к?".
     Мы  посмотрели  друг  другу  в   глаза.  Я  уже   улыбнулся,  собираясь
поблагодарить его от имени всех пассажиров,  но вместо этого почему-то полез
в карман, расстегнул кошелек, достал пятак.
     -- Сделаете так, чтобы выпал орел? Он задумался.
     -- А зачем? Это кому-то нужно? Понимаете, это должно быть нужным.
     Я вдруг сообразил:
     -- Вам! Вы зачем сюда сегодня пришли? Вы сами говорили. Вам ведь нужно,
чтобы вам поверили?.. Ну, или не  поверили, не знаю, что именно, да это и не
важно. Но ведь нужно же?
     -- Ну, давайте, попробую. Именно орел?  Может, давайте, что выпадет, то
и выпадет? Ладно, ладно, шучу... Вдруг вы и вправду поверите мне.
     Монета прыгала по платформе, кто-то оглянулся; я подошел, поднял ее.
     -- Ну, как?  -- спросил волшебник. Я молчал. -- Значит, и действительно
было нужно! Теперь верите? Верите? Или еще бросим. Давайте, давайте, сколько
нужно...
     Я почувствовал неприязнь в  его голосе, хотя  он по-прежнему  улыбался.
Подошел поезд. Опять из него вывалились люди... Он молчал.
     И я вдруг сказал ему: -- Верю. Без вас поезда не приходили бы.
     И сразу же -- испугался.  Стало даже  стыдно -- ну что за  чушь я несу,
что за чушь!..  Не может ведь этот худенький, невысокий  человечек управлять
целым метрополитеном. Не может такого быть, а орел у меня однажды даже шесть
раз  подряд  выпал,  и  что,  это  было  кому-то  нужно?  Я  опять посмотрел
волшебнику в глаза. Его взгляд как-то странно изменился.
     --  Правда, верите?  --  спросил  он тихонько.  И  уже  не улыбаясь. --
Значит...  это --  вы? Вы -- тот человек, которому было нужно мне  поверить?
Значит, это вы наколдовали, чтобы я сегодня сюда пришел? Вот вы какой! Я всю
жизнь пытался представить себе, как вы выглядите...
     Он рассматривал меня, потрогал осторожно плащ.
     -- Когда я умру? -- спросил он. Я вздрогнул.
     -- Когда это будет кому-нибудь  нужно, -- произнес я первое, что пришло
в голову.  Я успел почувствовать всю  кажущуюся комичность  ситуации и успел
понять, что комичного здесь очень мало, что н верит в то, что говорит. И что
я, кажется, стал его понимать...
     --  Ты сказал "кому-нибудь"? Значит, не тебе? И ты еще  не знаешь кому,
ты еще не нашел волшебника над собой?
     "Того, кому нужно то, что я делаю? Того,  кто, может быть, знает, когда
я умру? --  подумал я.  И тут же  подумал о ней.  Сегодня у нее  опять  было
плохое настроение...".
     -- Она же даже не знает еще о тебе, -- сказал я.
     -- Спросишь у нее что  со мной будет? Мне так тоскливо не знать, хорошо
или плохо все, что я делаю!..
     Опять подкатил поезд. Я  удивленно посмотрел  на волшебника. Он ведь не
думал сейчас о поездах, а вот он, пришел.
     --  Я  же  не могу  все  время думать  о  поездах, у меня все  это  уже
автоматически  получается.   Как,  кстати,  и  многое  остальное.  Самолеты,
например...
     Мы молчали. Людей на станции стало еще меньше.
     -- Спросишь?
     -- Она не скажет...
     -- Ну,  если она действительно твой волшебник, то ты этого просто знать
не можешь! От хозяина всего можно ожидать. Спроси на всякий случай.
     Он вырвал из блокнота лист, записал мне свой телефон.
     Я молчал. Все-таки, здесь было что-то не так!
     -- Послушай,  так не  может быть, -- сказал  я. -- Изображение не может
вслух признаваться, что оно  только  изображение, что  все  есть  как есть и
больше никак. Я вот -- не могу признаться, что  я, вот... -- я потрогал себя
за рукав, --  всего лишь кусочек ее театра, где она режиссер, начальник... И
ты -- не веришь, что ты теперь всего лишь кусочек моего личного театра!
     Не знаю, солгал он или нет, но он сказал: -- Верю.
     -- Так не бывает.
     -- А как же она?..
     Я молчал.
     Подъехала   подметальная  тележка,  ее  толкал  сморщенный  розовощекий
старичок с  большими белыми  усами. Он игриво  подтолкнул тележкой громадную
толстую женщину  в  красном  пальто, подмигнул нам  с волшебником и  покатил
дальше, не слушая, что ему говорит женщина. Колоритная  личность. Сидящая на
лавке за спиной волшебника маленькая  девочка с одной косичкой, почему-то не
сзади, а на боку, громко засмеялась. "Похоже, он  отдал мне весь свой театр.
Неужели он сам теперь только  актер?". Мне стало тревожно. Я  обвел взглядом
станцию, людей. Подумал: "Скоро придет  поезд..."  И точно.  Пришел. Причем,
точно по расписанию, как я и загадал.
     Из него, как и из всех предыдущих, вышли люди;  зашла -- только женщина
в красном.
     Я опомнился, заскочил в закрывавшуюся дверь. Женщина косо посмотрела на
меня, скривилась. На редкость уродливая женщина!
     Волшебник принял торжественную позу, расправил плечи, шутовски
     подмигнул  мне и, очень похожий на дирижера и  марионетку одновременно,
замахал по-дурацки руками, приказывая поезду уехать. Люди вокруг  него опять
улыбались.
     Я  ехал,  смотрел на свое  отражение в  темном  стекле и думал, что она
скажет, когда я расскажу про волшебника. И... вдруг что-нибудь... такое, про
что он говорил?
     Что  она скажет  -- зависит от настроения.  Если будет такое же, как...
Что делать,  чтобы  у  нее не было этих  приступов тоски? Разве у бога может
быть депрессия?..
     А, может  быть,  так  и лучше,  может и нужно именно так, как уже есть?
Нужно, чтобы иногда ей было плохо...
     Меня, признаюсь, передернуло от этой мысли.
     А  тут  еще и женщина  в  красном пальто улыбнулась.  Какая,  все-таки,
уродина. У нее были еще и золотые зубы...
     И ведь это я ей их наколдовал...


КАПЕЛЬНЫЕ СНЫ

     Засыпая,  зоолог  Саша  Михайлов  плакал  --  много  гадостей  за  день
произошло... Так, плача, и уснул.  Приснилось ему, что, увидев  жирное пятно
на его новой рубахе, Света трясется  от злости и  что-то беззвучно (сон  был
цветной, но немой) кричит, вытаращив глаза. Кричит, кричит, кричит. От этого
беззвучного крика зоологу Михайлову очень захотелось спать, в голову полезли
знакомые  мысли -- о том, что время проходит, день  за днем, год за годом, а
он все еще ничего хорошего в жизни не сделал... А она -- все кричит, тычет в
пятно -- у сердца -- руками. Хочется исчезнуть куда-нибудь, стать маленьким,
незаметным. Чтобы не слышать больше этого крика, он просто засыпает и  видит
еще один сон.
     Что  он  -- маленький мальчик. Идет  по  страшному, темному коридору. В
щель под дверью пробивается  оранжевый  свет. Он открывает  дверь, входит  в
комнату. "Это ты сделал?!" -- кричит кто-то  огромный и, размахнувшись, бьет
его ладонью  по  лицу. Соленый  вкус во рту, темная, запертая,  как  клетка,
детская. Холодная подушка,  сердитые крики за дверью. Засыпая, он натягивает
на  голову  жесткую картонную маску обезьяны.  И становится  во  сне большой
обезьяной.
     Обезьяна  летит  под дождем.  На  плечах у нее два кролика, они с силой
тянут обезьяну за уши в разные стороны. А за  хвост  --  уцепился зубами еж.
Тяжелые,  стальные тучи.  Из  них  сыплет холодный  дождь и -- почему-то  --
падают  мертвые  птицы. Это  курицы.  Они  гулко  бьются  о  железные крыши,
отскакивают, падают во дворы, забивают водосточные трубы. Еж на хвосте вдруг
сильнее сжимает зубы, кролики тянут за  уши -- резко вниз. Обезьяна входит в
штопор.  Летящий  навстречу берег  пруда,  плеск  воды. Обезьяна,  дрожа  от
холода, переворачивается на спину. Злобные кролики не выпускают ушей, мерно,
усыпляюще раскачивают голову. Обезьяна закрывает глаза.
     Ей  снится, что она не  обезьяна,  а всего лишь  кролик.  Кролики глупо
скачут в  кроне большого дерева,  с ветки на ветку. Испуганные ежи бросаются
врассыпную,  с  визгом  срываются  с  веток,   падают  на  землю.  Крольчиха
устраивается  в  развилке  между  двух  толстых ветвей и  тоненькой  длинной
морковочкой  достает  из щели в  стволе муравьев.  Туда-обратно-в рот, туда-
обратно-в рот... Кролик, схватившись острыми передними зубами за виноградную
плеть, прыгает, несется к крольчихе. Первый раз он промахивается, проносится
мимо. Ветер  свистит  в  длинных  ушах. Плеть несется  обратно, на этот  раз
кролик валится прямо  на крольчиху,  от  удивления  она  падает на  спину  и
замирает, ожидая,  что будет дальше. Но вместо крольчихи  вдруг  оказывается
дупло  в  стволе,  там  муравьи,  остановиться  нельзя, кролик движется  все
быстрее,  до  изнеможения,  до забытья,  до  потери  сознания, до кошмарного
ощущения, что он вовсе не кролик, что он на самом деле -- еж.
     Он скачет  во  сне  по заснеженному  полю. Тонкий  наст  проламывается,
ледяная  крупа  бьет в  глаза, в обледеневших  иголках  гудит ветер. Вдалеке
мелькает  еще один еж, который  тут же пропадает  в тучах  вскинутого вьюгой
снега. Через некоторое время еще один -- этот свернулся клубком, ветер катит
его  по  насту... Он  тоже  скрывается  где-то  в  белой  мути.  С налету еж
врезается  в  ствол  дерева. Яблоня. У корней -- замерзшая, твердая  как лед
курица.  Сверху  склоняются тоненькие,  вкусные молодые  ветви. Еж,  фыркая,
прыгает, еще раз, становится на задние лапки, опять прыгает, пытаясь достать
зубами  веточку. Ветка раскачивается ветром. Еж подпрыгивает  еще раз,  еще,
еще. Потом устало ложится на снег. Ветер завывает в иголках. Еж прижимается,
прячась от ветра, к  замерзшей белой курице,  сворачивается клубком, дрожит.
Холод незаметно отступает, глаза закрываются, иголки  во сне превращаются  в
перья.
     Он -- теперь белая  курица  --  сидит под яблоней, среди спелых красных
яблок.  И смотрит на  змею, похожую  на огромного зеленого дождевого  червя.
Змея  угрожающе  раскачивается, ждет. Резкий бросок,  и змея бьется в клюве,
пытается обвиться вокруг шеи,  ног,  шипит.  Клюв сжимается все  сильнее, но
дыхания не хватает. Шипящий червяк пахнет  тиной, болотом... Кольца на  шее,
скользкие,  зеленые, холодные.  Курица  разжимает клюв и  закрывает глаза. В
наступающей темноте  несколько  раз  мелькает  что-то  зеленое,  усыпляющее.
Курица видит во сне, что и сама зеленеет, теряет перья. Змея квакает, курица
тихонько квакает в ответ.
     Быть  лягушкой  очень тяжело, потому, что  трудно,  стоя на одной лапе,
рыть  другой  лапкой  землю. Лягушка  пытается  пролезть в  щель  под стеной
лягушатника. Очень хочется  есть.  Там -- снаружи -- толстым слоем рассыпана
еда. Другие  лягушки, сжавшись в  комочки, сидят на жердочках. Некоторые уже
спят, некоторые тихо поквакивают. Щель узкая,  вылезти никак не  удается  --
лягушка пытается  протиснуться, извивается.  Внезапно  пронзительно  квакает
светло-зеленая древесная лягушка, подымается страшный  шум, квакают что есть
мочи все,  квакают, пока  так  же  внезапно  не  стихают.  Опять  становится
совершенно тихо и от тишины --  страшно. Лампочка во дворе слепит застрявшую
под дверью голодную лягушку. Она  еще немного извивается в  щели и затихает.
Ей снится, что она сама стала едой -- белым толстым червячком.
     Она лежит в пыли, изгибается, пытается зарыться поглубже,  но под пылью
-- горячий  асфальт.  Жжет солнце. Тело  покрывается  толстой  коркой. Корка
высыхает, трескается, мешает двигаться. Становится еще  жарче. Все замирает,
потом начинает куда-то исчезать.
     Вдруг, откуда-то сверху, на червячка падает капля.
     Корка  сразу же  размокает.  Тело охлаждается.  Червячок ползет, совсем
рядом --  тень.  Там прохладно и  сыро. Как, наверное, в желудке  у ящерицы.
Червячок  нежно  усваивается стенками  пищевода,  сам  постепенно становится
ящерицей. Великолепной пятнистой, ярко-зеленой, с голубым брюшком, ящерицей.
     И яйца у этой ящерицы -- великолепные.  Каждое яйцо -- огромное, больше
ящерицы, белое, и не кожистое, как  надо бы, а с твердой  скорлупой. Ящерица
ползает с яйца на  яйцо, слушает, что происходит внутри. И сама уже довольно
внятно крякает, совсем как утка.
     А  уткой  быть  еще  лучше, чем ящерицей  -- можно сидеть  на  огромных
красных  яблоках.  Перед  ней высыпают  десяток толстых  змей,  она, крякая,
клюет, глотает их одну за другой, потом сворачивается в клубок и, уткнувшись
клювом в самое большое  яблоко, сопит,  засыпая,  вдыхает  приятный яблочный
запах... Перья во сне затвердевают,  становятся  твердыми,  очень острыми  и
длинными.
     Яблоня  от корней  до макушки покрыта нежной  зеленой корой.  Дикобраз,
встав на  задние лапы,  снимает  кору  зубами,  жует, глотает, потом относит
лоскуток коры дикобразихе, которая сидит  неподалеку. Та накалывает кору  на
иголки  и  легкими  красивыми   прыжками  скачет  за  ним  по  заснеженному,
сверкающему на  солнце полю. Весенняя линька на этот раз протекает странно и
весело:  белые  зимние  иглы  выпадают,  но  серые  летние  вырастают  очень
маленькими, очень-очень тоненькими  и совсем мягкими.  Совсем как мех. И еще
уши вытягиваются. ...Посередине поля -- большое, похожее на морковку дерево.
Зайцы влезают на него, снег тает.
     На  самой верхушке сидеть  немного страшно,  но оттуда так  далеко  все
видно. Заяц отталкивается от  ствола и перелетает на соседнюю верхушку. Туда
подымается зайчиха с гроздью бананов. Заяц  кладет голову  ей на колени, она
ищет у него в голове. Дерево убаюкивающе  раскачивается  на теплом ветру,  у
зайца во сне вытягивается, становится длинным-длинным хвост.
     Ему снится, что он  в зоопарке,  в обезьяньем вольере. Светлая,  чистая
клетка, по стенам --  гроздья  бананов, в углу  груда  апельсинов  и  манго.
Играет музыка. Он --  еще маленький --  сидит в  углу, один-одинешенек, и --
совсем  как человек -- что-то читает,  потом пишет. Наверное, это ему просто
снится. Большая  обезьяна снаружи осторожно оглядывается, вокруг никого. Она
подходит к клетке и открывает ее. Мальчик вскакивает, недоверчиво улыбается,
но  потом быстро собирает  в  охапку исписанные  листки, рассовывает  их  по
карманам и храбро подходит  к обезьяне. Та берет его на руки и идет к выходу
из зоопарка.
     Проснувшись,  он улыбнулся:  -- Мам!  Я  на обезьяне катался! -- рядом,
вместо мамы, спит девочка Света из садика. Это его жена, но на голове у него
-- по-прежнему маска обезьяны. Он снимает маску и еще раз просыпается.
     Проснувшись  он  улыбнулся.  Сказал:  --  Мне приснилось,  что я  опять
маленький  и  хочу рассказать  маме свой  сон -- будто меня  несет на  руках
добрая обезьяна! Выносит из зоопарка! Представляешь?
     За окном  -- мокрая от дождя ветка.  Наклонилась, почти касаясь стекла,
сверкнула  на солнце.  На конце последнего листа  висит маленькая  капелька.
Лист  покачивается на ветру, но капля  не  срывается, только дрожит немного,
поблескивает.
     Окончательно проснувшись, зоолог Михайлов смеется. Почему -- совершенно
непонятно. И проспал-то всего минуты четыре, не больше.


ВЫВЕДЕНИЕ ИЗ ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОГО ПСИХОАНАЛИЗА

     Юра  полистал  засаленные страницы.  "Еще много. Дочитать  не успею..."
Оставалось минут  пятнадцать,  не больше.  Срочно  нужно  было  найти  главу
"Симптомы".
     В двух предыдущих библиотеках  статья  "Сифилис" была просто выдрана из
энциклопедий  с корнем.  Здесь,  в  Большой Медицинской Энциклопедии, статья
была -- том сам открылся на этой статье, единственной, судя по истрепанности
страниц, которую в нем  читали... Вырвано было несколько листов. Естественно
--  самых нужных.  "Эпидемиология" -- пожалуйста,  "Микробиология"  --  тоже
есть.  А дальше --  с 357  по 371 страницы -- дырка.  Юра опять посмотрел на
часы. "Придется  ехать  еще раз..." Был,  правда,  лист  цветных фотографий.
"Рис. 6. Твердый шанкр над верхней губой..."
     В  метро Юра осторожно  пощупал шею. Вроде бы железы, все-таки, еще  не
распухли. "Здесь, впрочем, надо сравнивать со здоровыми..." Провел языком по
внутренней  стороне  нижней  губы.   Никаких   изменений.  "Что  же  это  за
чертовщина-то выскочила?.."
     С невыразимым  отвращением вспомнил ту пьяную дуру. "Скотина. Сучка..."
Сразу, впрочем, стало немного  стыдно -- вдруг зря так  думает о человеке?..
Опять пошевелил языком.
     Хотелось плакать.
     Все уже собрались.  Юра отдал  цветы -- три красных орхидеи -- хозяйке,
сжав губы, чмокнул ее в щечку и потрепал по коротко стриженому затылку.
     --  Совсем рехнулся, -- уткнувшись носом  в  цветок и улыбаясь до ушей,
сказала Зоя. -- Ты что -- разбогател?!
     -- Нет. Просто кое-кого сильно люблю, -- грустно ответил Юра.
     Зоя погрозила ему кулаком и  повела в  комнату: -- Кто не знаком: Юрик.
Это -- Лариса, это -- Костя. Сергей, Илья.
     С  Сергеем Юра  уже, кажется, однажды  здесь встречался. Они улыбнулись
друг другу.
     В углу, у журнального столика, собрался основной состав. Шла уже вторая
бутылка.  Степан  Самойлович  протянул  Юре  бокал водки. Мишенька  скромным
жестом -- грибок на вилке.
     Паша, показав на вилку, объяснил, пока Юра жевал:
     -- Это  он  на  тебе грибы  проверяет. Говорят, сейчас многие  травятся
обычными съедобными грибами. Мы жрать их боимся, посмотрим, как ты...
     Мишенька засмеялся. Юра  сердито дожевал и проглотил гриб.  Вкус, вроде
бы, был нормальный...
     Степан  Самойлович похлопал его по плечу: --  Не бойся!  С водочкой  --
проскочит. -- И добавил: -- Водка -- она от всех болезней помогает...
     Подтащив кресло, рядом присела Зоя. Сегодня она была в платье, которого
Юра  раньше  не  видел:  облегающем,  с  эффектным вырезом  на  груди,  ярко
оранжевом  --  наверное, специально, чтоб было в тон с цветами, торчащими из
маленьких глиняных вазочек по всей комнате.
     "А мои орхидеи  куда-то унесла", -- заметил Юра. Мишенька опять  разлил
по бокалам водку.
     -- А где Ленка, куда она подавалась? -- спросил Зою Паша.
     --  Она уже ушла? -- просто чтобы что-то сказать, тоже удивился Юра. --
Куда?..
     --  Придет,  сама  расскажет,  --  сердито сказала  Зоя.  -- Она  скоро
вернется. Выпили  еще по  одной. Степан Самойлович аппетитно  закусил  водку
хрустящей маринованной морковочкой  -- на столе стояла  целая ваза  отборной
моркови, фирменного блюда Зои. "Тоже под цвет платья..."
     -- Ну?  --  глядя  на  грызущего морковь  Степана Самойловича, вспомнил
вдруг
     Юра. -- Каковы успехи на поприще пропаганды Фрейдизма?
     Степан Самойлович уже  не  первый год пытался найти издателей для своей
большой работы, вскрывающей подлинные  причины  основных  событий российской
истории.   Причины  эти  он  видел  в  определенных   особенностях  русского
характера.  Три-четыре  психических комплекса  в  сочетании  с определенными
географическими и  историческими факторами удовлетворительно  объясняли все:
начиная  с призыва  варягов на царствование и  заканчивая  культом  личности
Сталина.  Печатать  работу почему-то нигде не хотели. Как предполагал Степан
Самойлович -- из  боязни  признать  его правоту.  Кому  приятно объявить  во
всеуслышанье о собственных подсознательных фобиях и влечениях?..
     Степан  Самойлович  только  грустно  вздохнул в ответ  на Юрин  вопрос,
махнул рукой и взял еще одну морковочку.
     -- Фрейд козел, -- уверенно сказал Мишенька.
     -- Ага, --  проворчал с полным ртом  Степан Самойлович.  --  Все козлы;
Миша -- самый умный. Что, кто-то не козел, да, Миша?.. Неужели есть такие?..
     -- Юнг вот -- не козел... -- вставила вдруг Зоя. Юра удивленно взглянул
на нее.
     --  Да  уж! -- засмеялся Степан Самойлович. -- Вот кто по  сравнению  с
Фрейдом не козел, так это, конечно, Юнг!.. Да, Мишенька? Юнг -- это  голова!
Ему, в отличии от Фрейда, палец в рот не клади...
     -- Нет, здесь ты явно перегибаешь палку! -- возмутился Мишенька. -- Как
раз палец...
     -- Перестаньте, а? -- попросила Зоя. -- И Юнга не троньте, ладно?
     -- А почему он тебе вдруг так дорог? -- серьезно спросил Юра. Раньше за
Зоей симпатий к Юнгу что-то не замечалось.
     -- Прочла одну  его книгу. И чуть не расплакалась.  Потому, что  он там
написал то, что я сама  выстрадала. То,  что я сама  могла бы написать... --
Степан Самойлович даже присвистнул. Все удивленно посмотрели на Зою.
     -- Я именно поэтому давно уже ни