помощью, обнаружены были
мною  мощи  ученика  святого Петра, четвертого архиепископа римского святого
Климента,  сосланного,  как известно, в  Таврию  в  сотом году  от рождества
Христова  и  мученически  принявшего смерть  в  водах  Черного моря. Теперь,
спустя восемь веков, волею Господней, мощи святого  великомученика Климента,
автора  знаменитых   "Посланий  к  девственницам",   вновь  обретены!.."  --
Константин  вдруг  остановился, рассеянно замолчал. -- Вот только куда я  их
сунул? Кажется, в том сундуке, где книги...
     Мефодий опять тихо смеялся, склонившись над пергаментом.
     Папа Николай  I до их приезда в Рим не дожил -- о его смерти Константин
и Мефодий узнали по дороге, ожидая корабля в Дубровнике.
     Но   папа   Адриан  II,  преемник  Николая,  тоже  оценил  подарок   по
достоинству.  Уже  в  дне  пути  от  Рима  Константина  и Мефодия  встречала
торжественная делегация: красивый зеленый  холм, на  который, вывернув из-за
небольшой рощицы, стала взбираться дорога, сверкал издалека пестрой россыпью
раззолоченных одежд духовенства.  Ближе  к  Риму процессия вошла  в  плотную
толпу  горожан. Солдаты с трудом сдерживали натиск всех,  ктопытался хотя бы
коснуться золотых носилок, на которых лежали, покрытые расшитым драгоценными
камнями покрывалом, чудотворные мощи святого Климента.
     За носилками следовал паланкин  папы,  потом  -- рядом -- два паланкина
поменьше,   в   которых  сидели   Константин  и   Мефодий,  следом,  пешком,
архиепископы, епископы...
     -- Ты хоть что-нибудь похожее мог  себе представить? --  весело спросил
Константин, оглядываясь по сторонам.
     -- Нет, приятно, а? Хотя даже как-то неловко немножко...
     --  Отчего  неловко? Мы  же  их  не  обманываем  --  они  и  вправду из
Херсонеса...
     Какой-то увечный,  проскочив между солдатами, с  криком вцепился в край
покрывала,  чуть  не  опрокинув  носилки  с  мощами,  упал  сам,  забился  в
судорогах. Его отволокли за оцепление.
     Процессия  приближалась к базилике святого  Петра. Константин и Мефодий
оглядывались по сторонам,  рассматривали церкви, дворцы, вглядывались в лица
людей.
     --  Хороший  город! -- сказал Мефодий. -- И  люди  самые обычные.  Тоже
хорошие.
     -- И я тем более не  пойму, зачем  наш Фотий их прошлого папу низложил?
-- это произошло почти два  года  назад, но много говорили об  этом скандале
еще до сих пор. -- Ты можешь мне это объяснить?
     -- Да  он, наверное, пошутил.  Тем более, что кто ж тут  его послушался
бы? Что ты, Фотия, что ли, не знаешь?
     -- С юмором у  него всегда было  неважно, -- покачал головой,  улыбаясь
радостно кричащим людям, Константин.
     Аббат Анастасий,  у которого  они остановились  -- тоже, как когда-то и
Константин при  Фотии, библиотекарь -- уже  в первый свободный  вечер собрал
друзей: послушать в исполнении самого Константина рассказ об обретении мощей
Климента.
     Посидели на удивление славно.  Глупых вопросов  почти никто не задавал.
Эпизод  с  якорем (привязанным, как  было  известно, перед смертью  к  ногам
Климента),  который Константин тоже  нашел недалеко  от костей, окончательно
удовлетворил затесавшихся зануд. Все остальные оказались прелестными людьми!
И вино было отменным: Константин рассказывал вначале о чудаковатом хазарском
Кагане,  потом  --  о  поездке  в  Сирию и  забавной дискуссии  с  тамошними
мусульманами, о Моравии, о новых буквах.
     А Мефодий  влез со  своей классической,  уже  десяток  раз  обкатанной,
байкой  о Фотии: так сказать, "кстати о хазарах".  Сейчас, когда еще  совсем
недавно только о Фотии все в Риме  и говорили (ругались папы с патриархами и
раньше  -- но в этот раз, похоже, дело, действительно, слишком далеко зашло)
-- успех байки был потрясающим!
     Байка  заключалась  в  том,  что  Фотий  --  из  хазар.  И  в  качестве
подтверждения этого приводилась фраза  императора Михаила.  Выслушав однажды
жалобу государственного  секретаря на то,  что Фотий распространяет учение о
двух душах  в  человеке (вследствие  чего прислуга  требует  двойной  паек),
Михаил, якобы, ужасно развеселился и сказал:
     -- Так вот что проповедует эта хазарская рожа!.. -- отсюда и пошло.
     -- А он... Фотий... Он, что, и вправду так считает? Что... их две?.. --
испуганно  спросил какой-то  молоденький  монах. --  Я  читал,  что  хазары,
действительно, это говорят... Но Фотий же...
     Все захохотали.
     -- За слова Михаила -- я  ручаюсь, -- сказал  Мефодий. --  А остальное,
так сказать,  люди рассказали. Нет, конечно, может он и вправду так считает,
я  откуда знаю? На эту  тему мы с  ним, кажется,  не  говорили. Вот  про его
любимое "филиокве" -- сколько угодно. А про две души -- что-то не помню...
     -- А вообще-то,  он, несомненно,  хазар,  -- подытожил Константин. -- В
душе, по крайней мере.
     Разошлись  только  глубокой   ночью,  Константин,  усталый,   но  очень
довольный первым проведенным в  Риме днем,  уснул, едва  коснувшись  головой
подушки.
     Телеги продолжали катиться.
     Этот сон -- один и тот же -- снился Константину вот уже который месяц.
     Почти каждую ночь. Попытавшись однажды прикинуть, сколько за это  время
мимо него прокатилось телег, Константин испугался.
     По  утрам,  вспоминая  сон,  он  становился  мрачным.   А  со  временем
почувствовал,  что  уже  просто  болен.  Мефодий  тоже  заметил  перемену  в
Константине, но пока молчал. Ничего не говорил и сам Константин -- пока было
не до этого.
     Приближался  ответственнейший  богословский   диспут.  Этакий  как   бы
экзамен...  От него зависело --  продолжатся  скандалы  в  Моравии, или нет.
Константин и Мефодий  были  уверены в успехе, но, все равно, как и  положено
перед экзаменом, немного волновались -- два дня перечитывали, сидя во дворе,
на солнышке, Василия Великого и Григория Богослова.
     Экзамен,  как  и  ожидалось,  оказался простой  формальностью.  Римские
богословы,  по  сравнению  с  Константинопольскими,  были как-то  совсем  уж
простоваты...
     Анастасий, подслушивавший за дверью, крепко обнял вышедших  Константина
и  Мефодия  -- он волновался  гораздо больше  их.  И уже прикупил  несколько
кувшинчиков неплохого вина.
     Вечером  опять  собралась  приятная компания --  отметили успех.  Очень
хорошо посидели.
     Ночью,  уже  под  утро,  опять приснился  сон  с  телегами.  Константин
заинтересовался наконец, что же в них лежит. Оказалось,  что там камни. Или,
может быть, даже простые  кирпичи -- большие, в каждой телеге помногу. Легче
от этой новости ему не стало.
     Утром опять очень болела голова.
     С  головной болью стоял Константин на службе в базилике  святого Петра.
Лучшего  подтверждения прочности их теперешнего  положения в  Моравии нельзя
было и придумать. Папа Адриан  лично освятил подаренное ему  Константином  и
Мефодием   евангелие,   написанное   по-славянски,   новыми   значками.   Он
торжественно  водрузил  его в  алтаре  базилики,  на специально сделанном по
этому случаю позолоченном столике.
     -- Очень мило с его стороны, -- шепнул Константин Мефодию. -- Особенно,
если  учесть, что он не  знает славянского.  И не понимает в книге  ни одной
буквочки. Мало ли, что  я там  понаписал! Может я коран переписывал...  Нет,
правда  приятно.  Значит,  действительно  доверяет...  Славный  человек.  --
Мефодий  кивнул, не  поворачивая головы.  Константин помолчал, а потом опять
зашептал: --  Я никогда  и  представить  такого  не  мог...  Что мои детские
секретные закорючки --  я же их  придумал, чтобы  никто  понять не  мог  что
написано! -- и удостоятся вдруг... гм... такой высочайшей почести...
     Мефодий сурово покосился на Константина, но не удержался и чуть заметно
ему  подмигнул.  Последнее слово папы стихло  под сводом базилики и тут  же,
ниоткуда  и   отовсюду,  со  всех  сторон,  отраженный  стенами,  витражами,
рассеченный  колоннами,  зазвучал  торжественный  гимн  в  исполнении   хора
мальчиков.
     Вечером приехал с письмами гонец из Моравии. Там дело шло полным ходом:
школы  работали, в деньгах  нужды не было. Чуть-чуть неприятными были только
два  письма: от  Горазда  и Климента (тех самых,  первых, учеников).  Горазд
жаловался на  Климента, Наума  и  Ангелария, что они  затеяли  выдумать  еще
какие-то буквы!
     А Климент в своем письме  успокаивал: мол, ничего  страшного,  чего  он
(Горазд) кляузничает? Делаем  мы  это,  мол, просто так, для себя, никого не
учим... И даже объяснял, что за буквы они придумали.
     Константин, посмотрев на эти буквы, скривился: -- Никакой фантазии!  Ну
посмотри,  --  позвал  он Мефодия, -- ведь  сразу видно, что  простые  такие
ребята, ну разве так...  тупо... можно делать?.. -- он грустно отдал Мефодию
письмо. -- Тоже мне -- славянские Ульфилы...
     Климент  предлагал просто использовать греческие буквы и только для тех
звуков, которых у греков как бы не было -- придумал несколько новых значков.
Да и те -- слепил из греческих или вообще содрал из других языков.
     -- И те, которые у меня взял -- тоже спертые! Вот, букву для звука "Ш",
-- показал Константин, -- я и сам  в  еврейском... гм...  позаимствовал. Уже
недавно, правда. Видишь, на "ШИН" похоже... Фу, -- он отбросил письмо.
     Мефодий тоже поморщился.
     -- ...Ну никакой фантазии! -- обиженно повторил Константин.
     -- А  вроде такие были толковые мальчики... Напиши, поругай их, что ли,
немножко?
     -- Им же  тоже хочется прославиться! -- засмеялся Мефодий. -- Вот они и
стараются, как могут...
     Константин ничего не ответил, только пожал плечами, закрыл глаза...
     -- Ты не болен? -- спросил, наконец, Мефодий.
     Константин кивнул: -- Помру, видать, скоро! -- пошутил он.
     В тот же вечер, на закате, он в первый раз потерял сознание. Они втроем
--  с Анастасием  -- любовались,  стоя  на высокой  площадке  Башни  Ангела,
раскинувшимся  внизу   Римом,  Анастасий  перечислял,   показывая   пальцем,
возвышающиеся  повсюду  вокруг купола церквей,  говорил  их названия.  Вдруг
Константин с тихим стоном повалился на пол.
     Пришел он в себя только на следующее утро.
     --  Ты всю ночь бредил, -- сказал сидевший рядом Мефодий. -- Говорил...
даже напевал... на каком-то тарабарском языке.
     -- На каком?
     --  На  никаком! Похож, вроде бы, на  какие-то:  немножко  на арабский,
немножко  на немецкий, на еврейский  тоже, даже на славянский,  но разобрать
ничего не удается... Как будто бы я эти слова и знаю, но...
     Константин слабо улыбнулся: -- Это все сон.
     Мефодий удивился.
     -- Сон!  -- повторил Константин. -- Мне  уже очень давно снится  один и
тот же сон. В первый раз приснился еще в Константинополе. Помнишь,  когда ты
приперся ко мне среди ночи, а я спросил: "Если  приснилась  телега, то это к
чему?"
     -- Конечно помню! Я ответил...
     -- Так вот тогда мне в  первый раз это и приснилось. А теперь вот, уже,
наверное, месяц -- каждую ночь...
     И Константин рассказал свой сон --  все, что смог выяснить за эти годы:
сколько  тысяч телег прокатилось,  как часто опять проезжали знакомые телеги
(одну,  запряженную приметным  быком с  белыми  ушами и белой  кисточкой  на
хвосте, Константин видел три раза, правда, каждый раз с новым погонщиком).
     -- ...А  говорят они  все  на  том языке, который  я уже  давно пытаюсь
понять  и  который  ты сегодня  ночью  услышал, когда я  бредил, -- закончил
Константин.
     -- А что ты говорил?.. -- спросил Мефодий.
     -- Я за ними пытался  повторять,  -- Константин чуть не заплакал. --  Я
совсем чуть-чуть, совсем-совсем  чуть-чуть  не могу  вспомнить! Я  знаю,  но
забыл!.. Я все эти слова знаю! Точно знаю. Но почему-то забыл!..
     -- А куда они эти камни везут? -- спросил Мефодий.
     --   Куда?..   --  удивленно   переспросил   Константин.   --   А  ведь
действительно, давно пора узнать. Обязательно в следующий раз узнаю. Если до
этого не умру...
     Он  опять устало закрыл глаза. Потом, взяв Мефодия за руку, улыбнулся и
тихо спросил: -- Хоть сейчас, что ли, в монахи постричься, а, Мефодий? Давно
ведь уже хотел...
     Через три  дня, перед рассветом  (став  уже, в  монашестве,  Кириллом),
Константин попросил срочно привести к нему брата:
     -- Доброе утро, Кирилл! -- улыбнулся, войдя, Мефодий.
     -- Здорово, Мефодий! -- улыбнулся тот в ответ; за эти три дня он сильно
похудел и совсем ослабел -- не мог теперь даже приподнять головы.
     Мефодий  принес с  собой новые письма из  Моравии. Появилось следующее,
четвертое,  поколение учеников;  Горазд не поленился  посчитать, получалось,
что  писать и читать  за все время научилось  уже  более пятисот человек!  И
почти у каждого из них уже были свои ученики.
     Кирилл улыбнулся: -- Прижились-таки, похоже,  мои закорючки! Пятьсот...
Если каждый  научит еще  пятерых  -- две  с  половиной тысячи получится. Еще
через  годик -- двенадцать с половиной тысяч...  Уже лет  через пять  некого
будет учить! Представляешь  --  туча народа  сидит и  мои  закорючки рисует,
рисует...  Как,  говоришь,  их  выдумали   называть?  "Глаголицей"?   --  он
засмеялся. -- Хорошо хоть не "письмицей" какой-нибудь...
     -- Знал бы ты,  как твой любимый Климент свои новые буквы  назвал.  Те,
которые  как  греческие.  С  перепугу, наверное.  Почуял,  что  они  тебе не
понравится...
     -- Как?
     -- В честь тебя -- "константиницей" -- торжественно произнес Мефодий.
     Кирилл чуть не умер от смеха раньше срока.
     Переведя  наконец  дух,  он  посмотрел на  Мефодия:  --  Я  тебя  зачем
позвал-то...
     Выглядел Константин  теперь совсем плохо --  похудел, осунулся. Мефодий
сказал ему об  этом, Кирилл  улыбнулся:  -- Да я  и сам чувствую! Что уж тут
поделаешь. Устал. Три дня за ними шел.
     -- Что?..
     --  За телегами, говорю, шел. Выяснил я куда они кирпичи  везут.  Ни за
что не поверишь.
     Мефодий молчал.
     -- Два дня  брел  за  ними по обочине -- ровным счетом ничего. А  потом
вдалеке показалось...  Еще целый день  шел, пока понял что это за громадина.
Обычная  башня, кирпичная.  Только  очень высокая. Очень!  Почти  до  самого
неба... -- Кирилл улыбнулся, глядя на  вздрогнувшего Мефодия,  потом сказал:
-- Ну, прощай... Мне обратно пора. Вот  язык пойму -- еще чуть-чуть и пойму!
обязательно! я  уже  почти вспомнил! --  и  тогда... А если...  Я им  дорогу
загорожу,  вся  стройка  тогда  остановится...  --   он  говорил  все  тише,
невнятнее.
     Вошел Анастасий.  Он испуганно  посмотрел на  Кирилла  -- неподвижного,
лишь почти беззвучно  шевелящего губами,  заметил, как он,  с трудом  двигая
пальцем, чертит что-то на покрывале.
     -- Бредит, -- тихо объяснил Мефодий. Он заплакал.
     Потом  вскрикнул вдруг: -- Бычки!.. -- Испуганно  взглянул на замершего
Кирилла. -- Его же  бычки  задавят! Кирилл! --  он  затряс  его за плечи. --
Кирилл!!!
     Но, похоже, было уже поздно. И что  там на самом  деле произошло -- так
никто и не узнал. И до сих пор никто не знает.
     Зато отпевали Кирилла  очень торжественно, с подобающими  для человека,
нашедшего мощи святого Климента, почестями.
     С хором мальчиков из базилики Святого Петра.