ли под мирными  кровлями.  Походы,  завоевания  стран,  подавление
непокорных народов, то и дело восстававших против царя царей...
     - Отан, - усмехнулся Дарий, предвкушая успех собственной шутки, - мне
не раз приходилось  слышать,  что  скифские  холода  белят  бороду  и  она
начинает звенеть от висящих сосулек. Тебя не страшит подобная участь?
     Гобрий расхохотался. Предположение было тем  более  смешным,  что  на
обрюзгшем лице вазиря борода росла редкими пегими клочьями.
     - Ничего, государь, царь царей и  повелитель  Азии,  -  произнес  без
улыбки Отан, - я приму во  внимание  предупреждение,  сделанное  тобой  по
доброте  душевной,  с  первого  же  скифа  сорву  остроконечный  колпак  и
нахлобучу себе на голову до самых плеч.
     - Поистине, мой вазир, нет на свете тебя умнее.
     - Напрасно хвалишь вазира, государь, выдумка его слепая.
     - Как так слепая?
     - А так. Шапка, нахлобученная до плеч, бороду спасет - это верно,  да
глаза-то закроет. Вот  и  выходит,  что  выдумка  слепая.  Зря  наш  вазир
загордился, без толку вознесся.
     Дарий и Гобрий расхохотались.
     - Для глаз я прорежу отверстия, - невозмутимо сказал Отан, - и боюсь,
что великий царь и его Копьеносец, с которым он  беспричинно  дурачится  и
веселится,  словно  мальчишка,  удравший   из   школы,   вынуждены   будут
последовать моему примеру. Купцы,  побывавшие  в  этих  степях,  клятвенно
уверяли, что ходили по воде, как по сухому песку, нимало не  замочив  ног.
Они говорили, что холод остановил реку  и  покрыл  ее  толстой  прозрачной
корой. Купцы утверждали также, что здешние люди выносливы ровно настолько,
насколько немилостива к ним природа.  Свою  жизнь  они  приспособили  и  к
зимней стуже, и к летней жаре.
     - Важна не жизнь, важно, что именно делает в ней человек, -  произнес
Дарий строго. - Вот египтяне, они  дают  нам  пшеницу  и  золото.  Сирийцы
одевают нас в  тонкое  полотно.  Корабельные  мачты  делаются  из  кедров,
выращенных в Ливане. Без кипрской меди была бы нехватка кинжалов и  копей.
Без хорезмийской бирюзы наши женщины лишились бы лучших своих украшений.
     Народы стран трудятся ради пользы и блеска Персидской державы.  Можно
ли терпеть, чтобы скифы, живущие в домах на колесах и питающиеся,  подобно
зверям, мясом растерзанного скота, одни  не  признавали  над  собой  нашей
власти?
     - Царь царей и великий царь положит конец скифскому самоуправству,  -
промолвил Отан и на этот раз усмехнулся. Что означал смешок вазира?
     - На  скифов  в  остроконечных  шапках!  -  закричал  вдруг  Видарна,
начальник десяти тысяч "бессмертных". Он ехал  за  Дарием  и  слышал  весь
разговор.
     - На скифов! - десять тысяч копий взметнулись  кверху,  десять  тысяч
мечей ударили в щиты.
     От звона и грохота  вздрогнуло  синее  небо.  Быстрые  лучики  солнца
побежали по шлемам, кольчугам и по ножам.
     - На скифов! - крик несся до самого горизонта и, подхваченный ветром,
умчался за край земли.
     Дарий  остановил  коня.  Глаза  из-под   резких   прямых   бровей   с
удовольствием оглядели равнину.
     Как море во время прибоя, как Нил во время разлива,  разливались  его
войска  по  необозримой  степи.  Шла  лучшая   в   мире   армия,   мощная,
дисциплинированная, закаленная. Ее составляли не  только  персы.  Спаянные
племенными союзами полки покоренных стран входили в ее ядро.
     Мимо царя царей и повелителя Азии, держа строй проходили мидийцы.  Их
оружием были мечи и кинжалы. С тяжелыми  копьями  на  плечах  шли  солдаты
эламских полков. Двигались легкие одноосные колесницы.  Впряженные  в  них
нисийские кони были способны опережать ветер. Шли  персы  с  колчанами  за
спиной, с изогнутыми луками, висевшими слева.
     Ехала конница.


     Скифы появились неожиданно. Скорее всего, они вынырнули  из  длинного
оврага-балки. Их было трое. Увидев  надвигавшуюся  лавину,  они  повернули
своих низкорослых коней, покрытых кусками войлока вместо  седел.  Но  было
поздно.
     - Первые! - радостно крикнул Дарий и рванулся вперед.
     Отан и Гобрий бросились следом. Ветер ударил в медные шлемы, зазвенел
в чешуйках кольчуг. Тонко запели натянутые на скаку луки. Три стрелы,  как
быстрые молнии, рассекли густой от душистых трав воздух.
     Первый скиф рухнул сразу. Второй попытался вцепиться в гриву коня, но
пальцы разжались и он покатился в траву впереди своего товарища.  Третьему
всаднику удалось ускакать, унося в плече вонзившуюся стрелу.
     - Ушел мой колпак, -  сокрушенно  сказал  Отан.  Это  его  стрела  не
поразила цель. Он стрелял третьим.
     - Брось печалиться, мудрый вазир, - расхохотался Дарий.  -  Скоро  из
островерхих шапок наших врагов мы сложим целый курган,  и  не  один,  если
позволят боги.



                       5. АРЗАК ЗАВОДИТ ЗНАКОМСТВО

     У ночи золотых камушков-звезд без счета и без числа, у Арзака в сумке
лежала  малая   горстка.   С   каждым   днем   она   уменьшалась.   Стоило
камушкам-звездам   раскатиться   по    небу,    приходилось    выбрасывать
камушек-день. "Днями" Арзак стал называть свои серые  кругляши.  Зато  чем
меньше оставалось камушков-дней, чем дальше он с Белоногом  продвигался  к
закату.
     Солнце на небе человек не догонит, хоть всю жизнь скачи следом.  Цель
он достигнуть может. Пусть только  не  сходит  с  выбранного  пути,  будет
упорен, упрям,  и,  когда  из  дорожной  сумки  исчезнет  последний  кусок
лепешки, пусть отроет в степи сладкие корни и напьется горстью из родника.
     Путь лежал по безлюдной степи: кочевья отправились следом за Савлием,
чужие племена на скифских землях появляться  не  смели.  Только  два  раза
Арзак уловил топот копыт, и оба раза они с Белоногом  ныряли  в  ближайшую
балку. Рисковать было нельзя.
     К четвертому дню степь сделалась обжитой.  Стали  встречаться  стада.
Пастухи в просторных плащах, опираясь руками на посох, провожали  всадника
долгим взглядом.
     - Хайре - радуйся! - кричали они Арзаку. - Да пошлют тебе боги удачу,
да расстелется гладко перед тобой дорога.
     Вид пастухов казался мирным.  Однако  широкополые  шляпы  бросали  на
загорелые лица черные тени, скрывавшие выражения глаз, и Арзак предпочитал
в ответ склонять голову молча. Слова пастухов были ему понятны,  но  нрава
племени он не знал. Улыбка могла прикрывать  коварство,  привет-обернуться
обманом. Проезжая селением, он видел  множество  ям,  перекрытых  толстыми
плитами. Должно быть, в них хранилось зерно и  другие  припасы.  Но  разве
трудно бросить в такую яму связанного пленника?
     Арзак держался настороженно, все подмечал.
     Дома  то  и  дело  теперь  обступали  дорогу.  Были  они  не   больше
шестиколесных кибиток, крышей служила побуревшая на солнце  солома.  А  на
склонах оврагов, среди  акаций,  Арзак  увидел  лежавшие  на  боку  ровные
глиняные  бочонки.  Над  ними  роились  подвижные  черные  тучки.  Бочонки
предназначались для пчел.
     Постепенно дорога стала заполняться. По колеям, выбитым в  каменистой
почве,  затарахтели  колеса.  Застучали   деревянные   подошвы   сандалий.
Заклубилась поднятая копытами серая пыль.
     Город открылся  на  шестой  день  пути.  Залитые  солнечными  лучами,
поднялись среди равнин белые каменные стены.
     Это место мореходы-греки приметили сто лет  назад,  когда  остроносые
корабли только начали бороздить темные  воды  моря.  Море  было  свирепым.
Волны рычали, срывали обшивку, ветер рвал паруса. Греки сложили легенды  о
блуждающих скалах - Семплигадах, разбивавших корабль, как хрупкий орех,  и
называли море "Аксинским", что значило "Негостеприимное".
     Но приветливы были берега. Там купцы могли продать свой товар в обмен
на пшеницу, в которой нуждалась Эллада. Тем, кто  в  поисках  лучшей  доли
собрался  покинуть  старые  города,  плодородные  земли  предлагали  новую
родину. Еловые весла снова взрезали  темные  воды,  четырехугольный  парус
развевался на мачте, кормчий поворачивал тяжелый руль.
     Мореходы узнали нрав моря, приспособились плавать, не выпуская  землю
из вида. Семплигады перестали губить корабли, и подобревшее море  получило
новое имя. Его стали называть "Понт Евксинский" [Понт Евксинский - древнее
название Черного моря] - "Море Гостеприимное", или просто Понт.
     Ольвия была из первых городов, заложенных на его берегах.
     Издали,  в  ограде   из   белых   стен,   город   казался   вытянутым
треугольником: две стороны отсекали глубокие балки, граница  третьей  была
образована рекой Гипанис [Гипанис - древнее название Буга].
     "Удобное место выбрали,  трудно  неприятелю  подступиться,  -  оценил
Арзак расположение  города.  -  Стены  толстые,  запряженная  парой  волов
кибитка по верху проедет". Внимание было обострено. Он ничего не  выпускал
из виду.
     В воротах пришлось задержаться. Толкаясь  и  блея,  в  город  входило
стадо овец. Наконец путь расчистился и  вместе  с  толпой,  собравшейся  у
ворот, Арзак въехал в Ольвию.
     Люди, повозки, стадо - все устремились в одном направлении.
     Арзак выбрал противоположное. Он не  привык  двигаться  зажатый,  как
пленник, со всех сторон.
     - Куда глаза глядят, - сказал он Белоногу, и Белоног, не  знавший  до
этого ничего, кроме степи, осторожно перебирая ногами  двинулся  по  узкой
улице. Слева и справа  уныло  потянулись  однообразные  ограды,  сложенные
понизу из круглой гальки, выше -  из  необожженного  кирпича.  Приземистые
дома слепо выглядывали из-под соломенных кровель глухими без окон стенами.
     "Так вот что такое город, - думал Арзак, косясь на  прохожих,  шедших
по каменной вымостке, тянувшейся вдоль оград. - Город - это западня  стен.
В городе люди не могут передвигаться по собственной воле. Они  подчиняются
стенам."
     Улицу, по которой ехал Арзак, пересекала  другая  -  прямей  и  шире.
Вдоль белых стен, как дым  по  земле  в  ветреный  день,  плыли,  стелясь,
протяжные тонкие звуки. Их медлительная  напевность  напоминала  степь,  и
Арзак потянул повод, поворачивая Белонога навстречу протяжной музыке.
     "Спрошу у людей, где живет знахарь, может быть, он живет  как  раз  в
одном из этих красивых домов?"
     Дома на широкой улице были свежебеленые, с фундаментом  из  тщательно
пригнанных тесанных плит.
     Прошли две женщины в ярких платьях, прошел  мужчина  в  накинутом  на
руку белом плаще, но Арзак не решился задать свой вопрос. Прошли  еще  три
человека, проехал всадник.
     - Смотрите-ка, сам в штанах и коня в штаны обрядил!
     Тонкий, как ветка мальчишка, раскинув руки, загородил  дорогу.  Встал
посреди улицы - не объехать.
     - Отойди и вернись к своей забаве, - сказал мальчишке Арзак.  -  Твоя
музыка звучит лучше, чем твои слова.
     До того, как  выскочить  на  середину,  мальчишка  сидел  у  стены  и
перебирал отверстия в тростниковой дудке, зажатой между колен. Теперь  его
замолчавшая дудка валялась брошенной у стены, на камнях.
     - Ха-ха-ха! - расхохотался мальчишка.  -  Ничего  не  видел  смешнее.
Оштаненный разговаривает, как человек, а не лопочет, как варвар: ва-ва-ва!
Может быть, и лошадка знает эллинский язык?
     Последнее дело - раздувать пожар ссоры, и Арзак ответил спокойно,  не
злясь, не повышая голос.
     - Твоя насмешка пуста, - сказал он. - У всех племен свои обычаи, свой
язык, своя одежда. Пропусти.
     - Как бы не так.
     - Пропусти. Земля широка, и лучше нам разделиться, один пусть  пойдет
на закат, другой - на восток, без злобы.
     - Клянусь Гефестом,  мне  скучно,  и  ты,  оштаненный,  замечательное
развлечение.
     Мальчишка сделал попытку схватить Белонога за повод.  Этого  стерпеть
было нельзя. Арзак выпрыгнул из седла, на лету пятками сбил  мальчишку,  и
тот полетел к своей брошенной  дудке.  Не  приставал  бы  -  и  лететь  не
пришлось. Сам виноват.
     - Видишь, - сказал вдогонку Арзак, - дороги у нас разные.
     Покинуть улицу  он  не  успел.  Откуда-то  взялся  другой  мальчишка,
широкоплечий и крепкий, и  молча  бросился  с  кулаками.  Арзак  отскочил,
мальчишка - за ним. Они запрыгали друг перед  другом.  Мальчишка  выставил
вперед левую руку, правую поднял на уровень плеч. Кисть правой  руки  была
перевязана ремешками. "Если ударит, не устою, вон он какой,  словно  одним
железом питался", - успел подумать  Арзак.  Он  ушел  от  удара.  Костяшки
пальцев  едва  задели  скулу.  Из-под  левой  руки  противника  сам  нанес
несколько быстрых  ударов,  но  не  успел  увернуться.  Кулак,  обмотанный
ремнями, вдвинулся в подбородок. В глазах стало темно...
     - Ксанф, остановись! Чужеземец, прости меня! -  мальчишка,  затеявший
свару, бросился между ними.
     - Разве ты не летел, словно диск,  пущенный  дискоболом,  или  словно
тебя лягнул жеребец? - не без насмешки бросил тонкому широкоплечий. Кулак,
однако, разжал.
     - Я сам виноват. Я дразнил его "оштаненным". Он только  сбил  меня  с
ног, а ты... Зачем тебе боги дали такую силу?
     - Лучше скажи, зачем они дали тебе змеиный  язык?  Первый  раз  скифа
увидел, что ли? Мало их приезжает в наш город?
     - Много. Только этот с лошадкой в белых штанах мне очень  понравился.
Он такой сдержанный и задумчивый, к тому же говорит на языке эллинов,  как
ты и я.
     Арзак плохо слушал их разговор. Он направился к Белоногу.
     - Прости, чужеземец, - догнал его тот, с кем он  дрался.  -  Кулак  у
меня тяжелый, да еще с тренировки иду. Полдня "грушу" -  корикос  молотил,
даже ремни не снял, предохраняющие суставы пальцев. С Филлом мы с  детства
друзья, почти, что братья, вот я и не сдержался, когда увидел, как ты  его
двинул.
     - Филл - это я, - сказал тонкий с веселой важностью и прижал  руку  к
груди. - Потомка Геракла, с кулаком которого  ты,  чужеземец,  только  что
свел знакомство, величают Ксанфом. Посмотри, как  он  мускулист  и  ладен,
словно статуя самому себе.
     Филл широко повел в сторону Ксанфа. Против воли Арзак  улыбнулся.  Из
рассказов Миррины он знал, что  в  честь  мужественных  и  сильных  воинов
эллины устанавливают из подобия - фигуры из  камня  или  бронзы.  Ксанф  в
самом деле был словно бронзовый. Кулак от него отскакивал, как от металла.
     - А ты, чужеземец, откуда ты прибыл? Дело ль какое  у  нас,  иль  без
дела скитаешься всюду?
     Эти слова Филл произнес нараспев  и  тягуче,  потом  добавил  обычным
голосом:
     - Так спросил бы тебя замечательный древний  поэт  Гомер,  лучший  из
всех поэтов, живших во все времена и у всех народов.
     - Я скиф, из племени царских скифов.  Мое  имя  Арзак  -  Медведь.  В
Ольвию я приехал по  важному  делу.  Мне  нужно  как  можно  скорее  найти
врачевателя Ликамба. Укажите, где его дом, чтобы, встретившись  с  ним,  я
успел сегодня покинуть ваш город.
     Филл присвистнул и вскинул правую руку.
     - Ликамб живет за пределами Ольвии, у загородного храма.
     - Сколько дней пути?
     - Утром выедешь, днем приедешь - рядом. Дело не в этом. Ликамб  уехал
лечить земледельцев, живущих в окрестностях, он вернется лишь к ночи  или,
скорее всего, к завтрашнему утру.
     - Поеду его искать.
     - Разминешься в дороге. Лучше  отправится  к  Ликамбу  завтра,  мы  с
Ксанфом можем тебя проводить.
     - Филл дело говорит, Ликамб его дядя, - кивнул головой Ксанф. - Утром
поедем вместе, втроем веселее.
     - День потеряю, - Арзак сокрушенно махнул рукой. Из-под рукава куртки
вниз на запястье соскользнул один из браслетов, державшихся возле локтя.
     - Ух ты! Какая работа! - Филл подпрыгнул. - Покажи.
     Арзак снял браслет и протянул Филлу.
     - Кто делал? Форма похожая на нашу, а изображение ничуть.
     - Старик делал.
     - Скиф?
     - Кто же еще? Мастер, по  имени  Гнур,  из  племени  царских  скифов,
лучший из всех кузнецов, живших во все времена и у всех народов.  В  степи
его называют Старик. Я учусь у него.
     - О, Ксанф! - воскликнул Филл. - Мы  зовем  скифов  варварами  -  это
несправедливо.  Такого   чуда   варварам   не   создать.   Посмотри,   как
распластались олени. Они бегут навстречу друг другу так  быстро,  что  бег
превратился в полет, рога изогнулись  так  дивно,  что  стали  узором.  Но
почему мы стоим на улице и не проходим в дом?
     Филл распахнул деревянную дверь в стене, возле  которой  они  стояли.
Арзак обернулся к Белоногу.
     - Не беспокойся, Арзак, - сказал Филл. - Лошадку с белыми  ножками  я
отведу в конюшню, прикажу насыпать  отборного  ячменя,  сам  налью  чистой
холодной водицы.
     - Лошадь Филл не обидит. Идем, Арзак, - сказал Ксанф.
     Арзак следом за Ксанфом вошел во двор.
     Здесь, как и всюду, власть была отдана стенам. С четырех  сторон  они
замыкали пространство чуть  больше  того,  что  выбрал  Арзак  для  первой
ночевки в пути. Земля, как и там была скрыта под галькой, только не серой,
а  желтой  и  розовой,  выложенной  разводами.  Вдоль  стен  шли   навесы,
державшиеся на столбах-подпорках.
     "Колонны", - вспомнил Арзак.
     Миррина много раз рассказывала, как устроен дом и открытый  дворик  с
колоннами, куда выходят внутренние помещения. Теперь он  все  увидел  сам.
Колонны напоминали  стебли,  увенчанные  чашечками  раскрытых  цветов.  На
цветах держался навес. В тени сидела красивая женщина, чем-то напоминавшая
Миррину. В ее поднятой выше плеча руке крутилось веретено.
     - Хайре, - смущенно проговорил Арзак.
     Женщина улыбнулась.
     - Привет тебе, милый Ксанф, привет и тебе, чужеземец. Должно быть, вы
гости Филла, но мой непоседа-сын куда-то  запропастился.  Только  что  его
флейта смущала прохожих, ведь  день  сегодня  не  праздничный.  А  у  него
праздник: учитель уехал в Афины, и школу закрыли на целый месяц.
     - Вот и позволь это праздное время использовать на поездку  к  милому
дяде, - важно сказал Филл, появляясь с другой стороны навеса.  -  Я  хочу,
чтобы  он  помог  мне  советом  в  выборе  жизненного  пути.   Мне   скоро
четырнадцать. Ксанф всего на год старше меня,  и  уже  ученик  скульптора.
Ксанф и наш гость Арзак тоже поедут.
     - Конечно, отправляйся,  милый  сын,  я  рада.  -  Оставив  веретено,
женщина хлопнула в ладони. - Свежий хлеб с конопляным семенем, масло, сыр,
лепешки не меду, виноградный  сок,  -  сказала  она  вбежавшему  слуге  и,
подхватив двумя пальцами нить, подняла руку повыше.
     "Совсем как Миррина", - подумал Арзак.



                          6. ГОРОД "СЧАСТЛИВАЯ"

     - Устал с дороги Арзак? Хочешь спать?  -  быстро  спросил  Филл,  как
только слуга унес опустевший столик.
     - Скиф устает не раньше, чем валится под ним конь.
     - Хорошо сказано. Ксанф, тебе такой ответ должен понравится. Мне  он,
во всяком случае, по душе. И раз лошадка цела  и  крепко  стоит  на  своих
белых ножках перед яслями с зерном,  то  что  нам  мешает  показать  гостю
агору?
     - Агору посмотреть надо, - подтвердил Ксанф. - Недаром у нас говорят:
"Агора - сердце города".
     Мысли Арзака были в степи, кружили вокруг  белой  кибитки.  Но  разве
достойно гостю перечить хозяевам?
     - Я буду рад увидеть все, что вы мне покажете.
     "Поворот на закат, поворот на юг, снова на закат. -  Арзак  запоминал
дорогу. Если понадобится он быстро отыщет дом, где оставил коня.  -  Опять
на закат, теперь прямо. Верно, птицам,  глядящим  сверху,  Ольвия  кажется
сетью. Улицы тянутся ровными нитями, они  не  сворачивают,  как  тропа,  а
пересекают одна другую. Опять повернули на юг. Стены здесь еще выше.
     - Обрати внимание, Арзак, как широка наша Главная улица. Колесницы  и
всадники свободно едут навстречу друг другу,  и  еще  остается  место  для
пешеходов. Ты заметил, что мы идем по гладким камням, не трудя  своих  ног
неровностью почвы?
     - Не горячись, Филл, - сказал Ксанф. - Наш гость привык  к  просторам
степей. Улицы, наверное, кажутся ему ловушкой.
     - Ах, Ксанф, вечно ты так. Что из того, что степь? Разве люди перечат
природе? Они подражают ей, только при этом  беспорядочным  форма