ближе,  -  сказал дед. - Дай посмотреть на тебя, какой
ты есть. Не нашенский, видно, посадский.
     - А  может,  и  подальше,  -  ответил незнакомец.  - Я иду в воду без
броду, из веселого заводу. Море мне по колено, на что мне брод?
     - Ну-ну,  застрекочил,  сразу и не раскусишь.  Откедова пожаловал?  -
спросил дед, оглядывая пристальным взглядом.
     - Я  - бросовый камешек,  перекатываюсь по дорожке,  куда ветер дует,
вода несет, - сказал рваный бродяга. - Как я слышал твой сказ про побег да
как отца твоего сожгли, пришло мне на думу, что вашему забору я двоюродный
плетень.
     - Постой-ка,  -  сказал дед,  всматриваясь в лицо пришельца, - что-то
мне на ум впало. Где это тебе лик твой так измолотили?
     Бродяга  съежился  и   настороженными  глазами  уставился  на   деда.
Несколько мгновений он молчал, точно соображая и колеблясь.
     - Ты грамоте горазд? - наконец спросил он.
     - Горазд, да не очень.
     - Слово "твердо"* знаешь?
     _______________
          * Слова  т в е р д о, к а к о, л ю д и, м ы с л е т е, б у к и -
     названия букв в древнерусском алфавите.

     - Ну, знаю.
     - А "како", "люди", "мыслете" тоже знаешь?
     - Вестимо, знаю.
     - А вот "буки", видно, не слыхал?
     - "Буки"?..  Так,  значит,  ты  коломенский?*  И  тебе на  лик "буки"
прижгли?  Как же ты мне не товарищ? Касьянушко, бабы, поклонитесь человеку
коломенскому -  он  за  народ страдание принял.  Ну,  кланяйтесь же,  коли
говорю!
     _______________
          * В  Коломне  при  царе  Алексее  Михайловиче произошел бунт,  и
     главным выборным от народа на лице была  поставлена  каленым  железом
     буква "Б" (буки), то есть бунтовщик, и они были сосланы на каторгу.

     Бабка,  а  за  ней Аленка и  Касьян вскочили и  поклонились странному
бродяге. Тот пожал плечами.
     - Что-то   мне   соромно   стало!    Что   я,   думный   боярин   или
Параскева-пятница, чтобы передо мной спину гнуть?
     И  он  неуклюже три  раза отдельно ответил поклонами до  земли Дарье,
Касьяну и Аленке.
     - Теперь садись поближе к огню, - сказал дед. - Скажи, как звать, как
величать тебя.
     - Не богат я,  да славен - тот же барин. Пока до моего прозвища дьяки
не доискались.  А чего искать,  -  я бурлак,  бос и наг,  и у меня,  как у
кольца,  нет конца.  Кольцо кругло,  поищешь и не доберешься ни до чего. А
"буки" я каленым гвоздем вытравил. Теперь криворожий и хожу.
     - Так вот,  бурлак,  коли ты  хочешь по  шляху идти,  так тебе дальше
первого яма* не добраться. Сразу же видно, что ты из беглых.
     _______________
          * Я м - станция, где менялись лошади ехавших по служебным делам.
     От  этого  слова  возчики  назывались  ямщиками.  Слово  монгольское,
     сохранилось со времен ордынского ига.

     - Верно,  дед, и я то знаю, хоть не сед. А в лесу у меня соседей нет,
так я  и  мыкаюсь.  Слышал я,  что в Туле кузнецов берегут,  как быков,  и
поблажку даже  беглым дают.  Какой ты  ни  на  есть  с  виду,  а  тебя  не
спрашивают,  хорошего ли ты отца,  -  приходи,  становись к наковальне,  и
харчи и деньги будут.
     - Чего ж ты здесь, в лесу, подыхаешь?
     - Хочу  через засеку пробраться.  Засечные ворота недалече,  верст за
шесть будут.  Только туда мне ходу нет - я меченый. А паренек бы сходил да
разведал -  может, проезд сейчас свободный. Зря туда лезть нельзя, наручни
получишь и ворон кормить будешь.
     - Я на засеку схожу,  -  сказал Касьян, - и с собой возьму Аленку. Ее
не заприметят, она всюду проберется, и тогда мы смекнем, куда подаваться.
     Дарья сняла с углей глиняный горшок,  и, усевшись в кружок, все стали
хлебать деревянными ложками жидкую гречневую размазню.


                              4. ЯМ НА ШЛЯХЕ

     Утром  Касьян  с  Аленкой  быстро  шли  к  засечным воротам.  Лес  то
придвигался  густой  чащей  к   самой  дороге,   то   расходился  большими
прогалинами.  Виднелись поля высокой желтеющей ярицы и  еще  зеленые овсы.
Иногда  дорогу  преграждала упавшая  громадная лесина,  покрытая плесенью,
мхом  и   грибами.   Около  лесины  дорога  уходила  в  сторону,   огибала
растрепанные корни  великана,  выдернутые из  земли  и  поднявшиеся дикими
космами к небу.
     Когда  впереди  деревья  поредели и  показалась вереница изб,  крытых
лубом,  Касьян наказал Аленке идти раздельно, а потом снова встретиться на
лесной дороге.
     Касьян пошел первый, а поодаль в кустах брела Аленка.
     Первое,   что  ошарашило  Касьяна,   -   десяток  высоких  столбов  с
перекладинами,  вкопанных на улице среди поселка. На них висели в странных
позах люди.  Вороны и галки, сидя на перекладинах, чистили носы. Несколько
пестрых сорок  со  стрекотаньем взгромоздились на  одного мертвеца,  и  он
слегка раскачивался, точной живой.
     В  деревне  казалось  безлюдно,  но  с  крыш  вились  дымки.  Касьян,
озираясь,  пошел дальше. Пьяные крики и песни неслись из большого сарая. У
входа были прибиты еловые ветки. Под ними красовался намалеванный на доске
двуглавый орел.  Из  закоптелой крыши  валил сизый дым,  уносимый порывами
ветра.   Несколько  телег  с  грузом,  перетянутым  мочальными  веревками,
столпилось близ  царского  кабака.  Лошади  мотали  головами,  побрякивали
бубенчиками, отмахиваясь хвостами от крутившихся вокруг них слепней.
     Касьян  подошел  ближе  и  оглянулся.   Большой  шлях,  весь  изрытый
глубокими колеями,  тянулся в  обе стороны и  дальше за деревней,  в лесу,
перегораживался двумя деревянными башнями,  сложенными из  толстых дубовых
кряжей.  Выше  на  башнях  были  прорезаны бойницы.  Проход между  башнями
загородили ворота, обитые железом.
     "Ну  и  ворота,  -  подумал Касьян.  -  Одни  петли  железные сколько
потянут, каждая пуда полтора".
     Касьян подошел к  башням,  высматривая,  нет ли боковых тропинок.  Но
обхода не было,  сразу начиналась стена,  сложенная из бревен и засыпанна
землей. Стена уходила дальше в глубь леса.
     Хриплый голос с башни окликнул его:
     - Куда несет тебя нечиста сила?
     Наверху в  бойнице стоял дозорный стрелец с  пищалью в руках.  Касьян
остановился. Близ ворот вынырнул второй стражник с бердышом.
     - Ты откедова? Проходной ярлык есть?
     - Иду с  обозом,  у  вожатого ярлыки,  -  придумал Касьян и  повернул
обратно.
     Песни в  сарае усиливались.  Касьян подошел к  кабаку и толкнул ногой
низкую дверь.
     В  кабаке было много народу.  Мужики в бурых шерстяных шабурах сидели
на нарах,  тянувшихся вокруг стен,  и все разом громко говорили.  Сплошной
гул  прорезывали отдельные  выкрики.  В  одном  углу  несколько стрельцов,
взобравшись с ногами на нары, пели песню. Посреди сарая на черном земляном
полу горел костер,  и дым, расползаясь серыми клубами, стоял под потолком,
медленно уходя в отверстие в крыше. Пламя костра охватывало чугунный котел
на тагане, и в нем бурлила дымящаяся похлебка.
     У  стены  напротив входа протянулась стойка,  заставленная бочонками,
жбанами и кружками; позади стойки стоял целовальник - высокий, дородный, с
рыжей  бородой  лопатой  и  примазанными постным маслом  кудрями.  Хитрыми
проницательными глазами  окидывая сидевших в  кабаке,  целовальник посылал
двух молодцов-подручных к бочонкам водки; они цедили зеленоватый напиток и
подавали его посетителям.
     Касьян постоял у дверей и,  найдя свободное местечко на нарах, уселс
среди нескольких крестьян,  тянувших жалостливую и бесконечную песню. Один
из них лез целоваться с другим и, всхлипывая, говорил:
     - Прощай, Дорофей. Когда еще увидимся?
     Дорофей с полузакрытыми глазами икал и так же тоскливо отвечал:
     - Да я и теперь тебя не вижу.
     Дверь  стремительно  отворилась,   и   в  кабак  ввалились  несколько
стрельцов  с  бердышами,  и  за  ними  согнувшись,  чтобы  не  удариться о
притолоку,  вошел  дородный пристав Ширяев.  Касьян сразу узнал пристава и
понял, что ему надо немедленно скрыться из кабака.
     Все затихли.  Только два мужика,  охмелевшие и  сидевшие в обнимку на
нарах, тянули тонкими голосами:

                    Ах, тошным-то мне, доброму
                         молодцу, тошнехонько.
                    Мне да не пить-та, не есть-та,
                         доброму молодцу, не хоцца...

     Несколько человек метнулось со своих мест. Пристав кликнул:
     - Сиди, где сидел, не мотайся, сейчас всех допросим.
     Трое  стрельцов стали  обходить сидевших,  которые торопливо лезли за
пазуху или за голенище,  доставали тряпицы;  в них были завернуты свитки с
"свободными проходами" и  отпусками*.  Когда  стрельцы  остановились перед
Касьяном, он сказал:
     _______________
          * О т п у с к  - паспорт.

     - Я здесь в лесу корье драл по кожевенному делу.
     - А проезжая грамотка есть?
     - У товарищей.
     - У товарищей?  Ишь какой! А твой товарищ где - здесь в лесу? Ты поди
не корье дерешь, а тулупы с прохожий?
     - Здравствуй,  знакомец,  -  раздался вкрадчивый голос.  - А ведь ты,
ей-ей,  нашенский,  из  Пеньков...  -  Рядом со  стрельцами стоял староста
Никита и, потирая руки, смотрел на Касьяна.
     Пристав,   опираясь  на  саблю,   сидел  за  столом  и   расспрашивал
целовальника, который, кланяясь, объяснял:
     - Здесь через засеку не пройти нигде, окромя этого шляха. Крепко была
сложена засека против татар.  Лес  самьй  прадедовский стоит,  нетронутый,
шириною верст на двадцать,  а  то и  больше.  А  тянется засека и вправо к
Алексину,  и влево к Веневу и Рязани.  Самая дрема,  болото,  вязь; только
медведям и жить.  Еще сохатые пробираются через чащу, а так ни конному, ни
пешему не пройти.
     Пристав, услыхав слова старосты, оторбался от целовальника.
     - Где нашенской? Этот малец? Он чей же будет?
     - Деда Тимофейки Чудь-палы приемыш. У него в кузнице кувалдой бьет. -
Подойдя ближе к  боярину,  староста шепнул ему на  ухо:  -  Верно,  и  все
бегунцы поблизости.  Надо  их  разыскать,  а  этого паренька,  если  будет
упираться и не скажет...
     - Тогда прижечь или прищемить. У меня он запоет!
     Один стрелец взял Касьяна за ворот:
     - Иди за мной!
     Вместе с Касьяном в кабаке было задержано еще несколько человек. Одни
падали на колени перед приставом и молили их отпустить, другие угрюмо шли,
исподлобья поглядывая по сторонам, точно отыскивая, куда бы им убежать. Но
стрельцы шли  по  бокам  с  отточенными бердышами и  привели задержанных к
бревенчатой башне.
     За арестованными шли в  стороне несколько любопытных и  всхлипывавша
девочка в синем сарафанчике, утиравшая кулаком слезы.
     Пойманные опустились на  землю под  башней.  Касьян улегся,  подложив
камень под голову.
     Аленка стояла невдалеке и  решила,  что Касьян ее  видел,  но нарочно
притворяется,  точно ее не знает.  Она повернула обратно, вышла из деревни
и,  когда  избы  скрылись за  кустами,  опрометью бросилась бежать  к  той
избенке,  где остались ее дед и бабка. Тимофейка, выслушав рассказ Аленки,
приподнялся и угрюмый уселся на телеге.
     Дарья, раскачиваясь, стала причитывать:
     - Тимофей  Савич,  родненький,  у  тебя  и  седины  и  разума  много.
Придумай, как спасти Касьяна. Ведь раскаленное знамя* припекут ко лбу. Или
суставы выдернут...
     _______________
          * З н а м я  - клеймо.

     Тимофей спустил ноги с  телеги,  что-то прошептал,  вытащил сундучок,
порылся в  нем  и  достал небольшой подпилок.  Потом  сердито накинулся на
Дарью:
     - Рано голосить начала. Скоренько давай мне каравай и кувшин.
     Дарья  разом  умолкла,   достала  из  мешка  черного  хлеба.  Тимофей
осторожно прорезал ножиком отверстие в  хлебе  около нижней корки,  всунул
туда подпильник и залепил мякишем.
     - Ну,  смотри,  Аленка,  будь сторожка да оглядчива. Перед самым ямом
зачерпни воды и  побойчее иди.  А  там поплачь перед стражниками и  скажи:
"Позволь,   дяденька,   парнишке  запасу  передать".   Да  говори  кротко,
незаристо.
     Аленка скрылась в сумерках.  Тягостно тянулось время.  Бабка ходила к
самому  яму,  высматривала,  слышала и  голоса и  песни  и  растревоженна
вернулась.
     Месяц  острыми рогами высунулся из  леса  и  стоял над  избой,  когда
послышался  шорох  травы  и   возле  телеги  выросли  две   тени.   Аленка
вскарабкалась на телегу, свернулась калачиком и, закрывшись тулупом, разом
заснула. Касьян шел прихрамывая.
     - Подпильник пригодился,  - сказал Касьян. - Каины опились, надели на
ногу мне обруч железный с  замком и  с  цепью,  а на цепи второй обруч дл
соседа беглого.  Тот спать завалился, а я все ворочал вагранкой, как бы из
беды  вывернуться.  Аленку пропустил стрелец.  Она  меня  нашла и  шепчет:
"Бабка каравай шлет,  смотри -  зуб не сломай".  Я смекнул, не зря она так
говорит.  Разломал каравай,  нащупал  железку  и  стал  замок  перетирать.
Времени много прошло,  ладонь стер до крови.  Разогнул я  обруч,  а  там в
темноте  пролез  мимо  стражника и  выбрался на  дорогу.  А  только  здесь
оставаться нам  смерть,  утром  пристав со  стрельцами облавой все  кругом
обшарит. Надо уйти немедля в самую чащу.
     - Не в чащу,  - сказал вынырнувший откуда-то и пропадавший целый день
бурлак.  -  Я  уже разведал.  Есть тропа,  ведет она через болота на  реку
Глядяшку.  Там копачи-ровщики и молотобойцы рудную землю достают и плавят.
Туда надо путь держать.
     Разыскали в кустах Гнедка,  впрягли его в телегу,  и по едва заметной
тропе бегунцы потянулись в глубину темного безмолвного леса.
     Бурлак, шагая возле телеги, объяснял лежавшему в ней деду:
     - Эта речка здесь Беспута. Нам только от нее отойти, перевалить через
увал,  и  там выйдем к речке Глядяшке.  Она вливается в речку Тулицу:  про
Тулицу ты уже слышал - на Тулице стоит город Тула.
     - И куда ж ты нас ведешь?  Смотри, брат, еще туда приведешь, откуда и
не  выберешься.  Ты  ведь даже не сказал,  как тебя звать,  как по батюшке
величать.
     Бурлак тряхнул темной гривой и, подмигнув, сказал:
     - Для ярыжки и дьячка я зовусь как когда придется:  иной раз Кузькой,
иной Терехой. А тебе я правду скажу, зовусь я Наумка Кобель - такое уж мне
прозвище дали, что очень я бродящий, как пес бездомный.


                          5. ГОРОДИЩЕНСКИЙ ЗАВОД

     Гнедко, не торопясь, протащил телегу по размытой исковерканной дороге
через,  казалось бы,  непроходимую засеку.  Всюду  Наумка  Кобель  находил
тропу, обходы и пролазы.
     У  деда  медленно  заживала  рана.  Но  Тимофейка уже  перестал ждать
смерти,  а  рассказывал о  вольной жизни в Уральских горах,  на понизовьях
Волги и в далекой Сибири.
     - Пускай  меня  ловят,  пускай в  железы клепают,  в  клетку садят  -
Тимофейка отовсюду уйдет. Не бывать больше на мне боярскому хомуту.
     Через несколько дней  скитаний по  лесу  сумрачная чаща кончилась,  и
показались прогалины.  Вымазанные сажей  люди  ходили возле ям,  куда  они
складывали вывороченные пни  и  коряги.  Дым  подымался столбами в  разных
местах леса.
     - Здоровы будете! - крикнул Наумка.
     - Что за лесовики? - ответил один.
     - Были  лесовики-грибоеды,  теперь ищем где  почище,  чтоб попасть на
Городище.
     - Да тут и есть Городище, вон за рощей!
     - Знать, и вы с завода?
     - Все мы здесь закабаленные заводу - жжем уголь.
     - А как насчет работы? Ковачи здесь нужны? - прохрипел дед из телеги.
     - Не ты ли ковать собираешься? Тебе умирать пора.
     - Умри-ка ты сегодня, а я завтра...
     - Какой храпец!  Жизнь тебе, что ли, не мила, что ищешь прикабалитьс
к нашему заводу?
     - Там  виден будет тын,  где дед добудет алтын,  -  сказал Наумка.  -
Лучше объясни, где дорога.
     - Чего объяснять? Езжай прямо - к заводу и приедешь.
     Городищенский завод оказался множеством сараев и  изб,  рассыпавшихс
вдоль речки Глядяшки.  Четыре плотины подпирали речку,  образовав запруды.
Водяные мельницы осели возле плотины;  вертелись большие колеса, и тяжелые
глухие удары доносились из построек.
     Многочисленные  подводы  тянулись  с   разных  сторон.   Одни   везли
красновато-бурые  камни  -  железную руду,  другие -  уголь.  Возле подвод
шагали крестьяне, бабы и дети.
     - Не здесь ли хочешь остаться? - спросила бабка.
     - Деда,  поедем дальше,  -  поддержала Аленка. - Смотри, здесь народ,
ой,  сумрачный!  Видно, и здесь не лучше, чем было в Пеньках. А это что за
чудной человек?
     Мимо проходил высокий незнакомец, одетый непривычно для крестьянского
глаза.  Старое,  в морщинах, лицо было тщательно выбрито. На плечи накинут
темный плащ без  рукавов.  На  голове шляпа с  широкими,  загнутыми кверху
полями;  на ногах полубашмаки с медными пряжками и красные шерстяные чулки
до колен.
     - Што вам за люди?  -  спросил,  остановившись,  незнакомец. - Откуда
приехал?
     - Едем издалека,  -  ответил Наумка.  - Где были, оттуда сплыли. Ищем
работенки, пока есть силенки. Не все же на одном месте век вековать.
     - Ковать? Ви умеить ковать?
     - Я говорю -  не в одном же месте век вековать,  сиднем сидеть.  Да и
ковать мы тоже умеем.
     - Мне  надо челофек умей ковать.  Работа есть,  хлеб я  давай,  лапти
давай и крупа давай.  Ступай на староста Гафриля.  Эйн, цвей, дрей, иди на
съезжи изба.
     - Значит, мы на хозяйских харчах будем? А где жить? Где будет дом?
     - Дом?  Зачем дом?  Лес  близко,  в  лесу дрова много,  дом  ви  сами
строить.
     - А жалованье какое положите?
     Незнакомец сердито постучал тростью по телеге:
     - Жаливане?  Все ви  хотить сейчас жаливане.  Сперва надо посмотреть,
что ви умеить делять,  а  тогда и  говорить,  какой вам жаливане.  Искайте
старост Гафриля.
     И  незнакомец  зашагал  дальше,   опираясь  на  трость  с  серебряным
набалдашником.
     Попадавшиеся навстречу  крестьяне с  возами  снимали  шапки  и  низко
кланялись, крича:
     - Добрый день, Петр Гаврилович!
     - Кто  же  это  такой?  -  спросил  Наумка  проходившего мимо  худого
крестьянина. Он подгонял облезлую лошаденку с телегой, полной угля.
     - Как ты не знаешь?  Видно,  дальний.  Это хозяин всего завода, немец
Петр Гаврилович Марселис*.  Ну и сердитый! Понукает работать день-деньской
и всех еще колотит своим посошком.
     _______________
          * В  описываемое время Городищенский завод принадлежал датчанину
     Петру Марселису.  Основан завод был голландцем Винниусом, устроителем
     нескольких железолитейных заводов.

     - Знать, работы много?
     - Дай только работы, да день мал!
     - Разве нельзя уйти отсюда?
     - А куда уйдешь?  Мы Саломыховской волости,  двести пятьдесят дворов.
Все по царской грамоте приписаны к заводу, народ нужной, бедный.
     Только Наумка стал расспрашивать о  харчах и жалованье,  как разговор
был прерван окриком:
     - Чего стал? Будешь в праздник разводить лясы. Домнушка не ждет, угл
просит. - К крестьянину подбежал мужик с длинным батогом в руке. Он ударил
батогом сперва по спине лошаденки, потом по шапке мужика.
     - Но-но, Сивка, трогай!
     Телега покатила дальше,  раскачиваясь из стороны в сторону, а человек
с  батогом подскочил к Наумке,  уставился на него,  затем быстро перешел к
Касьяну. Схватив его за руку, повернул ладонь, вмиг очутился около телеги,
нагнулся к деду и потряс его за плечо.
     - Никак, подыхаешь? У нас отъешься. Немец вдвойне хлеба даст. Беглый,
сразу  видно.  Каширские или  подальше?  Никуда  не  бегите,  зиму  у  нас
перезимуете. Работа всех прокормит.
     Человек с батогом подбежал к бабке, которая отвернулась, заворчав:
     - Ну тебя, чего ищешь?
     - Чего ищу?  Работничков ищу.  Немец наш для кого работает?  Для цар
работает,  по царскому приказу работает,  ядра каленые льет. А вы для цар
постараться не хотите?
     - Что же мы можем здесь делать? - сказал Наумка. - Мы посошные, около
землицы ходим.
     - Какие такие посошные,  - ответил человек с батогом, роясь в телеге.
- Эге, вот и кувалда, и ручник, и клещи, и ось жел