рик сказал: "Сделаю". Потом царская жена услышала, как поет  Одатис,  и
спросила: "Это твоя внучка?" Старик промолчал. Тогда она спросила  Одатис:
"Ты любишь петь?" - "Очень-очень-очень", -  ответила  Одатис.  "Поедем  со
мной в царское стойбище". -  "Нет",  -  сказал  Старик.  Но  царская  жена
кивнула дружинникам. Один из них схватил Одатис и ускакал, четверо  других
выхватили кинжалы. "Нет", - повторял Старик. Он сделался белым, словно вся
кровь ушла под землю. - "Ни  одного  акинака  больше  не  будет".  -  "Зря
беспокоишься, - сказала царская жена и  повела  глазами,  -  твоей  внучке
будет хорошо. Пусть повеселит меня песнями, а в следующую луну я приеду за
браслетами и привезу тебе девчонку живой и невредимой". Так она сказала, и
все ускакали. Пес Лохмат  убежал  еще  раньше  за  конем,  который  помчал
Одатис.
     - Прошу тебя, продолжай, - сказал Ликамб.
     - Прежде чем луна миновала, умер Савлий, а когда умирает царь, за ним
в могилу уходит жена и служанка жены. Они должны быть  с  царем  там,  где
живут после смерти.
     - Какой страшный обычай.
     - Он пришел к нам  от  предков,  из  стародавних  времен.  Но  Одатис
никогда не была служанкой, и вот теперь она едет в белой кибитке, ее убьют
вместе с царской женой.
     В облицованный камнем проход сверху свалился Филл.
     - Это моя невеста.  Девочка  с  волосами  цвета  пшеницы,  ей  грозит
смерть! - закричал он, бросаясь к Арзаку.
     - Я не верю своим глазам! - воскликнул Ликамб. - Мой племянник посмел
подслушивать?
     - Арзак, объясни скорее дяде, что речь идет о моей  невесте,  вспомни
гадателя на агоре - он так все и сказал!
     - Убирайся прочь, мальчишка, наш с тобой разговор впереди.
     - Я не уйду, я знал, что здесь укрывается тайна.
     Но Ликамб сдвинул брови, и Филл  ушел.  Он  уходил,  чуть  не  плача,
оглядываясь через каждые три шага.
     - Прости, Арзак. Мне в голову не  пришло,  что  нас  подслушивали.  -
Ликамб обнял Арзака за плечи и повел вниз по ступеням.
     - Ничего, что подслушивали, - сказал Арзак, всматриваясь в  подземный
проход, едва освещенный горевшим светильником. - Филл  должен  все  знать.
Если Одатис спасется, ей нельзя оставаться в  степи.  Скифы  ее  видели  в
кибитке царской жены, и для них она ушла за царем в вечную жизнь.
     - Конечно, мы возьмем Одатис к себе. Но как ты  рассчитываешь  спасти
сестренку? Чем может помочь  настой?  Надеюсь,  ты  не  думаешь  заставить
уснуть сразу всех скифов?
     - Нет, только Одатис. Если Одатис выпьет сонное зелье  и  станет  как
мертвая, ее выкинут из кибитки.
     - Все понял, мой мальчик, ты рассчитал правильно, и да  помогут  тебе
Аполлон и Асклепий.
     Ликамб взял в руки мерцавший светильник, провел язычком пламени вдоль
стены и, отыскав железную  скобу,  отодвинул  один  из  камней.  Открылась
темная ниша, уходившая в глубину.
     - Снотворный  настой  изготовлен  из  трав,  растущих  в  местностях,
обильных влагой. Поэтому я храню его близ воды.
     Ликамб просветил внутрь, достал небольшой, в пол  ладони  сосудик  из
красной глины с высоким горлом и протянул Арзаку.
     - Возьми, мой мальчик, - сказал Ликамб. - В этом  амфориске  заключен
чудодейственный дар бога сна  -  Морфея,  и  если  выпить  содержимое,  не
разбавляя водой, бездыханный сон мгновенно скует тело.  Сон  будет  длится
три дня и три ночи и пройдет сам собой. Нет, плата мне  не  нужна,  оставь
при себе свое золото, - добавил он быстро, поняв, что  Арзак  хочет  снова
сдернуть с руки браслеты. - Лучше скажи, кто научил тебя  так  превосходно
говорить на языке эллинов?
     - Филл и Ксанф спрашивали меня об этом.
     - Что ты ответил им?
     - Я рассказал про Анархасиса, брата Савлия. Он отправился в Грецию  и
узнал всех наших богов. Савлий убил его за это.
     - А что ты ответишь мне, мой мальчик?
     - Тоже самое, господин. Анархисис был не единственным скифом, умевшим
говорить и понимать ваши слова.
     - Но кто-то должен был обучить тебя этому. Может быть твоя  мать  или
кормилица родились здесь, в Ольвии? Может быть  рядом  с  тобой  находился
постоянно раб с берегов Понта?
     Голос Ликамба звучал все настойчивее. Светильник мигал и вздрагивал в
его  руке,  напрягшейся  от  волнения.  И  что-то  сильнее  воли,  сильнее
торопливых бессвязных мыслей заставило Арзака опустить глаза.
     - Раб научил, потом умер, - сказал он чуть слышно.
     Ликамб вздохнул, унял в пальцах дрожь.
     - Ну хорошо, мой  мальчик,  ступай,  поспеши  на  помощь  Одатис.  Да
облегчит ее участь снотворный настой.
     Он повернулся и стал спускаться в  глубь  галереи,  туда,  где  бойко
журчал источник.  Арзак  с  драгоценным  маленьким  сосудом  -  амфориском
побежал в дом проститься с Филлом и Ксанфом.
     - Молодой господин и Ксанф уехали, - такими словами  встретил  Арзака
старый слуга. - Велели кланяться.
     - Уехали в город Ольвию?
     - Нет в другую сторону коней направили. Для госпожи Мирталлы  молодой
господин письмо оставил, - слуга  показал  вощенную  дощечку,  исчерченную
непонятными знаками.
     "Должно быть, Филл устыдился, что  подслушивал,  иначе  не  уехал  бы
тайно", - подумал Арзак, выводя Белонога. Он не знал, что отъезду Филла  и
Ксанфа предшествовал такой разговор:
     - Собирайся, едем! -  крикнул  Филл.  Потерпев  неудачу  в  подземном
коридоре, он бегом вернулся во дворик.
     - Далеко ли путь предстоит?
     - В скифскую степь, за Арзаком. Его сестра в смертельной опасности. И
если ты друг, ты отправишься вместе со мной.
     - Что за глупости, Филл, пожалей мать.
     - После смерти отца я в доме старший. Мать пусть воспитывает малышей,
я вышел из-под опеки.
     - Нет, Филл, я не могу потакать твоим  безумствам,  Госпожа  Мирталла
всегда так добра ко мне.
     - А врачеватель Ликамб не добр? Не он ли спас твоего отца?  Тогда  ты
говорил, что ради Ликамба жизни не пожалеешь.
     - Я и сейчас готов повторить то же.
     - Тогда слушай, - Филл наклонился и, хотя  дворик  был  совсем  пуст,
зашептал в самое ухо Ксанфа.
     - Не может быть! - отшатнулся Ксанф.
     - Может. Я об этом подумал еще  на  агоре,  теперь  совсем  уверился.
Только упрямый Медведь сам ни за  что  не  скажет,  нужно  его  выследить.
Говори, едешь со мной или нет?
     - Еду.



                         8. СТАРИК ОСТАЕТСЯ ОДИН

     Кони чернее безлунной ночи, в звездочках-бляшках на сбруе, привыкли к
крикам и звону. Узкие головы не запрокидывались, глаза не косили, открывая
темный белок. Тонкие ноги спокойно переступали по влажной траве.
     Все меньше дней отделяло Савлия от жилища  Вещности,  приготовленного
для него в  конце  дороги.  Все  длинней  становился  хвост  ползущего  за
повозкой змея. В кочевьях оставались лишь женщины с детьми, да старики, да
несколько взрослых мужчин, чтобы  было  кому  перегнать  стада  на  летние
пастбища. Те, кто носил оружие, присоединились к  шествию.  За  семь  дней
пути змей увеличился вдвое, растянулся, насколько хватало глаз.
     На восьмой день Иданфирс обнаружил возле себя высокую фигуру с  седой
головой, втянутой в плечи. Старик! Он опять был  рядом.  На  этот  раз  он
прибыл верхом и, судя по пене, клочьями висевшей на псалиях чалой с белыми
ногами лошади, прибыл издалека. Иданфирс не стал дожидаться, пока  упрямый
кузнец вновь примется докучать просьбой.
     - Разве наш разговор не окончен? - бросил он раздраженно.
     - Тьма войска идет, - медленно проговорил Старик.
     - Врешь! Откуда в степи войску взяться?
     Но Старика уже не было рядом.  Царь  Иданфирс  увидел  сутулую  спину
кузнеца, светлый хвост и белые ноги его чалой лошади. От гнева у Иданфирса
раздулись ноздри.
     - Вернись! - крикнул он громко и зло.
     Старик повернул свою лошадь.
     - Гордости у  тебя,  старый,  на  четырех  вождей  хватит,  -  сказал
Иданфирс. - Что за войско?
     - Не  знаю.  Раненый  прискакал,  крикнул:  "Тьма   войска   в   пяти
переходах!" - свалился с коня и умер.
     - Тебе крикнул? Других людей поблизости не оказалось?
     - Кочевье на лето пошло. Я  оставался,  ждал,  пока  в  горне  металл
поспеет. Никого больше не было.
     - Если ты лжешь,  Старик,  и  затеял  хитрость,  чтобы  вызволить  из
кибитки девчонку, знай, не придумано муки, которую я  не  обрушу  на  твои
старые кости. Сам смерти запросишь.
     Старик не любил, когда ему угрожали. Он придержал Белоножку,  и  злые
слова затерялись в криках, грохоте бубнов, в клекоте бронзовых птиц.
     Иданфирс кольнул акинаком руку и коротко крикнул:
     - Мадий!
     Мадий был вторым предводителем его дружины.
     - Есть слух, что с заката движется войско, - сказал  Иданфирс,  когда
Мадий подъехал. - Возьми десятерых, проверь.
     - Оу! Оу! Оу! - завопили в этот момент гадатели.
     - Савлий! Царь! - завопил весь огромный хвост.
     - Оу! Савлий! - закричал Иданфирс вместе со всеми.
     Никто из вившихся рядом дружинников Савлия не расслышал, что приказал
молодой царь Мадию. Увидели только,  что  десять  воинов  понеслись  через
степь, но зачем и куда были посланы - этого никто не знал.
     Отправив  разведку,  Иданфирс  спохватился,  что  не  видит   старого
кузнеца. "Привести!" Бросились искать и нигде не нашли.  Недаром  слава  о
Старике ходила, что оборотень, хоть в зверя, хоть в птицу - в кого  угодно
обернуться может.
     Всех  жаворонков  в  небе  не  перебьешь,  всех  лисиц  в  степи   не
переловишь. Исчез Старик...
     - Нас десять, - сказал Мадий, когда, промчавшись по открытому  месту,
отряд спустился на дно длинной и узкой балки. - Орик и  Токсарид  остаются
здесь.
     Торговые гости из Ольвии рассказывали о гонцах, расставленных  Дарием
на дорогах огромной Персидской державы. До той  поры,  пока  нет  спешного
сообщения, гонцы  пребывают  в  бездействии.  Но  стоит  случится  важному
событию,  к  примеру,  вспыхнет  восстание  в  покоренной  стране,   гонцы
срываются с места и скачут стремглав от заставы к заставе. Торговые  гости
клялись своими богами, что весть достигает царских ушей быстрее, чем  если
б ее принес быстрокрылый и вездесущий ветер.
     Постоянных застав скифы не держали.  Однако  передавать  известие  от
гонца к гонцу принято было и у них.  Наука  простая.  И  деды,  и  прадеды
знали, что свежие кони несутся  быстрее,  а  отдохнувшие  всадники  крепче
сидят в седле.
     Мадий разбил отряд на пять пар -  по  два  всадника  на  каждый  день
перехода.  Первая  пара  останется  ожидать  вестей  на  дне  этой  балки.
Последняя пара доберется до цели. Остальные растянутся на пути.
     Поредевший отряд стал подниматься  по  склону.  Два  названных  воина
спешились и, взяв коней под узцы, двинулись вдоль бежавшего по каменистому
руслу ручья. К счастью для Старика, они пошли на закат, в  противоположную
сторону от кустов, где он со своей Белоножкой пережидал  опасную  встречу.
Когда шаги стихли, Старик покинул укрытие и повернул на восток. Он шел  не
оглядываясь, зная, что белоножка от него не отстанет. Она всюду ходила  за
ним, как Лохмат за Одатис.
     Все, кроме этой лошадки, отняли у Старика. Одатис отправили  в  белой
кибитке. Гречанка Миррина ушла. Арзак исчез. Куда скрылся  мальчонка?  Что
ищет? Разве есть доля лучше, чем выпала кузнецам  -  властелинам  металла?
Все отняли у Старика. Кибитку, и горн, и запасы  металла  -  все  пришлось
бросить, чтобы скакать к Иданфирсу. Осталось лишь то, что нельзя отобрать,
не лишив его жизни.
     Старик поднес к глазам руки. Темные, с буграми  мозолей  ладони  были
исполосованы шрамами  от  ожогов.  Кузнечное  ремесло  наложило  отметины,
вырезало на ладонях судьбу. Ремесло останется с ним до конца.
     Ручей  сделал  виток  и  юркнул  под  землю.  Балка  кончилась,  путь
преградил поросший кустарником склон. Старик выбрался,  верхом  поехал  до
следующей балки. Здесь находилось заветное место, один из разбросанных  по
степи четырех тайников.
     Вот раскидистый куст дикого миндаля. Семь шагов на восход, восемь  по
склону вниз, снова семь на восход. Он копал до тех  пор,  пока  акинак  не
споткнулся. Тогда он разгреб землю руками и вытащил туго затянутый кожаный
мешок. Мешок был небольшой, но увесистый. Старик приторочил  его  к  седлу
рядом с дорожной сумкой и повернул Белоножку на солнце.
     Он ехал, и степь растекалась  по  сторонам  зелеными  волнами.  Ветер
тащил горький запах полыни. В небе недвижно  висели  ястребы.  Степь  была
родиной, ее он любил превыше всего.
     Местом стоянки Старик выбрал курган, одиноким утесом торчавший  среди
травяных волн. Вершину кургана  охранял  каменный  воин.  Лицо  под  низко
надвинутой остроконечной шапкой исхлестали дожди, грудь  и  широкие  плечи
выжгло жаркое солнце. Но страж не покинул свой трудный пост. Каменные ноги
вросли в вершину. Рука по-прежнему твердо сжимала каменный акинак.
     Старик расстелил  у  подножья  свалявшийся  старый  войлок,  разложил
молотки, клещи, зубила, пробойники, куски черной смолы. Все это он  достал
из дорожной сумки. Вместе с лепешками, салом и  сыром-иппакой  инструменты
входили в его дорожный запас. С ними Старик не расставался.
     Из той же сумки он вытащил две половинки каменной формы  для  отливки
фигуры пантеры. Зверь лежал, свернувшись кольцом, уткнув  морду  в  мягкие
лапы. Так он лежит на луне.
     Старик провел пальцем по врезанному изображению, потрогал оставленный
в  камне  желобок,  через  который  вольется  металл,  и  произнес  вслух:
"Сделал". Жаль, что Арзак был далеко и услышать  не  мог.  Выполненная  по
всем правилам литейного мастерства, разъемная форма  для  отливки  пантеры
принадлежала его резцу.
     Камни легли друг на друга. Пантера скрылась. Настала очередь кожаного
мешка.  Старик  развязал  тугие  тесемки  и,  приподняв  мешок,  вытряхнул
содержимое.  По  серому  войлоку  светлым  ручьем  разбежались  пластинки,
брусочки, плоские кругляши, витки гибкой проволоки, Все было из золота.
     В обмен  на  золото  можно  приобрести  стада,  табуны,  разноцветное
платье. Ради золота люди рискуют жизнью, выхватывают акинаки  и  выпускают
друг в друга стрелы. Но разве Старик стремился к богатству? Разве хотел он
жить в десяти кибитках и держать возле себя десять рабов? Нет, ни в рабах,
ни в кибитках Старик не нуждался. Зачем  же  тогда  он  прятал  в  степных
оврагах наполненные золотом кожаные мешки? Для  того,  чтобы  иметь  запас
самого лучшего, считавшегося в степях священным, металла.
     Красная ржавчина съест железо, зеленая патина погубит бронзу. Ни один
из этих врагов золоту не опасен. Золото - металл красивый и вечный. Золото
живет тысячу лет, и еще тысячу,  и  еще  бесконечное  множество.  А  какой
мастер не хочет, чтобы сделанное его  руками  дошло  до  самых  отдаленных
потомков!
     В груде золотых заготовок Старик выбрал пластину величиной с  ладонь,
отрезал от войлока неширокую полосу, сложил, сверху пригладил  пластину  и
приступил к работе.
     Первым инструментом был нож. Быстрый в  уверенной  твердой  руке,  он
побежал по пластине, оставляя после себя вдавленный след. Вытянутая морда,
спина, распрямленные лапы - проступило  плоское  подобие  зверя,  тень,  в
которой угадывалась пантера.  Молоток,  с  закругленным  ударником  должен
наполнить тень жизнью,  плоскому  дать  объем.  Только  не  надо  бить  по
металлу, от этого он делается неподатливым. Надо бережно вдавливать тень в
войлочную прокладку, вминать очередное изображение.
     Работа молотком требовала осторожности  и  терпения.  Арзак  говорил:
"Молоток за добычей крадется". Подглядел сходство мальчонка. Неловкий шаг,
хрустнула ветка - добыча ушла.  Неловкое  движение,  молоток  сорвался  на
линию - рисунок сбит. Старик перевернул пластину, подложил гладко тесанную
дощечку и, сменив молоток на зубило, принялся осаживать поле.
     Потом пластина вернулась на войлок. В дело пошел молоток. Потом снова
доска и зубило.
     На войлоке пластина лежала фигурой пантеры вниз, на доске  -  фигурой
вверх. Молоток - изнанка. Зубило - лицо. Изнанка - лицо, изнанка  -  лицо,
снова изнанка.
     Молоток и зубило, сменяя друг друга, работали до тех пор, пока фигура
пантеры не поднялась равномерно над полем. Но не было в звере ни силы,  ни
гибкости. Пантера напоминала пузырь, вскипевший на гладкой воде.
     Старик размял косточки смолы, вытянул в  жгут,  положил  под  вздутую
золотую шею и принялся, легко постукивая молотком, прощупывать жгут сквозь
металл. Протянулась круто изогнутая полоса. Жгут перешел под  лапы.  Вдоль
каждой лапы молоток  выколотил  натянутую  тугую  линию,  придавшую  лапам
упругость. Смола снова переместилась: круглым стал глаз, оскалилась пасть.
     Смола держала металл. Молоток лепил форму.  "Свободная  выколотка"  -
так называется эта техника у мастеров. Владеют ею немногие. Немногим  дано
лепить металл без помощи формы и штампа, одним молотком.
     Старик встал,  поднял  пантеру  к  солнцу.  Светлый  луч  ударился  о
пластину и разлетелся осколками. Пантера  была  сильной  и  злой.  Она  не
лежала,  свернувшись  в  кольцо.  В  родные  степи  пришла  война,  и  она
поднялась, готовясь к прыжку. От напряженного тела исходила грозная мощь.
     Старик снял с пояса акинак, чтобы обрезать ненужное большое  поле,  и
вдруг упал. Он упал  лицом  вниз,  зарывшись  в  траву.  Руки  сами  собой
продолжали сжимать пластину и акинак. В левом плече дрожало древко стрелы.



                            9. ВРАЖЕСКИЙ СТАН

     Из-за кургана, держа лошадей на поводу, появились трое  в  шлемах,  с
колчанами за спиной.
     - Повезло, с первой стрелы наповал! - крикнул один из них  и,  бросив
коня, опрометью помчался к войлоку.
     Двое других от товарища не отстали. Сквозь зелень травы Старику  было
видно, как три головы  склонились  над  драгоценной  грудой.  Жадные  руки
вцепились в пластины, в заманчиво сверкавшие спирали и бляшки.
     Медлить было нельзя, если он  не  хотел,  чтобы  его  добили.  Старик
вскочил, пригнувшись, прыжком очутился у войлока, с силой вонзил акинак  в
склоненную шею чужеземного  воина,  оказавшегося  ближе  других.  Раздался
предсмертный крик. Удар кулака, каким кузнец способен свалить коня,  лишил
жизни второго. "Злой дух", - успел прошептать третий одеревеневшими губами
и покатился, пораженный собственным дротиком.
     "Стар становлюсь, - подумал Старик, оттаскивая тела. - Не слыхал, как
подкрались. Курган звуки прикрыл". Он достал из дорожной сумки горшочек  с
густым черным  варевом  из  пчелиной  смолки  и  живи-травы,  зачерпнул  и
размазал варево по чистой тряпице. Действовать  приходилось  одной  рукой,
вторая висела безжизненной плетью.
     Когда все было готово, он резко выдернул из плеча  торчавшую  стрелу,
дал стечь первой крови, наложил на рану тряпицу и зашептал:

                 Живи-трава. стань, как вода.
                 Кровь, стань, как смола.
                 Черное - в землю, синее в небо, красное мне.

     Он прошептал заговор, как положено, семь раз и потом еще семь.  Кровь
послушалась, загустела, осталась при нем.
     Три дня войско Дария двигалось через степь. На четвертый  день  вышел
приказ остановиться. Бессмыслен поход,  когда  не  встречаешь  противника.
Вокруг не души: ни вражеских  войск,  ни  крепостей,  ни  селений  -  одна
необъятная степь. Что  же  -  цветам  рубить  головы,  в  пичужек  копьями
целиться?
     На юг, на север и на восток были отправлены разведчики. В ожидании их
возвращения семьсот тысяч воинов разбили шатры и палатки. Ели, пили.  Обоз
двигался за войском огромный. Провиант  поставляли  покоренные  страны,  и
жалеть запасы не приходило в голову даже самым осторожным  военачальникам.
Долго ль продлится поход? Семь - десять дней, не более.  Достаточно  будет
дать одно большое сражение, чтобы дикие скифы признали  над  собой  власть
повелителя стран.
     В лагере не прекращались веселье и  шум.  Ветераны  вспоминали  ч