крикнула:
     - Славоша!
     Голос  ее  звучал такою  тревогою и  почти отчаянием,  точно это  имя
предвещало несчастье.
     Она поспешно сбежала вниз.
     Воевода окинул проницательным взглядом весь отряд;  дружинники в свою
очередь смотрели на воеводу вызывающе.
     - Хорошо,  - спокойно отвечал воевода, - сейчас буду к вашим услугам,
только зайду в горницу и прихвачу меч и шапку.
     Возглавлявший отряд Славоша,  которого так испугалась Добромира,  зло
улыбнулся.
     - Не надо,  воевода, - сказал он. - Все равно во время танца придется
снять и меч и шапку.
     - Не наряжайся для князя,  -  отозвался другой, - князь и так узнает,
он добрый... подарит тебе новый кафтан и наградит соболями...
     Славоша кивнул головою,  и в тот момент двое дюжих конюхов подскочили
к воеводе, схватили его под мышки и потащили.
     - Иди же, воевода! Уж и конь для тебя оседлан.
     Воевода взглянул на них с презрением, но не сопротивлялся.
     - Да будет воля Всевышнего!  - сказал он. - Знаю, на какой пир ведете
меня.
     При этом он подал знак головою Добромире.
     Сцена эта произошла возле рундука,  и Люда, хотя и смотрела в оконце,
не могла видеть ее из-за крыши; к ней лишь долетали оскорбительные слова в
адрес отца. Послушная его воле, она сидела на вышке и плакала.
     Добромира,  стоя в дверях,  молча наблюдала за этой сценой, вызвавшей
на  ее  глазах  бессильные слезы.  Заметив знак  воеводы,  она  поняла его
желание и послала служанку за Людомирой.
     Испуганная служанка вбежала в  светелку Люды и бросилась со слезами к
ее ногам.
     - Воеводу увозят на княжий двор! - простонала она.
     Людомира бросилась на рундук.
     У  воеводы уже  были связаны руки,  и  он  сидел на  коне;  лицо его,
однако,  было  спокойно и  покорно.  Весенний ветерок  развевал его  седые
волосы на голове и бороде.
     Люда подбежала к нему и прильнула к отцовским ногам.
     - Тятя!  Мой  бедный тятя!  Куда  же  тебя  везут?  -  закричала она,
обхватив его ноги.
     Славоша отдернул ее руку от стремени.
     - Прочь, - мягко сказал он, - потом узнаешь.
     - На пир зовут к князю, - ехидно прибавил другой.
     Людомира,  казалось, не слыхала этих насмешек и, держась за стремя, с
отчаянием восклицала:
     - Ах, тятя, тятя!
     Добромира не  могла больше сдержать гнева;  она  сбежала с  рундука и
стала между Людою и конем, на котором сидел воевода.
     - Живодеры княжеские!  - крикнула она, обращаясь к конюхам и поднимая
сжатые кулаки.  -  Палачи!  Вы не умеете уважать ни седин старца,  ни слез
ребенка! Погодите! Придет и ваша очередь...
     - Замолчи,  старая ведьма!  -  крикнул на  нее  Славоша,  подскочив и
схватив ее за горло. - А не то я сейчас отправлю тебя ко всем чертям.
     Добромира барахталась в руках конюха и глухо хрипела:
     - Палачи!.. Живодеры!.. Мясники!..
     Старый Коснячко смотрел в  немом молчании на плачущую дочь.  Лицо его
выражало неизъяснимую боль,  какую  может  чувствовать только родительское
сердце. Две крупные слезы скатились по его старческим щекам.
     - Не  плачь!  -  сказал он  ей ласково.  -  Отведи ее в  светелку,  -
прибавил он,  обращаясь к Добромире, - спасибо тебе... Сидите дома и ждите
моего возвращения...
     Хотя воевода предчувствовал,  что  не  вернется домой,  тем не  менее
утешал Люду, но девушка продолжала стоять.
     - Нет, я пойду за тобою! - сквозь слезы говорила она.
     Воевода сурово посмотрел на нее и решительно ответил:
     - Сиди дома!.. Слышишь!..
     Конюхи насильно оторвали ее от ног отца, и отряд двинулся в путь.
     У  ворот дома воеводы собралось множество народа,  который печально и
участливо смотрел на сцену,  происходившую во дворе. Люди, еще так недавно
кричавшие на  вече,  теперь  стояли  в  немом  молчании,  провожая бедного
воеводу лишь  взглядом.  Они  тяжело  вздыхали,  не  смея  выразить своего
негодования или сочувствия. Они ожидали той же участи.
     Воевода,  проезжая мимо своего дома, оглянулся еще раз на окошечко, у
которого стояла Людомира,  глядя, как отряд увозил ее отца на княжий двор,
и кивком головы послал ей последний привет...
     Мстислав сидел  со  своими дружинниками на  террасе княжеских палат и
ожидал прибытия воеводы.  Когда отряд,  конвоировавший воеводу,  въехал во
двор и остановился возле террасы, Мстислав встал и, сделав несколько шагов
вперед, с насмешкою сказал:
     - Отец приказал поблагодарить вашу милость за оказанную ему услугу...
и...  спросить,  почему вы  не  привезли митрополита Георгия,  когда  отец
послал вас за ним с дружиною?
     И  молодой князек,  лихо подбоченясь,  с  вызывающей и  презрительной
миной ждал ответа.
     Воевода со  связанными руками по-прежнему сидел на  коне.  Его  задел
оскорбительный тон князя, и он холодно ответил:
     - Дал бы  я  тебе ответ,  да не много тебе с  него будет корысти.  Не
умеешь ты уважать старость, так не сумеешь уважить и правду!
     Мстислав надменно произнес:
     - Воевода!  Я не для того приказал привести тебя,  чтобы слушать твои
советы и наставления, а только для того, чтобы узнать правду.
     - Вот ее-то ты и  не узнаешь,  потому что не умеешь подойти к  ней...
Что касается советов и наставлений, то я и не думал давать их... горе само
научит  тебя.  Ярослав  Мудрый  неоднократно пользовался  моими  советами,
слушал их и не стыдился...
     Смелость воеводы удивила всех.
     Мстислав вскипел  гневом.  К  отцовскому поручению прибавилось личное
оскорбление.  Этого было  даже  слишком много,  чтобы прекратить всяческие
разговоры с воеводой.  Расспрашивать старика прилюдно -  значило потерпеть
поражение,  ослабить свою силу и власть. Кто знает, к каким бы это привело
последствиям?  Его  ничто не  связывало с  воеводой:  ему  было  приказано
казнить его не мешкая, следовательно, какие тут могли быть разговоры?
     - Знаем мы твои советы,  -  с презрением отвечал Мстислав, - довольно
научены ими... князьям ты советуешь одно, а на вече другое... Довольно!
     - Воля твоя, князь, а правда не твоя!
     - Славоша!  -  крикнул Мстислав,  бросая вокруг гневные взгляды и  не
находя, кого нужно, - позвать сейчас же Славошу!
     Все знали,  кто был Славоша,  и что значило это приглашение,  поэтому
воцарилось молчание.
     Спустя минуту ушедший Славоша, который так напугал Добромиру, явился,
и Мстислав, отведя его в сторону, шепнул несколько слов.
     - В  Дебри!  -  прибавил он громко,  обращаясь к отряду,  окружавшему
воеводу,  и  бросил  на  последнего  взгляд,  преисполненный  презрения  и
ненависти.
     - Куда ты посылаешь меня, княже? - спросил старик.
     - В  Дебри...  посоветоваться со  Славошею!  -  смерив его  взглядом,
отвечал Мстислав.
     Воевода легко догадался, зачем его туда поведут.
     - Господи!  -  воскликнул он,  поднимая взор к  небу.  -  Велико Твое
милосердие...   Прости  меня,  многогрешного...  Будь  покровителем  моему
бедному ребенку, сохрани его от рук нечестивых ворогов!..
     Отряд  в  мертвом молчании направился к  воротам,  находившимся подле
княжеского двора, по дороге, ведшей в Берестово и к Печерской лавре.
     Воевода продолжал тихонько молиться, иногда прерывая тишину глубокими
вздохами. Все молчали, и в эт