сыску и допросу дал в помощь поручика
Вилима  Фанзалена,  подьячего Пахома  Лаврова сына  Портомоина и  земского
дьячка Федора Петрова сына Ляпина.
     Всю ночь шел сильный дождь.  Дороги размыло. Небольшой отряд капитана
Битяговского с трудом плелся по глинистой вязкой почве.
     Всадники растянулись гуськом.  Когда  приближались к  сельцу  Веселые
Пеньки,  капитан  Битяговский приказал рейтарам подтянуться ближе  и  быть
наготове.
     В  сумерках  всадники  въехали  в  рощу.  Между  деревьями  мелькнуло
несколько человеческих теней.
     - Кто там бродит? Стой! - крикнул Битяговский.
     Одна тень отделилась и приблизилась.
     - Кто такие, говори!
     - Мы пеньковские. А вы кто?
     - А  вот  сейчас  ты  узнаешь,  кто  мы  такие.  Подойди  ко  мне.  -
Битяговский,  держа  в  руке  пистолет,  подъехал  к  стоявшему перед  ним
крестьянину в кожухе с колом в руках.
     - До усадьбы близко?
     - Близко. Полверсты будет.
     - А это что за люди с тобой?
     - Да тоже пеньковские.
     - Зови их сюда, и пойдете впереди к усадьбе.
     - Это не можно. Нам велено здесь стеречь дорогу.
     - Кем велено?
     - Да мирским сходом.
     - Сходом?  Так вот кого вы слушаете?  - И Битяговский полоснул мужика
плетью по голове.
     Мужик отскочил.
     - Ребята,  бьют! - крикнул он, отбегая в сторону, и все тени крестьян
рассыпались и исчезли за деревьями.
     Несколько рейтаров бросились за ними, но лошади вязли в мшистой почве
и с трудом выбрались обратно на дорогу.
     Битяговский выстрелил в  сторону  убегавших.  Желтый  свет  блеснул в
темноте, и выстрел гулко прозвучал в тихом лесу.
     Приехав  в  усадьбу,  капитан  Битяговский нашел  ворота  на  запоре,
караульщики в  щель опрашивали,  кто такие и  чего нужно,  и,  узнав,  что
прибыли рейтары для суда и расправы, распахнули ворота.
     Приказчик Меренков впустил гостей в господские хоромы.
     Рейтары расставили коней во  дворе и  вволю задали им  сена  и  овса.
Меренков  жаловался,  что  крестьяне  обложили  усадьбу  со  всех  сторон,
подходили к  воротам,  хвалились "убить всех до смерти" и теперь поднимают
другие деревни.
     Утром Битяговский с рейтарами проехал по сельцу и,  убедившись, что в
избах людей почти нет, приказал трубить в трубу, чтобы крестьяне собрались
из лесу.  Когда никто не явился,  Битяговский подпалил крайний, стоявший в
стороне овин.  "Когда увидят,  что родное добро горит,  то сбегутся". Овин
запылал  черным  столбом,  поднимавшимся в  безветренном воздухе до  серых
нависших облаков.  На  опушке рощи показались группы крестьян,  но когда к
ним подскакали рейтары, крестьяне скрылись.
     Поручик  Вилим  Фанзален  получил  приказание  с   десятью  рейтарами
проехать в  рощу по  следам крестьян,  разведать,  где  они скрываются,  и
привести кого-либо для допроса.  Поручик Фанзален,  выходец из  Голландии,
прибывший в  Московию искать подвигов и удачи в новой,  сказочной для него
стране,  горячо взялся за дело. Десять рейтаров в черных бархатных рубахах
и железных латах и касках, с копьями, переехав плотину, углубились в рощу.
Фанзален на сером татарском коне ехал впереди рядом с толмачом*.
     _______________
          * Т о л м а ч  - переводчик.

     Через  дорогу  протянулась  изгородь  поскотины,  где  летом  паслись
телята.  Ворота,  сложенные из  жердей,  были  заложены бревнами.  Десяток
крестьян стоял за изгородью. В руках у них были рогатины, косы и топоры на
длинных рукоятках. Один держал большое фитильное ружье.
     Фанзален вступил с крестьянами в переговоры.
     На  вопрос,  зачем они ушли из своих домов в  лес и  заложили ворота,
крестьяне отвечали, что в лесу "вольнее".
     Фанзален удивился и  спросил,  почему они не  идут,  куда их посылает
господин.
     Они ответили:
     - Живы в руки не дадимся, однова помирать, так лучше под солнышком.
     Фанзален еще не понимал, в чем дело и откуда упорство.
     - Но если вас будут хорошо кормить, дадут чистые избы, разве не лучше
работать на заводе?
     Толмач перевел, и крестьяне загудели:
     - Вот чего сказал! Стали бы мы здесь в похоронках укрываться, если бы
нам дали белые избы и сытные харчи...  Этак всяк из нас пошел бы на завод.
Только  рудокопщики весь  день  бьются в  мокряди,  плавильщики обжигаютс
около печей, - работа коневня, а кормятся одной тюрей.
     - А что такое тюря? - не понимал Фанзален.
     Толмач объяснил:
     - Порежут мелко  старого аржаного хлеба,  польют  водой  или  квасом,
накрошат, коли есть, луку, - вот тебе и тюря.
     Фанзалену было двадцать лет,  он хотел подвигов,  мечтал о схватках с
бешено налетающими татарами, а здесь перед ним стояли смирные крестьяне, в
рваных кожухах,  в  лыковых лаптях,  угрюмо просящие,  чтобы их оставили в
покое.  Он  повернул  коня,  но  вспомнил  наказ  капитана  Битяговского и
потребовал  дать  ему  выборного.  Крестьяне  вытолкали  вперед  глубокого
старика Савуту Сорокодума,  опиравшегося на  топор,  насаженный на длинную
рукоять.
     Фанзален спросил: "Почему такого старого выбрали?"
     - Он наш паметух, хорошо помнит, что в письмах сошных* сказано, и все
межи,  и сколько мы на этих пашнях сидим,  -  все тебе выложит.  Да такого
замшелого старика и на завод не зашлют.
     _______________
          * П и с ь м о  с о ш н о е   -  окладные  поземельные  книги,  в
     которых  определялись  размеры  пахотных  земель  и  взимаемые  с них
     налоги.

     Фанзален приказал старому Сорокодуму следовать за ним в усадьбу.
     Старик отдал топор мужикам и мерно зашагал рядом с конем Фанзалена.


                         9. "ОТЕЧЕСКОЕ" ВНУШЕНИЕ

     Из  доклада Фанзалена капитан Битяговский убедился,  что с  двадцатью
рейтарами  "дерзновенных"  крестьян  не  сломить.   Собрав  сведения,  что
делается  в  окрестных деревнях,  он  послал  воеводе  летучку,  что  надо
прислать воинскую силу  побольше,  чтобы лес,  где  "в  похоронках" засели
ослушники, окружить и разыскать пустошь на речке Заключке и захватить всех
бунтарей.  "Уже в Золотиху и другие деревни,  -  писал он,  -  ходят шайки
нарядным делом,  скопом и заговором,  с дрекольем и пожарными крючьями,  у
церкви  бьют  в  набат  и  собирают  мирские  повальные сходы,  заходят  в
господские дома,  бьют  управителей смертью,  старост  и  сотских от  себ
определяют".
     Воевода решил,  что медлить больше не след,  и  послал двух волостных
приставов -  Афонасия  Ширяева  и  Василия  Мокеева,  по  прозвищу Пустун,
опытных в  усмирении бунтов,  с  приказанием всех зачинщиков и  воровщиков
ловить и  пересылать к  нему в Серпухов.  Пристава вскоре донесли воеводе,
что,  приехав  в  деревню  Золотиху,  они  "захотели взять  бунтаря  Ивана
Михеева,  а он со двора побежал,  пристава стали его хватать,  и он, Иван,
завопил,  и на тот его,  Иванов,  воп дети его,  Ивановы, и из иных дворов
крестьяне прибежали с цепами и приставов били, а его, Ивана, не дали".
     Пристава добавляли,  что всюду среди крестьян молва идет:  "Все бояре
затеяли.  Хоромы их надо сжечь,  пепел развеять. Пожар придет - все гладко
сгорит. А иноземцам здеся не быть".
     Последние  речи  уже  окончательно рассердили воеводу,  и  он  послал
двести рейтаров и две пушки.
     Погода по-прежнему стояла дождливая и ненастная.
     Проезд по дорогам был трудный.
     Когда  две  шестерки лошадей тащили пушки  мимо  пеньковского леса  и
вязли в размытых колеях,  откуда-то выскочили крестьяне,  а впереди бежали
кузнецы с большими молотами.  Они вмиг заклепали пушки железными гвоздями,
так  что  стрелять  стало  невозможно.   Пока  рейтары  подоспели,  мужики
разбежались, двое были изрублены палашами, а один захвачен раненый.
     Через несколько дней,  когда небо  просветлело,  рейтары двинулись на
приступ  -   "развеять  бунтарское  гнездо".   Рейтары  разобрали  ограду,
двинулись в  глубь  леса,  никого  не  встречая,  и  добрались до  пустоши
Заклюки,  где нашли десяток курных изб и  несколько шалашей.  Но  крестьян
оказалось очень мало.  Оставшиеся мужики и  бабы объяснили,  что,  узнав о
приезде  воинской  силы,  крестьяне запрягли лошадей  и  лесными  дорогами
отправились в сибирское воеводство на вольные земли.
     Пристава Ширяев и  Пустун,  сопровождавшие рейтаров,  забрали с собой
всех взрослых мужиков и приволокли в пеньковскую усадьбу.
     На плотине все пойманные крестьяне по очереди привязывались к столбу,
и кат Силантий в новой красной рубахе,  раздуваясь от важности, хлестал по
голой спине широкой сыромятной плетью, похожей на русую женскую косу.
     Стоявшие полукругом зрители,  мужики  и  бабы,  подходили осторожно к
столбу,  бросали в  глиняную миску,  стоявшую на  земле,  медные  деньги и
шептали Силантию:
     - Полегче стегай, кат немилостивый!
     Пристав Пустун объяснял голландцу, поручику Фанзалену:
     - Надо их по-отечески поучить, чтоб у них охота прошла бунтовать...
     Фанзален стоял вполоборота и  косился в  ту  сторону,  где  багровела
кровавыми потоками спина стегаемого мужика.


                               Часть втора

                                 БЕГУНЦЫ

                                   Кузнецы, чернотропы, народ беспокойный.

                                                        Народная поговорка


                              1. ВЕКОВОЙ БОР

     По  лесной дороге из Серпухова на Венев шел костлявый Гнедко и  тащил
дребезжащую  старую  телегу,   нагруженную  деревянным  корытом,  шайками,
кадками и другим крестьянским скарбом.
     Сбоку  телеги шла  бабка Дарья в  шабуре,  туго  подпоясанном красным
кушаком.  Голова ее была закутана так, что виднелись только черные глаза и
птичий нос.
     На облучке сидела ее внучка Аленка.
     - Но-но, Гнедко! - покрикивала она, размахивая хворостиной.
     Гнедко после каждого удара потряхивал большой головой,  но  продолжал
идти обычным шагом.
     По  тропинке близ  дороги  шагал  Касьян  в  синей  посконной рубахе.
Расправив широкие плечи,  он  вдыхал всей  грудью лесной смолистый воздух.
Ветер трепал его льняные волосы.
     Когда впереди показывались встречные,  парень сворачивал в лес и шел,
таясь в  кустах.  Мимо  тянулись обозы или  быстро проносилась пара  сытых
коньков,  запряженных в  легкую тележку,  где  дремал купец  с  окладистой
бородой,  в суконном армяке. Важно проезжал на татарском нарядном жеребце,
увешанном бляхами  и  погремушками,  знатный служилый в  широком охабне  с
нахлобученной на брови собольей шапкой.  Кучка холопов с  пищалями неслась
верхами сзади на разношерстных маленьких конях.  Дарья и  Аленка,  свернув
Гнедко в сторону, стояли около телеги, кланяясь до земли.
     - Только бы засеку проехать,  - говорил Касьян, приближаясь к телеге,
когда встречные исчезали за поворотом.  -  За засекой дороги пойдут на все
восемь сторон, там уже никто не нагонит. Теперь вся наша надежда - Гнедко.
Только укатали его крутые горки. Где ему прыти набраться...
     Иногда Дарья начинала причитывать:
     - Потащил ты нас,  Тимофей Савич,  невесть куда. Хлеба-то взяли мало.
Чего есть будем?  И денег нет.  А по степу поедем,  нас татаровья во полон
возьмут.
     Из-под  старого корыта  на  телеге  высовывалась седая  взлохмаченна
голова кузнеца Тимофейки:
     - Не скрипи,  старуха,  на что нам деньги? Молоток и клещи со мной, а
кузнецу, что козлу, - везде огород. Прокормимся.
     - А ежели поймают?
     - Нашего ерша еще не поймали.  Пусть сперва попотеют.  -  И Тимофейка
прятался опять.
     Дорога шла густым вековым бором,  покрывавшим берега Оки и тянувшимс
далеко на юг.  Высокие сосны и ели обернулись седой паутиной и серебряными
мхами,  которые  длинными  бородами  свешивались  с  колючих  полузаросших
ветвей.
     В  сторону от  тропинок внутрь леса нельзя было сделать и  нескольких
шагов.  Валежник,  упавшие стволы  деревьев лежали грудами,  гнили;  новые
поросли пышно  выбивались между трухлявыми стволами и  стояли непроходимой
стеной.
     Костлявый Гнедко тащил  телегу с  вечера всю  ночь.  Солнце поднялось
высоко, пора бы дать коню отдохнуть, но Тимофейка все гнал его вперед.
     - Потом  отдохнем.  Отойдем  подальше.  Скоро  должны  пойти  дубовые
прогалины - там переждем.
     Когда  по  пути  встречались деревни,  Тимофейка  огибал  их  лесными
дорогами, чтобы "никто не встрелся, а то разблаговестят".
     На  поляне среди  безмолвного леса  одиноко сиротела курная избенка с
забитой  досками дверью.  Под  берестовой крышей  чернела квадратная дыра,
задвинутая полусгнившей заслонкой.
     - Дверь-то призатулена,  - сказала Дарья. - Сам хозяин убег. Видно, и
в здешнем медвежьем логове жизнь была тоже не в пряник тульский.
     Гнедко  распрягли,  стреножили  и  пустили  пастись.  С  подветренной
стороны около избы развели костер, и все уселись вокруг огня.
     Дед с трудом спустился с телеги.
     - Жжет  рану,  точно  каленую крицу приложили.  Чуть  не  уложил мен
рейтар из пистоли. Если бы Касьянушка не уволок меня в чащу, добили бы они
меня палашами.  Ой,  не дойти мне до свободных земель! Смотри, Касьян, эту
ночь  не  спи,  тут  и  медведи по  лесу ходят,  да  и  гулящие люди могут
набрести.
     Касьян,  обхватив руками колени, уставился голубыми глазами на огонь.
Возле него лежал топор.
     Дед ворочался с  боку на бок,  стонал,  бормотал непонятные слова,  а
заснуть не мог. Он повернулся лицом к Касьяну.
     - Может,  смерть близко.  Я расскажу тебе то, чего никому не говорил.
Перед смертью хочу всю правду выложить - легче будет дух испустить.
     - Да что ты,  Тимофей Савич,  рано еще умирать. Еще до Сибири вольной
надо нам добраться.
     - Слушай,  Касьян,  слушай,  Аленка. Вам это я говорю, а бабка, Дарь
Архиповна, все это уже знает.


                            2. КАК РАНЬШЕ ЖИЛИ

     Дед приподнялся и,  опираясь на руки, начал говорить, торопясь, точно
в самом деле чуял близко смерть:
     - Я родом из-под Устюжны,  с речки Ижины;  там тоже, как и в Туле и в
Кашире,  искони залегло в земле железо.  Наши кузнецы это железо плавили и
ковали  из  него  топоры,  рогатины,  горбуши,  резальники*,  и  особенные
искусники были на большие и малые гвозди.  И я тоже старого рода чухарских
ковалей -  нас всех, устюжинских молотобойцев, зовут чухарой, или по-иному
- чудью  белоглазой.  Деды  испокон  веков  в  лесах  жили,  рожь  и  овес
подсевали, а главное - молотом промышляли.
     _______________
          * Р е з а л ь н и к и  - ножницы.

     Дед  вдруг  приподнялся и  стал  пристально  всматриваться в  темноту
надвинувшегося кругом леса.
     - Слушайте, не подходит ли кто.
     Но  все было тихо.  Ни одного хруста не раздавалось ниоткуда.  Только
шипели в костре обугленные ветки.
     - С детства еще я,  мальчонкой,  очень был охоч к кузне,  - продолжал
дед,  устало опустившись на землю.  -  Помогал я отцу, а он мне показывал,
как закаливать и сваривать и крицкое,  и цурепное,  и жуковое али прутовое
железо.  Очень  меня  тянуло  разные  затейные выдумки из  железа делать -
пряжки,  кресала,  задвижки или  замки.  Отец мне  позволял все мастерить,
только железа давал мало,  из пережогу.  -  Тут дед понизил голос и сказал
шепотом:  -  А самое важное,  что отец заповедал,  - это как из руды прямо
делать мягкое тягучее железо.  Это наши старики-ковали одни только знали и
не всякому сказывали*.
     _______________
          * В  зависимости  от  устройства  сыродутной  печи  и от методов
     плавки из железной руды может получиться или "сварочное" железо,  или
     "белый" густой чугун, который с трудом поддается обработке, или лучше
     обрабатываемый "серый" чугун.  Чухарские,  устюженские,  олонецкие  и
     финские кузнецы-железоплавы с древних времен знали свои особые приемы
     для получения плавкой прямо из руды железа и даже  "уклада"  (стали),
     из которых они выделывали разные предметы и оружие.

     А только пошел по погосту нашему слух, что кузнец Савва, значит, отец
мой, с бесами спознался и сына своего, меня значит, учит бесам молиться.
     Поп Тихон сперва лаял на отца, что он-де "черной веры", а потом донос
на него написал в город.  Однажды к вечеру явился ярыжка* с понятыми и поп
Тихон с  дьячком вместе.  Вышли они из  лесу и  прямо к  нашей кузне.  Поп
крестом крестит, метелкой воду святую брызжет.
     _______________
          * Я р ы ж к а  - низший полицейский служащий того времени.

     Я втапоры уже не маленький был,  мне шестнадцатый шел.  Как я увидел,
что понятые подошли, убежал в овсы и там залег. Ярыжка приказал отца моего
взять в  город для  сыску,  чтоб  признался,  как  он  черту молится...  -
Тимофейка замолчал.
     - Ну, и что же дальше с ним было? - спросила Аленка.
     - Отца я  больше не видел.  Через два месяца его сожгли в  Устюжне на
базарной площади.  Долго я в лесу прятался,  а Дарья Архиповна - тогда она
девчонка Дашка была -  мне запас носила.  Когда отца пытали,  то  с  ним и
других мужиков схватили.  И  был  один  мужик хоть  и  простой,  прозвищем
Кудекуша Трепец,  а далось ему пуще всех. Стоял он крепко у пыток и никого
не оказывал, так на дыбе и помер.
     Когда отца жгли, то он ничего, хоть бы слово вымолвил. Только крикнул
раз:  "Завещаю сыну  моему  Тимофейке оставаться добрым ковалем и  уходить
отсюда на зеленый клин!"*
     _______________
          * З е л е н ы й  к л и н. - У крестьян издавна было поверье, что
     где-то на востоке,  в Сибири,  есть  привольная  плодородная  равнина
     среди  гор,  "зеленый  клин",  где  никто не живет,  где нет свирепых
     царских приказных,  где можно жить "вольной артелью". В поисках этого
     "зеленого  клина"  с  XVII века тянулись в Сибирь беспрерывные потоки
     переселенцев.

     Когда  мне  Дарья Архиповна это  рассказала,  я  с  ней  решил вместе
убежать из  Устюжны.  Только в  последнюю ночь  я  с  четырех углов церкви
солому подложил и горячих углей насыпал -  в память попу Тихону. И ушел я,
а сзади красные огни полыхали.
     Мы с Дашкой шли от сельца к погосту,  скитались по починкам.  Кузнеца
клещи да молоток кормят -  так мы и не пропали. Всюду меня бояре хотели на
цепь посадить, чтобы я им даром работал.
     Когда родился мой сынок Тимоша,  то я  к Челюсткину Семену,  еще отцу
этого ирода, записался в бобыли. Он мне избу и отрез земли со свиной пятак
отвел.
     А как моего сына Тимошку запороли,  а Митьку в солдаты угнали,  я ужо
решил было -  уйду на зеленый клин,  как отец мне с костра заповедал...  А
теперь и неволя туда погнала. Ох, как палит!
     Дед раскрыл глаза и пристально уставился вверх.
     - Глянь-ко! - прошептал он.
     Касьян  поднял  глаза  кверху.  В  замшелой черной стене  избы  резко
выделялось небольшое окошко,  изнутри  заложенное доской.  Доска  медленно
отодвинулась, и в щели блеснул чей-то пристальный взгляд.
     - Эй, кто там в избе? - крикнул Касьян, схватив топор. - Сказывай, не
запирайся, а то дверь вышибу.
     - Тише, Касьян, не пужай его. Сам отзовется.
     Заслонка отодвинулась больше, кто-то смотрел оттуда.
     Хриплый голос произнес:
     - Здоровы будете. Слухаю вас и думаю: много дедка истерпел, одного со
мной поля ягода. Примайте меня к огню.
     - Ходи к нам! - степенно протянул дед.
     - Сейчас выйду, - ответил незнакомец изнутри, задвинув ставенку.
     - Никому никогда не сказывал, - бормотал дед. - Наконец в самом диком
лесу рассказал, и на-кося! И тут чужая душа подслушала.


                             3. НАУМКА КОБЕЛЬ

     Под   крышей  избы,   затянутой  большими  пластами  березовой  коры,
затрещало -  показались две ноги в  сбитых сапогах с короткими голенищами;
ноги  помахали в  нерешительности,  и  на  землю свалился худощавый мужик,
волосы всклочены,  без шапки.  Одежда на нем доживала последние дни. Вид у
него был не крестьянский,  а,  скорее, городской. Лицо - черное от загара,
ветра и угля.
     - Подойди-ка по