IV век до нашей эры.


                           11. ВСТРЕЧА В СТЕПИ

     Всадник скакал по посевам,  не  разбирая  дороги.  Плеть  со  свистом
резала воздух. Взмыленный конь мчался быстрее ветра. Увидев  двух  скифов,
расположившихся с лепешками  на  траве,  всадник  крикнул:  "Ловите  своих
коней! Спасайтесь!" Он крикнул по скифски, потому  что  сам  был  скиф  из
оседлых земледельцев, живших вблизи от Понта. Сидевшие на траве  проводили
всадника настороженным взглядом, но с места не двинулись.
     Всадник на взмыленном, в розовой  пене  коне  ворвался  в  селение  и
помчался среди домов.
     - Сатархи идут! - крикнул он, не замедляя бега коня.
     - Близко?
     - Полдня перехода!
     Всадник умчался, оставив после себя тот страх, что сметает людей, как
ветер песчинки. Селение вмиг поднялось,  и  подъехавшему  Арзаку  пришлось
остановить Белонога,  чтобы  пропустить  повозки  с  детьми  и  пожитками,
верховых и пеших с узлами в руках. Все спешили покинуть опасное место.
     - Поворачивай в Ольвию, чужеземец! - закричали ему со всех сторон.  -
Сатархи идут! Сатархи в полдня перехода!
     Арзак махнул рукой на селение, давая понять, что его путь пролегает в
той стороне и он не намерен менять дорогу.
     -  Тебе  жизнь  не  мила  или  бандитов-сатархов  не  знаешь?  Посевы
вытопчут, скот угонят, кого схватят - на смерть уведут.
     Сатархов Арзак знал. Даже  у  скифов,  снимавших  скальпы  с  убитых,
сатархи считались жестокими. Это племя  жило  одним  разбоем  и  мало  чем
отличалось от коварных прибрежных разбойников тавров. Всех, кого удавалось
взять в плен, тавры приносили в жертву своей  богине.  Тела  сбрасывали  с
утеса, а отрубленные головы выставляли на длинных шестах для охраны домов.
Степные разбойники были опасны, но повернуть под  защиту  Ольвийских  стен
означало потерю двух дней. Можно ли было позволить такое?
     "Проскочу, - решил Арзак. - Степь широка".
     Но далеко проскакать не пришлось. То ли всадник ошибся, то ли сатархи
знали неведомый никому путь. Арзак увидел  облако  пыли,  взмывшее  из-под
края земли, прежде чем солнце перевалило за полдень. Он быстро  свернул  и
укрылся в ложбине, зажав Белоногу ноздри, чтобы не вздумал заржать.
     Сатархи промчались шумно,  криком  и  гиканьем  подбадривая  себя  на
разбойный набег. Они пронеслись, и сделалось тихо. Вместе с пылью, осевшей
вдали, миновала опасность. Когда разбойное племя вернется, Арзак будет уже
далеко. Скоро его дорога свернет на север. Земли сатархов уведут их на юг.
     "Вперед, мой конь, через поля и травы!" - как пела,  бывало,  Миррина
своим чистым высоким голосом.
     Белоног бежал резво. Под курткой Арзака на  ремешке  висел  амфориск.
"Успеешь-успеешь",  -  выстукивали  в   дорожной   сумке   двадцать   семь
камушков-дней.
     Вперед, Белоног, вперед! Нет, подожди, замедли бег!
     По правую руку Арзак разглядел три удаляющиеся  точки.  Он  приставил
ладонь к глазам, закрываясь от солнца.  Двигались  люди:  всадник  и  двое
пеших.
     "Должно быть, сатарх гонит пленников, схваченных по  пути".  Проверяя
догадку, Арзак подъехал ближе. Так и есть. Руки пеших скручены за  спиной,
идут они, спотыкаясь. Но что это" Их одежда - штаны и куртки,  на  головах
остроконечные башлыки!
     Скиф всегда помогает скифу. В беде скиф скифу преданный  брат.  Арзак
выхватил из  горита  стрелу  и  лук  и  пустил  Белонога  вскачь.  Оу!  Не
рассчитал, слишком велико оказалось расстояние. Стрела  на  излете  ранила
лошадь. Всадник остался цел. Пока  он  выбирался  из-под  упавшей  лошади,
Арзак успел домчаться и спрыгнуть  на  землю.  Правой  рукой  он  выхватил
акинак, левой бросил пленникам нож. Он не смотрел в их сторону, и без того
он знал, что произойдет. Один из  пленников  схватит  зубами  нож,  зажмет
между колен острием  вверх,  второй  -  перетрет  о  клинок  свои  путы  и
освободит товарища. Прием известный, не сегодня придуманный.  Но  что  они
медлят, даже голоса не подают? Его акинак успел  три  раза  скреститься  с
мечом противника. Много ударов ему  не  выдержать,  жеребенку  не  одолеть
трехлетку-коня. Арзак побежал по кругу, увертываясь и  петляя,  как  заяц.
Сатарх нагонял. Арзак услыхал злое дыхание с присвистом, ощутил занесенный
над головою меч... Ух! Пленники, наконец, очнулись. Бросились сатарху  под
ноги. Через  первого  сатарх  перепрыгнул,  второй  его  сбил,  как  ловко
пущенная дубинка. Сатарх упал. Меч врезался в землю  и  зазвенел,  отдавая
земле свою смертоносную силу.
     Все произошло так быстро, что, обернувшись, Арзак не сразу все понял,
почему пленники катаются по земле. Но увидев, что руки у них еще  связаны,
а во рту торчит войлок, он догадался, что они  пытаются  удержать  сатарха
тяжестью собственных тел. Одним взмахом перерубил он путы на заведенных за
спину руках и сразу приставил клинок к горлу поверженного. Это  будет  его
первый скальп.
     - Не убивай, пощади, Арзак, - прозвучал голос Филла.
     Клинок замер. Арзак медленно повернул голову. Рядом  с  ним,  потирая
затекшие руки и очищая от войлока рот, стояли Ксанф и  Филл.  Трудно  было
поверить собственным глазам!
     - Ксанф, Филл! Как вы здесь очутились? Почему в скифской одежде?  Мне
и в голову не пришло, что это вы!
     - Не убивай, пощади, Арзак, - повторил Филл. - Свяжем его по рукам  и
ногам, и как решат боги.
     - Он бы убил.
     - Пусть. Он разбойник и варвар, Ты - художник. Не убивай.
     Ксанф думал, как Филл. Он молча собрал обрывки ремней и затянул тугие
узлы на руках и ногах сатарха.
     - Теперь скорее отсюда, - сказал он справившись.
     Арзак подобрал свой нож, Ксанф выдернул меч и все  трое  бросились  к
Белоногу.
     Во время рукопашной схватки коня оставляли в стороне, чтобы противник
не перерубил ему жилы.
     - Смотрите, вот повезло! - крикнул Филл и поймал волочившийся  повод.
- Лошадка с испугу, должно быть, упала, царапина пустяковая. Приложим лист
подорожника - мигом все заживет.
     Речь шла о лошади сатарха. Она  давно  поднялась  и  спокойно  щипала
траву неподалеку от Белонога.
     - Повезло. Лошадь крепкая, - сказал Арзак, подходя с Белоногом. - Без
труда вас до Ольвии довезет. Только стороной езжайте, чтобы с страхами  не
столкнуться. Дважды от одной беды не спастись, это даже младенцы знают.
     - Ты ничего не понял, - изумленно протянул Филл. - Ты ничего не понял
или в своем медвежьем упрямстве не хочешь понять. - Филл схватил Арзака за
куртку, мешая прыгнуть в седло.
     - Ты думаешь, мы уехали, не простившись, потому что плохо  воспитаны?
Ты думаешь, мы ради игры приобрели скифское платье и, обрядившись в штаны,
ждали тебя у дороги?
     - Зачем вы все это сделали? - спросил ошеломленный Арзак.
     - Для того, чтобы помочь тебе вызволить сестру. Вот для чего. Без нас
- ты один, вместе - нас трое.
     - Нет, - сказал Арзак. - Степь опасна.
     - Правда твоя, плен мы уже испытали и без тебя бы  погибли.  Но  будь
справедлив. Ты мог бы заметить, что мы не трусы и  бросились  на  сатарха,
как только пришел момент. А если с ножом не справились, так потому что рты
были забиты кляпами. Иди, прыгай в седло,  скачи  на  своем  Белоноге.  Но
знай, я побегу рядом, держась за его хвост, и  буду  бежать,  пока  хватит
сил.
     Филл посмотрел на Арзака яростным взглядом, и Арзак  понял:  сделает,
как говорит.
     - Ксанф, из вас двоих ты рассудительней, уговори Филла.
     - Все решено, Арзак, -  сказал  Ксанф.  -  Мы  обязаны  тебе  жизнью,
понимаешь, жизнью. К тому же мы надеемся отыскать...
     - Отыскать мою невесту с волосами пшеницы, - перебил  друга  Филл.  -
Слышишь, Медведь, сам Ксанф сказал, что все решено.
     Филл с места прыгнул на спину добытой в бою лошадки.
     - Слезай, - сказал Арзак, сдавшись. - Мы с тобой поедем на  Белоноге.
Тавра отдадим Ксанфу.
     Правильней было новую лошадку назвать Сатархом, но ведь сатархи  мало
чем отличались от тавров, а слово "тавр" было короче.
     - Слушаюсь, предводитель! - Оттолкнувшись, Филл  птицей  перелетел  в
седло Белонога.
     - Филл замечательный наездник, - сказал Ксанф в ответ  на  удивленный
взгляд, каким Арзак проводил смелый прыжок.  -  Он  и  по-эллински  -  без
седла, и по-скифски - в седле многих обскачет.
     "Вперед, мой конь, через поля и травы",  -  запел  Филл,  как  только
тронулись в путь.
     Он сидел за спиной Арзака, на самом краю седельной подушки  и  думал,
что степь похожа на море и что в волнах травы, как настоящих волнах  можно
утонуть.
     - В степи много табунов, -  сказал  Арзак,  -  скоро  заарканим  тебе
собственного коня.
     - Конечно, заарканим. А правда, Медведь, как  будет  прекрасно,  если
все, кто потерял друг друга, встретятся снова?
     - Одатис называет меня Арзак-окс - "Добрый Медведь", -  сказал  Арзак
вместо ответа и, помолчав, добавил: - Пой. Хорошая это песня про мчащегося
коня.
     Ни Филл, ни Арзак не знали, что в семи днях перехода  на  север  тоже
звучала песня Эллады.



                             12. ПЕСНЯ МИРРИНЫ

                    Спала ночная роса.
                    Прилетели жужжащие пчелы,
                    Стали кружить над цветком,
                            ароматный нектар собирая.
                    Выпей нектар, что подаст тебе
                                  в амфоре брат твой.
                    Сладко ли, горько ли -
                                 счастье придет...

     - пела Миррина.
     Она начала петь, едва покинув ночную  стоянку,  кибитка  тронулась  в
путь. Песня утонула в криках и воплях, в звоне и клекоте  бубенцов.  Но  в
кибитку из белого войлока  песня  проникла,  и  знакомый  печальный  напев
обрадовал свернувшуюся в углу Одатис.  Одатис  села,  прижавшись  щекой  к
войлоку.
     - Пой, пой еще, - прошептала она  так  тихо,  что  не  услышала  даже
Гунда.
     Миррина шла возле высоких, в рост  человека,  колес,  удивляясь,  что
мысль о песне не пришла в  голову  раньше.  Вот  он  способ,  который  она
искала. Песня передаст девочке весть  о  настое.  Слова  этой  песни  были
известны Одатис, она знала их смысл, и если твердить их все время,  Одатис
поймет.
     "Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой..."
     Лишь бы Гунда не заподозрила хитрости. Если догадается, запретит петь
на чужом языке, Миррина изменила мотив, с печального перешла  на  веселый,
потом снова вернулась к печальному. Но наполнялся ли  голос  слезами,  или
звучал в нем смех, слова повторялись одни и  те  же:  "Выпей  нектар,  что
подаст тебе в амфоре брат твой. Сладко ли, горько ли - счастье придет".
     - Ты поняла, дочка? - подняв  голову,  спросила  Миррина  по-скифски.
Сколько раз за эти дни она кляла себя,  что  не  обучила  Одатис,  подобно
Арзаку, эллинскому языку. - Поняла?
     - Поняла, мата, - донеслось сверху.
     Бежавший возле кибитки Лохмат весело взвизгнул.
     "Все ли поняла? Выпьет ли залпом горький настой, когда придет время?"
В том, что Арзак добудет настой, Миррина не сомневалась.
     - Все поняла, дочка, о чем в песне пелось?
     - Молчи, не отвечай, девчонка,  и  ты  замолчи,  рабыня!  -  крикнула
Гунда. - Без конца повторяю, чтобы молчали.
     Царская жена сидела в проеме кибитки на стопке овечьих шкур. Ей  было
слышно каждое слово.
     - Подойди, - приказала она замолчавшей Миррине.
     Миррина приблизилась.
     - Ты, верно, колдунья, -  сказала  Гунда.  -  Твое  колдовское  пение
утешило  девчонку.  Все  лежала,  словно  зверек,  а   тут   распрямилась,
всхлипывать перестала. Чем заворожила, колдунья?
     Голос у царской жены был высокий и  резкий.  Слова  она  выговаривала
отрывисто, вкладывая в каждое злость.
     - Я не колдунья, - сказала Миррина.
     - Как есть колдунья. Пес и то  перестал  скулить.  Заколдуй  и  меня,
колдунья, заговори на сердце кручину-тоску.
     - Я не колдунья, - повторила Миррина. - Просто девчонка любит  песни.
Ты тоже их любишь,  иначе  зачем  тебе  понадобилась  Одатис.  Зачем  тебе
несмышленая Одатис, царица?
     Ответа Миррина не дождалась, Гунда молчала, смотрела вдаль.
     - Отпусти Одатис, царица, - сказала Миррина, - взамен забери меня.  Я
знаю много прекрасных песен, и если ты веришь, что души  усопших  способны
петь, я буду в царстве теней петь для тебя  неустанно.  Смилуйся,  отпусти
Одатис. Она едва начала жить.  Отпусти,  заклинаю  тебя  твоими  богами  -
Папаем, Табити.
     - Привет тебе,  Гунда!  Радуйся,  ты  идешь  за  царем!  -  закричали
примчавшиеся дружинники.  Акинаки  взлетели  вверх.  Красные  капли  крови
брызнули на траву. - Слава супруге царя! Слава Гунде! В жизни и смерти она
рядом с Савлием! - прокричав, что положено,  дружина  подалась  к  вороной
четверке,  тащившей  нарядную  повозку,  изукрашенную  золотыми  фигурными
бляшками.
     - Нет, - бросила сверху Гунда. - Я пойду за Савлием, девчонка  пойдет
за мной. Так я хочу. Другого разговора не будет.
     Поймав  по  лучику  солнца,  блеснуло  десять  колец.  Пухлые  ладони
оторвались от колен и ударили одна о другую.
     - Коня для рабыни-гречанки, - приказала супруга царя.
     Перед Мирриной тотчас очутилась пегая  гривастая  невысокая  лошадка.
Ездить верхом, в седле  из  двух  кожаных  подушек,  скрепленных  ремнями,
Миррина умела не хуже любой скифской женщины.
     - Благодарю, царица, ты добрее,  чем  кажешься,  -  сказала  Миррина,
взбираясь в седло.
     Начерненные брови сдвинулись под золотым венцом.
     - Глупая, думаешь, сбитые ноги твои пожалела? -  с  усмешкой  сказала
Гунда. - Как бы не так. Мне никого не жалко. А ты - рабыня, хуже лохматого
пса, что бежит за кибиткой. Прикажу, и ты на четвереньках припустишься, да
еще залаешь при этом.
     Миррина прикрыла глаза, чтобы гнев не  прорвался  наружу.  "Молчи,  -
приказала она себе. - Вытерпи ради Одатис".
     Гунда на гнев рабыни внимания не обратила.
     - Я приказала тебе ехать рядом  с  собой,  чтобы  слушать  сказки,  -
сказала она как ни в чем не бывало. - Снизу слова  плохо  идут.  Для  того
коня дала, чтобы слышать. Сказывай.
     - Что ж,  царица,  слушай...  Я  расскажу...  Есть  много  хороших  и
поучительных историй. В них действуют эллины,  но  события  происходят  на
берегах Понта... Земли тебе хорошо известны, -  сбивчиво  начала  Миррина.
Трудно было прийти в себя после перенесенного оскорбления. Но вскоре голос
окреп и сделался ровным. Зазвучал рассказ о делах стародавних и чудесных.
     - Слушай, царица, про царя Атаманта и про все, что  случилось.  Женой
Атаманта была Нефела - женщина-"облако", и было у царской четы двое  детей
- сын по имени Фрикс и маленькая дочь Гелла. Супруги  жили  счастливо,  но
потом Нефела-облако удалилась на небо и Атамант женился второй раз. В жены
он взял женщину  злую,  злее  не  было  во  все  Элладе,  и  мачеха  стала
преследовать Фрикса и Геллу. То  не  велит  их  кормить,  то  перед  царем
оклевещет. Вскоре и вовсе из дома прогнала. Пришлось бедным  сиротам  жить
среди пастухов и в игры играть с овцами, да баранами,  да  собаками,  овец
сторожившими.
     - Невидаль, - перебила Гунда. - Я тоже среди овец росла.
     - Был ли в твоем стаде баран с золотым руном?
     - Золотую шкуру видеть не приходилось.
     - А Фриксе и Гелле пришлось: все руно, до последней шерстинки, чистым
золотом переливалось. Полюбили сироты златорунного барана, и баран  к  ним
привязался, всюду за ними ходил. Куда Фрикс с Геллой - туда и  он.  И  вот
однажды,  когда  никого  из  пастухов  не  оказалось  рядом,  баран  вдруг
заговорил. "Фрикс и Гелла, - сказал он человечьим голосом.  -  По  просьбе
Нефелы я спустился с золотых облаков, чтобы спасти  вас  от  злой  мачехи.
Злодейка ищет вашей смерти, уже посланы  слуги  убийцы".  -  "Что  же  нам
делать?" - в страхе вскричали дети. "Скорее садитесь ко мне на спину.  Ты,
Фрикс, держись за рога, а ты,  маленькая  Гелла,  садись  позади  брата  и
крепко обхвати его за шею". Слышишь, что я  говорю.  Одатис,  доверься  во
всем своему брату, он непременно вызволит тебя из беды.
     - Какая Одатис? Ты, рабыня, сказывай, да не заговаривайся.
     - Прости, царица, спутала имена.  Геллой  звали  маленькую  сестренку
Фрикса. И повела эта Гелла себя неправильно. Сначала все шло  ладно.  Дети
послушались златорунного,  сели  верхом,  и  баран  помчался  по  горам  и
долинам, пока не достиг синего моря. Но и здесь посланец Нефелы привал  не
устроил, с разбега бросился  в  синие  волны  и  поплыл.  Заиграли  волны,
запенились. Любо им царских  детей  качать.  Только  руки  у  Геллы  вдруг
онемели. "Ах, устала я, братец, держаться". - "Потерпи немного,  маленькая
сестренка". - "Нет больше сил". - "Смотри, видна уже Азия. Еще немного,  и
мы у цели".  -  "Прощай,  милый  брат".  Слабые  руки  разжались,  девочка
скрылась в синих волнах. С той поры синее море  стали  звать  Геллеспонтом
[Геллеспонт - древнее название пролива Дарданеллы]. Море Геллы значит  это
слово на языке эллинов.
     - Девчонка утонула, с мальчонкой что сталось?
     - Фрикс спасся, царица. Златорунный вынес его на берег.
     - Кончилась, что ли, история?
     - Истории не кончаются. Из одной вытекает другая, как из речки ручей.
     - Все равно, в дугой раз доскажешь. Вон  опять  ошалевшие  дружинники
несутся пыль поднимать да вопить.
     - Слава тебе, супруга Савлия! Радуйся! Радуйся! Оу-о!
     - Царь! Царь! - завопили и запрыгали гадатели в шкурах мехом  наружу.
Подняли трезвон привязанные к рукам бубенцы.
     - Оу! - затянул растянувшийся по степи змей с чешуйками из кибиток  и
всадников не виделось им конца.
     - У-у! - подхватил пролетавший над степью ветер.
     - У-у-у! - закачалась трава.
     - Радуйся, Гунда! Ты уходишь вместе с царем!
     Акинаки вспороли воздух, и дружина умчалась к вороной четверке, спеша
занять место около Савлия. Но ни один из дружинников  не  посмел  обогнать
или подъехать близко к  коренастому  широкоплечему  всаднику,  вросшему  в
кожаное седло горделиво выступавшего серого  скакуна.  Неожиданно  всадник
сам повернулся к отцовской дружине.  Едва  заметным  движением  повода  он
заставил коня описать половину круга и,  приподнявшись  в  седле,  крикнул
негромко, властно:
     - Царь! Савлий!
     - Савлий! - завопила в ответ дружина и снова умчалась в степь. Только
комья земли брызнули из-под копыт.
     Возле царской повозке сделалось пусто.
     - Отец, - сказал Иданфирс,  нагнувшись  над  навощенным  телом.  -  Я
поклялся богиней огня Табити, самой нерушимой из  всех  наших  клятв,  что
твое последнее кочевание свершится,  как  должно.  Я  выполню  клятву.  Не
гневайся и не насылай беду на народ из-за того,  что  воины  покинут  твою
повозку и я сам окажусь вдали.
     Тьмы войска явились, чтобы отнять у нас степи, небо и ветер, и  глаза
мои заливает ярость. Бой будет смертным. Знай и прости своих воинов за то,
что они оставят тебя. Но не окажется сын вдалеке, когда  отец  уходит  под
землю. И когда ты, отец, будешь спускаться в жилище Вечности, я буду рядом
и провожу тебя, как должно.
     С этого дня змей, ползший за царской повозкой уменьшился. Чешуйки его
поредели, но не умолкли крики и звон.
     - Оу-о! - гудело по-прежнему за вороной четверкой.
     - Савлий! Савлий! - вопила дружина. - Радуйся, Гунда! Оу-о!  Радуйся!
Ты идешь вслед за царем!
     - Царь! Царь! - вызванивали бубенцы на жезлах гадателей.
     Заслыша шум приближающейся повозки, в кочевьях вытаскивали из  котлов
с ручками-оберегами куски проваренного в пряностях мяса и разливали в чаши
вино.  Для  Савлия  наполнялся  оправленный  в  золото  дорогой  ритон,  к
навощенным губам подносились лепешки, сыр-иппака, перья зеленого  молодого
лука.
     Когда пир кончался и царь отправлялся в путь,  кочевья,  как  раньше,
пустели. На  месте  оставались  лишь  женщины  с  ребятишками  да  дряхлые
старики. Мужчины, даже подростки, уезжали все до еди