н-Хатун    с    малолетним   сыном    и    ее
служанки-китаянки.
     Перед желтым шатром,  на выметенной площадке,  горели постоянные огни
на сложенных из камней двенадцати жертвенниках.  Между этими огнями должны
были проходить все,  являвшиеся на поклон к великому кагану. Этими огнями,
как объясняли завывавшие заклинания шаманы, очищаются преступные замыслы и
отгоняются злые джинны, вьющиеся невидимо вокруг злоумышленника.
     С  одной стороны шатра был  привязан к  литому золотому приколу белый
жеребец Сэтэр.  У  него были огненные глаза и белая шерсть по черной коже.
Ни  один человек не  садился на  него.  Во  время походов Чингисхана,  как
объясняли знающие,  на  этом  белоснежном жеребце  Сэтэре  ехал  невидимый
могучий бог войны Сульдэ,  покровитель войска монголов,  который вел их  к
потрясающим победам.
     По  другую сторону шатра стоял всегда оседланный широкогрудый жеребец
Найман,  любимый боевой конь Чингисхана,  светло-рыжий, с черными ногами и
хвостом и черным ремнем вдоль хребта, - потомок диких степных лошадей.
     Возле священного коня Сэтэра было воткнуто в землю высокое бамбуковое
древко с белым девятихвостым знаменем и с изображением беркута,  держащего
в когтях коршуна.  А невдалеке,  в ограде,  находились отборные кобылицы с
жеребятами. Их каган держал при себе, чтобы всегда иметь свежий, пенящийся
кумыс.
     Вокруг     кургана     расположились     три      кольца     дозорных
телохранителей-тургаудов.  Вооруженные, в кольчугах и железных шлемах, они
следили,  чтобы ни одно живое существо не приблизилось к  священному шатру
повелителя монголов.
     А дальше, в степи, широким кругом рассыпались черные монгольские юрты
и  рыжие тангутские шатры:  это был личный стан -  лагерь тысячи избранных
телохранителей на  белых  конях.  В  эту  охрану  входили  только  сыновья
знатнейших ханов.  Из  них  каган  выбирал  наиболее сметливых,  смелых  и
назначал их начальниками отрядов.
     Еще дальше раскинулись другие станы,  они тянулись по степи и уходили
к  покрытым густым лесом  голубым горам.  Между  станами паслись верблюды,
быки и табуны разношерстных коней.  Конюхи с гиканьем скакали,  размахивая
шестами с  арканами,  и следили,  чтобы кони разных табунов не смешивались
или не приближались к косякам кобылиц с жеребятами.
     Лагерь монголов жил своей особой жизнью, своими порядками и обычаями.
Войско казалось огромным. Про него ходили слухи, что оно велико и страшно,
как бушующее море,  но только один каган и  его ближайшие помощники знали,
что монгольских воинов,  двинувшихся на завоевание "вечерних стран",  было
всего сто  двадцать тысяч*.  С  этим войском "потрясатель вселенной" решил
завоевать Великий Хорезм и сопредельные страны.
     _______________
          * Остальные    воины    огромного    войска   были   из   других
     присоединившихся к походу народов и племен.

                                  _____

     В  знойный  полдень  без  ветра  над  степью  дрожали волны  горячего
воздуха.  Весь лагерь Чингисхана дремал,  и даже кони, обычно бродившие по
равнине,  теперь  стояли  неподвижно,  сбившись в  табуны,  и,  равномерно
покачивая головами, отгоняли вьющихся вокруг них слепней.
     Издалека,  точно  жужжание мухи,  донесся тонкий тягучий звук.  Потом
стал выделяться быстрый перезвон бубенцов. Уже было видно, как клубок пыли
катился по  дороге...  Два  всадника мчались в  лагерь.  Они  доскакали до
черных монгольских юрт,  где  одна лошадь грохнулась о  землю,  а  всадник
перелетел через голову.
     Выбежавшие тургауды,  подхватив  лошадей  под  уздцы,  провели  их  к
заставе. Оттуда, в сопровождении часовых, оба прибывших прошли в загородку
для жеребят,  где нашли Чингисхана.  Большой,  грузный человек,  с длинной
рыжей,  полуседой бородой,  в  черной  простой  одежде  пастуха,  в  белых
замшевых сапогах,  сидел  на  корточках перед белой кобылицей и,  жмурясь,
следил за  тем,  как  серый,  мышиного цвета жеребенок,  на  длинных,  еще
неуверенных ногах, тыкал мордочкой в розовое вымя матки.
     Двое прибывших были перевязаны тряпками.  Лица их распухли,  покрытые
волдырями.  Они,  видно,  так изменились,  что каган,  повернувшись к ним,
удивленно спросил:
     - Кто вы?
     - Великий каган!  Мы раньше были твоими тысячниками,  а  теперь стали
выходцами из могилы!  Шах Хорезма захотел потешиться над нами и принял нас
как разбойников, а его приближенные, надменные ханы, подожгли нам бороды -
честь и  достоинство воина!  Затем нас  провели до  границы,  где отобрали
коней и все наши вещи и вытолкали опозоренными.
     - А где мой верный помощник и соратник Ибн-Кефредж-Богра?
     - За  то,  что  он  твердо прочел твое  письмо,  собаки,  подвывавшие
хорезмской свинье, зарубили его.
     - Как?!    Зарубили    моего    посла?!    Убит    храбрый,    верный
Ибн-Кефредж-Богра?
     - Увы, это случилось!..
     Чингисхан завыл.  Он  схватил горсть  песку  и  высыпал его  себе  на
голову.  Он кулаками растирал лицо, по которому потекли слезы. Он бросился
вперед  и,  грузный,  тяжело  шлепая  косолапыми ногами в  белых  замшевых
сапогах,  побежал по  пыльной дороге.  За  ним побежали все бывшие вблизи,
присоединялись новые воины,  пробудившиеся от  крика,  не понимая,  отчего
произошла тревога.
     Каган,  задыхаясь, добежал до коновязи, оторвал от прикола ближайшего
неоседланного коня,  схватил его  за  загривок,  навалился ему на  спину и
понесся через степь к  голубой горе.  Прибежавшие сыновья Чингисхана и все
тургауды помчались за ним.
     Они прискакали к подножью высокой горы. На выступе серой скалы, среди
искривленных,  низкорослых сосен,  стоял каган.  Он был виден издалека. Он
снял шапку, надел ее на кулак, а пояс повесил на шею, это означало, что он
всецело себя "отдает на волю неба".  Слезы,  большие и блестящие, текли по
смуглому лицу, по которому каган размазал землю.
     - Вечное синее небо!  Ты спасаешь праведных и наказываешь виновных! -
кричал каган.  -  Ты накажешь жестоко нечестивых мусульман! Слышите ли вы,
мои храбрые багатуры:  мусульманский шах убил посланного мною с  дружеским
письмом преданного моего посла,  и  его слуги спалили огнем,  точно свиные
туши,  бороды еще двух других послов.  Они выгнали их,  как бродяг,  отняв
лошадей. По приказу Хорезм-шаха перебиты мои купцы, посланные торговать, и
захвачены все их товары... Будем ли мы это терпеть?
     - Веди нас!  - кричали монголы. - Мы вырежем их города, перебьем всех
с женами и детьми!.. Мы заберем весь их скот и лошадей!
     - Там,  в Хорезме,  не бывает морозов и холодных буранов! - продолжал
зычно реветь Чингисхан.  - Там всегда лето, там растут сладкие дыни, вата,
виноград...  Там на  лугах трижды в  лето вырастает трава.  Мы  отнимем их
земли,  сожжем и сровняем с землей их города. На месте разрушенных селений
мы посеем ячмень,  и там будут пастись наши выносливые кони,  и раскинутся
монгольские кочевья с нашими преданными женами и детьми. Готовы ли вы идти
на мусульманские земли?
     - Укажи нам только,  где враги,  а мы их вырежем и в землю втопчем! -
кричали монголы.
     - Настала "счастливая луна"*, и я приказываю немедленно подниматься в
поход на вечерние страны!..
     _______________
          * "Сїчїаїсїтїлїиївїаїяї   лїуїнїа"   -  то  есть  день,  который
     шаманами признан "счастливым" для начала какого-либо дела или похода.


     К   вечеру  Чингисхан  вернулся  в   свой  шатер  и   созвал  старших
военачальников.  Тут  были  и  покрытые славою побед  соратники юных  дней
кагана,  сгорбленные,  седые,  высохшие,  с  отвислыми щеками,  и молодые,
выдвинутые проницательным его  умом  багадуры,  горящие жаждой возвышения,
славы и  богатства.  Их  было тридцать,  и  каждый имел под своим знаменем
тумен - десять тысяч всадников, вооруженных и вполне готовых к походу.
     Чингисхан, довольный обильным пиром и началом нового похода, сидел на
троне, подобрав ноги. Громко чавкая, он брал куски жареного мяса и совал в
рот  тем  из  гостей,  которым хотел  выразить милость.  К  концу пира  он
спросил:
     - Где мой недремлющий уйгур?
     Сейчас же  в  шатер  вошел  престарелый секретарь и  хранитель печати
уйгур Измаил-Ходжа; согнувшись, приблизился к трону и опустился на колени,
держа над головой пергаментный свиток.
     - Написал ли  ты  письмо убийце моего  посла,  дерзкому шаху  Хорезма
Мухаммеду?
     - Уже готово, мой повелитель!
     - Отлично! Читай!
     Измаил-Ходжа начал читать нараспев:
     - "Вечное синее  небо  воздвигло меня  каганом всех  народов.  Такого
обширного царства,  как мое, еще никто не создавал с древнейших времен. За
непокорность государей я громлю их земли,  приводя в ужас жителей.  Почему
же ты поступаешь непочтительно?  Как мог ты оскорбить моих послов? Пока не
поздно, одумайся..."
     Чингисхан опустил с трона ноги, как бешеный бросился на Измаила-Ходжу
и вырвал из его рук недочитанное длинное послание.
     - Кому  ты  пишешь?  Достойному говорить со  мной  владыке  или  сыну
желтоухой собаки?  Так ли нужно говорить с  врагами?  Ты,  верно,  хочешь,
чтобы шах Мухаммед подумал, будто я его боюсь?.. Дайте другого писца!
     Измаил-Ходжа лежал,  уткнувшись лицом в  ковер и  трясясь от  страха.
Каган схватил его за  пояс,  выволок из шатра и  бросил у  входа,  толкнув
ногой.
     Чингисхан вернулся в  шатер  и  снова  взобрался с  ногами  на  трон.
Обхватив руками правое колено,  он  долго сидел на  пятке левой ноги.  Его
зеленые глаза то расширялись, то суживались, как у кошки.
     Возле трона появился другой писец с  калямом,  чернильницей и  чистым
листом пергамента.  А Чингисхан,  сощурив злые глаза, все молчал, смотря в
одну точку. Затем он повернулся к писцу.
     - Напиши так: "ТЫ ХОТЕЛ ВОЙНЫ - ТЫ ЕЕ ПОЛУЧИШЬ!.." Печать!
     Он схватил золотую печать,  смоченную синей краской,  и приложил ее к
письму. На пергаменте появился оттиск:

                Бог на небе. Каган - божья мощь на земле,
                Повелитель скрещения планет*.
                Печать владыки всех людей.
     _______________
          * Сїкїрїеїщїеїнїиїеї  пїлїаїнїеїт.  По  астрологическому  учению
     того времени каждый человек имеет  свою  планету-покровительницу.  От
     скрещения хода планет разных лиц происходят перемены в их судьбе.

     И в безмолвии затаивших дыхание гостей Чингисхан вдруг заревел боевой
клич монголов, бросающихся в атаку:
     - Кю-ур! Кю-ур! Кю-ур!
     Узнав  голос  хозяина,  заржали привязанные за  пологом шатра любимые
жеребцы Чингисхана.  Через несколько мгновений во всех концах лагеря стали
перекликаться монгольские кони.
     - Письмо отослать... на мусульманскую границу... Гонцу дать охрану...
Триста всадников...
     Писец  вышел  из  шатра,  а  каган,  обратившись  снова  к  сидевшим,
заговорил ласковым, мурлыкающим голосом:
     - Скоро в  мусульманских землях мы повеселимся.  Я  уже вижу,  как от
лошадиного пота туманом затянутся и цветущие сады, и поля, и солнце... Как
будут бежать испуганные люди и  визжать звериным криком увлекаемые арканом
женщины.  Там  реки  потекут красные,  как  это  вино,  и  закоптелое небо
раскалится от дыма горящих селений и городов...
     Он зажмурил глаза и,  подняв толстый,  короткий палец, прислушивался,
как  по  всему  лагерю продолжали перекликаться жеребцы,  слышались крики:
"Кю-ур!  Кю-ур!  Кю-ур!"  -  и  все  более  усиливался гул  пробудившегося
монгольского войска.


                        VII. БЕЙСЯ ЗА СВОЕ СЧАСТЬЕ

                                        Если мы  попросим  мира   у   этих
                                   врагов  с собачьим сердцем - мудрыми не
                                   назовет нас  мудрец.  Уйти  без  боя  -
                                   значит отдать им на разграбление мир.

                                         Иїзї аїрїаїбїсїкїоїйї сїкїаїзїкїи


     Получив  от  Чингисхана грозное  письмо  из  шести  слов,  Хорезм-шах
Мухаммед созвал чрезвычайный совет из  главных военачальников,  знатнейших
ханов,  высших сановников и седобородых имамов.  Усевшись тесным кругом на
коврах,  все,  ожидая шаха,  говорили о его военном опыте,  о том, что он,
конечно,  сумеет  быстро  и  победоносно  вывести  страну  из  бедствия  и
разгромить нечистых кяфиров*.
     _______________
          * Кїяїфїиїр - иноверец (немусульманин).

     Мухаммед долго не показывался. Он в это время находился во внутренних
покоях дворца,  где у него хранилось редкое оружие:  иранское, индийское и
арабское.   Там,   вдали   от   людей,   он   совещался  со   своим  сыном
Джелаль-эд-Дином.  Шах-ин-шах был озабочен и  очень мрачен.  Сын,  с  виду
спокойный,  как  всегда,  горел  как  в  лихорадке и  отирал лоб  шелковым
платком. Шах говорил вполголоса:
     - Я  встревожен...  Гонцы прибыли сразу с трех сторон...  Черные тучи
надвигаются отовсюду!
     - На то и война, - заметил холодно Джелаль-эд-Дин.
     - Первый  гонец  донес,   что   рыжий  тигр  Чингисхан  уже   овладел
пограничным городом Отраром, захватил его начальника Инальчик-Каир-хана и,
чтобы насытиться местью,  приказал залить расплавленным серебром ему глаза
и уши... Теперь Чингисхан, наверное, уже двинулся сюда, чтобы найти меня.
     - Пусть придет! Его мы и ждем!
     - Ты даже и в грозу ужасных бедствий остаешься беспечным.
     - У нас столько войска, что отчаиваться незачем.
     - Второй гонец прибыл с юга,  -  шептал Мухаммед. - Он уверяет, что в
Кашгарских горах уже видели разъезды монголов.
     Джелаль-эд-Дин пожал плечами:
     - Какой-нибудь небольшой отряд. Теперь, ранней весной, большое войско
полегло бы на засыпанных снегом перевалах.
     - Однако,  спустившись с  гор,  монгольский отряд загородил нам  путь
отступления в сторону Индии.
     - Отец,  что ты говоришь?  Зачем нам куда-то отступать?  Все огромное
войско в твоих руках и ждет приказа о выступлении.
     - Вот  еще  донесение:  монгольские разъезды  уже  замечены в  песках
Кызылкумов!
     - Хазрет,  ведь ты же сам направил в  пески отряд всадников в  десять
тысяч коней.
     - Эти всадники не удержат монголов,  -  бормотал Мухаммед и  озирался
кругом,  точно боясь, что монгольские воины уже появились за его спиной. -
Может быть,  краснобородый зверь уже подкрадывается к  Бухаре,  его отряды
рыщут кругом, отыскивая нас? Нам с тобою нужно скорее уехать отсюда!
     Джелаль-эд-Дин  молчал  и  в  бешенстве разорвал  в  клочья  шелковый
платок.
     - Отчего ты не отвечаешь?
     - Ты считаешь меня безумцем... Что ж я могу еще сказать?
     - Я приказываю тебе говорить.
     - Тогда я скажу,  а ты можешь меня помиловать или отрубить голову.  -
Джелаль-эд-Дин  говорил горячо,  и  губы  его  дрожали.  -  Если проклятый
Чингисхан уже идет сюда,  то  наши войска должны не  прятаться за высокими
стенами городов,  а искать его, убийцу, истребителя мирных народов... Я бы
выгнал в поле всех кипчакских ханов,  храбрых,  когда нужно сдирать кожу с
наших покорных поселян,  но  трепетных,  как  листья,  в  этот суровый час
войны...  Я  бы  им запретил под угрозой смерти входить в  ворота городов.
Пусть стоят лагерем в поле.  Защита воина - острие его меча и верный конь.
Рыжий тигр идет сюда?.. Тем лучше! Значит, нам уже известен его путь. Надо
повернуть коней и  идти  по  его  следам,  кусать его  пятки,  становиться
преградой на его пути,  нападать со всех сторон, как волчья стая, избивать
его верблюдов и вырывать с мясом клочья его рыжей шкуры... Какая польза от
того,  что в  Самарканде за  стенами укрылось сто тысяч кипчакских воинов,
большей частью всадников, которым место в поле? Они только жрут баранов, а
их благородные кони исходят силой...
     - Ты осуждаешь приказы твоего отца? Я давно это заметил... Ты жаждешь
моей гибели!
     Джелаль-эд-Дин опустил глаза, и голос его звучал глубокой грустью:
     - Это не так.  Я  не оставлю тебя в трудное время,  когда потрясается
вселенная.  Но я клянусь памятью своего любимого Искендера Зулькарнайна: я
безумец,  что так покорно и нерешительно тебе во всем уступал.  К чему все
твое огромное войско,  четыреста тысяч молодцов,  если оно не стоит боевым
лагерем,  если оно не  готово броситься на  врага по одному движению твоей
руки?  К чему высокие стены городов,  если за ними прячутся не жены и дети
наши,  а вооруженные силачи, укрывшиеся под одеялами трясущихся женщин! Ты
можешь казнить меня,  но сделай как я говорю.  Отец,  поедем в Самарканд и
двинемся...
     - Только в Иран или Индию!..
     - Нет!  Нам остались на выбор только два решения: мужество борьбы или
позорная смерть в изгнании...  Мы с войском выйдем в открытое поле,  чтобы
схватиться с  монголами...  Мы  будем стремительны,  как  удар  молнии,  и
неуловимы,  как  ночные тени...  Клянусь моей головой,  что ты  победишь и
прославишься, как шахид - великий полководец! Не медли, действуй!
     - Ты  не  полководец,  -  сказал  величественно  шах,  подняв  палец,
украшенный  алмазным  перстнем.  -  Ты  храбрый  джигит,  ты  можешь  быть
начальником тысячи,  даже нескольких тысяч джигитов,  которые как безумные
налетят на  врага...  Я  же  не  могу поступать как храбрый,  но  безумный
джигит...   Я  правитель  великой  страны  и  должен  все  продумать,  все
предусмотреть.  Я решил иначе. Я оставлю войско моим военачальникам, а сам
уеду в  Иран,  где  соберу огромное свежее войско.  Я  вижу,  что  счастье
оставило меня! В Иране оно ко мне вернется...
     - Счастье?  -  воскликнул  с  яростью  Джелаль-эд-Дин.  -  Что  такое
счастье?  Разве счастье может покинуть смелого? Нельзя убегать от счастья!
Надо гнаться за ним,  нагонять его, хватать за волосы и подгибать под свое
колено... Вот как добиваются счастья!
     - Довольно! Довольно! Ты навсегда останешься взбалмошным джигитом!
     Джелаль-эд-Дин поцеловал край одежды отца и вышел из комнаты.  В этот
день он скрылся, и Хорезм-шах долгое время не имел о нем никаких известий.

                                  _____

     Хорезм-шах прошел в  залу военного совещания непроницаемый и мрачный.
Он величественно уселся на золоченом троне. Шейх-уль-ислам прочел молитву,
закончив ее словами:
     - Да  сохранит великий творец  благословенные цветущие земли  Хорезма
для пользы и славы падишаха.
     Все подняли ладони и провели концами пальцев по бороде. Шах сказал:
     - Я  жду помощи от каждого из вас.  Пусть все по очереди укажут меры,
которые считают наилучшими.
     Первым говорил великий имам,  украшенный познаниями во многих науках,
престарелый  Шихаб-эд-Дин-Хиваки,   прозванный  "столп  веры  и   твердыня
царства".
     - Я повторяю здесь то,  что всегда говорил с высоты мембера в мечети:
"Кто  будет убит при  защите своей жизни и  имущества,  тот  мученик,  тот
шахид". Все сейчас должны из мрака мирских дел выйти на путь повиновения и
разбить отряды забот мечом отваги и усердия!
     - Мы  все  готовы сложить наши головы на  поле битвы!  -  воскликнули
сидевшие.
     - Но что же ты советуешь? - спросил шах.
     - Ты - великий полководец. Ты - новый Искендер! - сказал старый имам.
- Ты должен двинуть все твои бесчисленные войска на берега Сейхуна* и  там
в решительной битве обрушиться на язычников-монголов. Ты должен со свежими
силами напасть на врагов, прежде чем они успеют отдохнуть от тяжелого пути
по пустыням Азии!
     _______________
          * Сїеїйїхїуїн - Сырдарья.

     Мухаммед опустил глаза, промолчал и приказал говорить следующему.
     Один кипчакский хан сказал:
     - Необходимо  пропустить  монголов  во   внутренние  пределы   нашего
царства. Тут, зная хорошо местность, мы легко их уничтожим.
     Другие  кипчакские ханы  советовали избегать  решительного сражения и
предоставить Самарканд и  Бухару своей  участи,  полагаясь на  крепость их
высоких стен,  а  позаботиться лишь  о  защите переправы через многоводную
реку Джейхун* - чтобы не пропустить монголов