ригодится, - сказал Иван и посмотрел на Ленку.
     Ленка  вспыхнула от  радости,  точно  он  сказал  ей,  что  она  первая
красавица в мире, а Тошка довольно громко хихикнула.
     - Мой отец электросварщик, - сказала Зинка. - А мама лаборантка.
     - Мои предки экономисты, - сказал Рябов.
     - А твои? - спросил Иван у меня.
     Хорошо бы  сейчас их всех сразить и  сказать,  что мой отец,  например,
космонавт, а мать хотя бы заслуженный мастер спорта.
     - Мама у меня машинистка, - сказал я.
     Они все как-то сразу замолчали,  видно,  я их разочаровал.  Может быть,
они меня просто пожалели: мол, у них у всех такие великие отцы и матери, а у
меня мама обыкновенная машинистка.  А я ненавижу,  когда меня жалеют,  это у
меня от отца: он тоже не любил жалости.
     - Она каждый день что-нибудь печатает, - сказал я. - И узнает новое.
     - Мамы всякие нужны, мамы всякие важны. - Это выступил Рябов.
     Он посмотрел на Тошку,  я заметил, что он все время сверлил ее глазами,
и захохотал.
     - Остроумная Курочка Ряба,  -  сказал я.  -  Снесла яичко не простое, а
золотое.
     - Слушай, Рябов, это неблагородно, - сказал Иван и выразительно положил
Рябову руку на плечо.
     - А что? - замелькал Рябов. - Я ничего плохого не думал... Просто решил
пошутить... Это же всем известные стихи...
     - Больше так не шути, - сказал Иван. - Хорошо?
     - Хорошо. Пожалуйста, - сказал Рябов.
     Мне,  конечно,  плевать на шуточки этого остряка,  и за себя я могу сам
постоять, но все-таки приятно, что этот новичок за меня заступился.
     Домой мы возвращались с  Иваном Кулаковым.  Вблизи он был здорово похож
на свою сестру: такие же блестящие глаза и густая шапка волос. Он налетел на
меня, как ураган.
     - Ты мне понравился, - сказал он. - И твоя лошадка мне понравилась...
     Я  решил,  что  он  надо  мной просто смеется,  поэтому и  вспомнил про
лошадку. Видно, они были с сестричкой два сапога пара: любили посмеяться над
другими...  Надо было что-то сказать ему резкое и обидное, чтобы он не лез в
чужие  дела,  но  я  не  умел  придумывать такие  слова на  ходу.  Незаметно
покосился на него, и удивительно: его лицо было совершенно серьезно.
     - Старая игрушка, - сказал я. - Отец вырезал.
     - Я так и подумал, что она дорога тебе как воспоминание, - сказал он. -
Ты,  видно,  мечтатель?..  - Он не дал мне вставить ни одного слова. Трещал,
как хороший скорострельный пулемет.  Бил бронебойными.  Ничего себе стрелок,
высший класс.  -  А я уже нашел свою мечту.  Вот в чем наше различие, но все
равно я предлагаю тебе дружбу... Согласен?
     - Согласен, - сказал я.
     Ох,  до чего же длинный он был, его подбородок болтался где-то над моей
головой. Я отодвинулся, чтобы это было не так заметно. По-моему, он заметил,
что я отодвинулся от него, и догадался почему.
     - У тебя неплохой рост,  - сказал я. - Пожалуй, возьмут в баскетбольную
команду. У нас там все такие жирафы.
     Он ничуть не обиделся, что я обозвал его "жирафом".
     - Рост - ерунда. Самое главное - цель в жизни.
     Вот это был человек!  Я  такого еще никогда не встречал,  первый за всю
мою жизнь. И мой лучший друг. Ничего себе, повезло.
     - А какая у тебя цель в жизни? - спросил я.
     - Я  буду  любить  людей,  буду  стараться делать  для  них  что-нибудь
необыкновенное,  - сказал он. - И никогда ничего не просить себе взамен. Как
ты думаешь, это выполнимо?
     - Не знаю, - ответил я.
     Просто я не готов был к этому разговору, сам я никогда об этом не думал
и не знал, что ему ответить.
     - А  я  каждый день об  этом думаю,  -  сказал он.  -  Вот только время
медленно тянется.  Представляешь,  сейчас бы  махнуть куда-нибудь на Крайний
Север или на Камчатку,  на передовое строительство.  А нам всего тринадцать.
Жди-поджидай у родителей за спиной. Надоело.
     - Да, - сказал я. - Ждать не очень-то интересно.
     Мне хотелось узнать что-нибудь про его жизнь: откуда он появился такой?
Но неудобно было расспрашивать.
     Мы   остановились  около  замечательного  нового  дома  в   Плотниковом
переулке. Это такой роскошный дом - его знает вся Москва, - широченные окна,
балконы под навесами. И оказалось, что он жил в этом доме. Прямо не человек,
а какой-то волшебник.
     - Зайдем, - сказал он.
     И я, конечно, согласился. Да и кто вообще бы на моем месте отказался от
такого предложения?


        "4"

     Когда я  вышел от  Кулаковых,  был  уже  шестой час.  Самая толкучка на
Арбате,  потому что после работы все спешат домой. Толкаются беспощадно, а в
магазинах -  как в  метро,  когда едут на  футбол.  Я  и  на  футбол не хожу
поэтому,  только об этом никому не говорю,  а то засмеют:  скажут, маленький
мальчик,  боится, что ему кости поломают. А мне просто не хочется толкаться.
И  потом,  если совсем честно,  то,  когда я смотрю на футболистов,  которые
бегают по полю, я всегда думаю о своем. Никак не могу себя заставить следить
за игрой.
     Иду себе потихоньку,  а впереди меня какая-то парочка: он и она. Смотрю
в  спины этой  милой парочки,  а  сам  думаю об  Иване.  Здорово у  него все
продумано,  а  здесь  живешь без  всякой цели.  И  вообще-то  семейка:  отец
летчик-испытатель!
     И  вдруг я услыхал,  что женщина,  которая шла впереди меня с мужчиной,
засмеялась. Тут я просто остолбенел, и у меня из головы сразу все выскочило,
потому что эта женщина была моей матерью.
     Неизвестно,  что было делать:  подойти или нет. Это был первый случай в
моей жизни,  когда я встретил маму с мужчиной.  Ничего, конечно, особенного,
но все же почему-то неприятно.  Может быть, потому, что они не просто шли, а
гуляли?  И мама мне показалась какой-то другой,  необычной:  даже в походке,
даже в том, как она держала голову.
     На всякий случай я решил отстать,  и теперь они маячили немного впереди
меня. Он шел внушительным, размашистым шагом, а мать сыпала рядом с ним. Она
тоже маленькая,  вроде меня,  и худенькая. На девчонку похожа, у нее на носу
веснушки.  Ее  на работе поэтому до сих пор зовут просто Галей,  хотя ей уже
тридцать три года.
     Они свернули в наш двор, а я, чтобы скоротать время, пока они там будут
прощаться,  зашел в галантерейный магазин, что находится в бывшем пушкинском
доме.  Теперь я этот дом хорошо изучил:  он небольшой,  всего в два этажа. В
правом его  крыле  -  квартиры,  в  левом -  трикотажный магазин величиной с
небольшую комнату.  Если  туда  заходит сразу пять человек,  то  повернуться
нельзя.
     Как-то я  придумал,  что именно здесь,  где сейчас находится этот самый
крохотный магазинчик,  когда-то была комната Пушкина.  И  после этого я сюда
стал захаживать.  Интересно ведь.  Приду и стою.  Продавщицы,  их всего две,
меня уже запомнили. Одна постарше, другая помоложе, у нее на голове башня из
волос.  Я  с  ними  здороваюсь  и  даже  собирался  рассказать им,  в  каком
необыкновенном месте они работают. Возможно, они об этом не знают.
     Зашел,  встал у окна.  Почему-то,  когда смотришь в окно,  люди кажутся
другими, чем они есть на самом деле. Иногда даже знакомых не сразу узнаешь.
     Ко мне подошла одна из продавщиц, та, что помоложе, с башней на голове.
Она заглянула в окно через мое плечо: мол, интересно, что я там увидел такое
особенное.
     - Что ты все у нас высматриваешь? - спросила она.
     - Я? Ничего...
     - Ходят здесь всякие,  -  сказала она,  и  все,  кто  был  в  магазине,
посмотрели в нашу сторону, - а потом с прилавка пропадают вещи.
     - Что вы!..  -  Я хотел ей объяснить,  почему я к ним захожу,  но тут я
понял,  что она просто меня обозвала вором,  а  я  еще хотел ей  про Пушкина
рассказать. - Эх, вы, - сказал я и пошел к выходу.
     Потом какая-то сила повернула меня обратно, и я снова подскочил к ней.
     - Может быть,  вы  хотите заглянуть в  мой портфель?  Пожалуйста.  -  Я
открыл перед ней портфель и  начал тыкать им  ей в  лицо.  -  А  может быть,
вывернуть вам карманы?..  - Я стал выворачивать перед ней карманы своих брюк
и уронил на пол лошадку.
     Поднял ее и вышел.  Дотащился до нашего двора, вошел в арку и выглянул:
они все еще стояли у подъезда и разговаривали.  Холодно было стоять:  в этой
арке  вечно  сквозняк и  пахнет  подвалом,  а  они  там  беседовали,  руками
размахивали, смеялись, видно, ударились в воспоминания.
     Но вот он наконец оторвался от моей матери.  Она скрылась в подъезде, а
он  стал быстро приближаться ко  мне.  Прошел мимо все  тем  же  размашистым
шагом, что-то напевая себе под нос. Певец какой, распелся! Не люблю я таких,
очень он гладкий и аккуратный и шел по двору без всякого любопытства. И мне,
между прочим, чуть по носу рукой не съездил - хорошо, я успел отскочить, - и
даже не посмотрел в мою сторону.
     Я  вошел во  двор и  посмотрел на  окна нашей квартиры.  Окна как окна.
Ничего на  них  не  написано.  Отец просил меня:  "Береги мать".  А  как это
делать? Неизвестно. Она и вчера, видно, из-за него поздно вернулась домой, а
мне ничего не  рассказала,  хотя мы  всегда все выкладываем друг другу.  Она
любила мне рассказывать и  про сослуживцев,  и даже про их семьи.  Я никогда
никого не видел из ее сослуживцев,  но всех представлял.  А тут она, значит,
что-то скрывала от меня.
     Двор мне показался коротким:  не успел опомниться -  и  уже стоял перед
нашим подъездом. Ноги мои приросли к месту. Может быть, к тому самому месту,
где только что стояла мать, где три года назад последний раз прошел отец.
     И  вдруг я почувствовал плечо отца,  меня даже качнуло от того,  как он
резко и  неожиданно прижался ко мне плечом.  А  теперь его рука обняла меня.
Так хорошо, когда на плече его рука!
     Он часто ко мне приходит.  Первое время это было всегда ночью. Встанет,
бывало,  в самом тесном углу моей комнаты и стоит.  Ему там неудобно, потому
что он большой и толстый, а он стоит. Сначала я старался от него отделаться,
начинал вспоминать всякие дневные истории, или содержание каких-нибудь книг,
или  просто пел  про  себя.  Но  это  не  помогало,  и  тогда я  стал с  ним
разговаривать, вот как сейчас. Одевал его в военные костюмы, нравился он мне
в военном, и развешивал на его груди ордена. Он всю войну был на фронте, и у
него  было  много орденов.  Его  два  ордена Отечественной войны и  польский
"Крест храбрых" до  сих пор хранятся у  нас,  а  два ордена Боевого Красного
Знамени пришлось отдать в военкомат.  Такой порядок.  А жалко, мне нравились
эти ордена.
     Он умер три года назад,  и все,  может быть, думали, что я его забыл, а
он,  наоборот,  за эти три года крепко засел в  моей памяти,  и не проходило
дня,  чтобы я его не вспомнил. Вот и сейчас он шел рядом со мной, и его рука
приятно грела мне  плечо.  Какая у  него тяжелая рука -  это оттого,  что он
вырос в  семье лесорубов,  а  на  войне был артиллеристом.  На таких работах
рукам некогда отдыхать.
     Пойти посидеть с  ним  в  сквере,  где  играют малыши.  Они там здорово
пищат, но мне это не мешает думать.


        "5"

     Мать сидела около окна и читала книгу. Можно было подумать, что она так
сидела уже два часа,  а  можно было подумать,  что она схватилась за  книгу,
когда услыхала, что я открываю дверь.
     - Ты почему так поздно?  -  спросила она, а сама трогала пальцами одной
руки кончики пальцев на другой.  Вечно у нее болят кончики пальцев от клавиш
машинки.
     Я  уже хотел ей  ответить,  что был у  Кулаковых,  но тут она выскочила
вперед и сказала:
     - Я волновалась.
     Ловко придумала,  сама только что пришла и обо мне-то,  может быть,  не
помнила,  а говорит:  "Я волновалась".  Повернулся и пошел в ванную.  Что-то
ведь надо было делать.  Пришел в ванную и начал мыть руки, три раза намылил,
все старался придумать, как же мне поступить.
     Ужас до чего я  нерешительный и  жалостливый.  Я  поэтому всегда во все
игры проигрываю, в шахматы, например, потому что мне жалко противника.
     Я не слышал из-за шума воды, как она вошла в ванную. Она выросла передо
мной неожиданно и так неожиданно заглянула мне в глаза,  что поняла, о чем я
думал. Вот бывает так, другой человек посмотрит тебе в глаза и все прочтет в
них,  и  она прочитала все по  моим глазам и  догадалась,  что я  ее видел с
провожатым, но сделала вид, что ничего не поняла.
     - Ты голодный? - спросила она, точно это было сейчас самое главное.
     - Нет, - ответил я и намылил руки в десятый раз.
     Она все еще стояла за моей спиной.
     - Мне  повезло,  получила большую  работу  на  дом.  Диссертацию одного
молодого ученого.  Заработаю деньги и  куплю тебе новую лыжную куртку.  А то
скоро зима.
     Видели мы этого молодого ученого.  Руки у  меня окоченели от воды,  и я
стал их вытирать.  По-моему,  было что-то унизительное в том,  что она будет
печатать его работу, а потом купит мне на эти деньги куртку.
     - У меня и старая куртка не такая уж плохая, - сказал я.
     Она помолчала,  потом прижала кончики пальцев к вискам.  Это значит,  у
нее  заболела голова.  Я  увидел,  как  на  левом виске,  под ее  тоненькими
прозрачными пальцами нетерпеливо билась жилка.  У  нее даже веснушки на носу
побелели.
     Мы вернулись в комнату и сели по разным углам. Мы, даже когда ссоримся,
все  равно сидим в  одной комнате.  Мама мне  говорила,  что  когда она меня
обидит, то моя боль тут же передается ей.
     - Гвоздик!  -  окликнула она  меня.  Она  всегда придумывает мне разные
имена,  когда у нее хорошее настроение или когда она, наперекор всему, хочет
его сделать хорошим. - Гвоздик, может быть, ты все же расскажешь мне, где ты
был и почему ты не хочешь есть?
     А вдруг он вправду только отдал ей перепечатать свою диссертацию?
     - У  Кулаковых я  был.  Это новенькие из нашего класса.  Брат и сестра.
Иван и Тошка. Они живут в Плотниковом переулке, в новом доме...
     Она слушала меня и чему-то улыбалась. Не понял я, мне она улыбалась или
нет.
     - Мы там под руководством Ирины Тимофеевны,  это их мать,  жарили мясо.
Здорово получилось.  А  отец у них летчик-испытатель,  его дома не было,  но
фотографии я его видел. У Ивана над столом ими вся стена увешана.
     Она снова чему-то  улыбнулась.  Мне даже захотелось оглянуться,  потому
что выходило,  что она улыбалась кому-то,  кто стоял позади меня. У меня так
бывает.  Например,  мне иногда кажется,  что я  войду в свою комнату,  а там
сидит отец. Вот и сейчас мне захотелось оглянуться, и я бы оглянулся, но тут
хлопнула входная дверь, и в комнату вошел дед.
     Он пришел не один,  а с шофером такси,  и они втащили большой картонный
ящик.  Я сразу узнал, что это за ящик, но все это было настолько неожиданно,
что и надеяться боялся.
     Наконец шофер ушел, и дед сказал:
     - А что вы на это скажете?
     Я подошел, развязал веревку, приоткрыл ящик, увидел полированную стенку
телевизора и сказал:
     - Порядок.
     - "Порядок"!  -  передразнил меня дед. - Какое куцее слово подыскал для
выражения чувства восторга и радости.
     Я  промолчал,  нечего было говорить,  когда и  так все ясно:  телевизор
стоит   посередине  комнаты   и   это   действительно  порядок.   Наивысший,
восхитительный, потрясающий, необыкновенный порядок!
     Мама тоже подбежала к ящику, провела рукой по его гладкой, полированной
поверхности и сказала:
     - Такой дорогой.  Спасибо, отец... Теперь мы не будем скучать вечерами.
А для Юры это даже полезно: по телевизору все время идут передачи для детей.
А  то у  Рябовых есть телевизор и  у Поповых,  у всех его приятелей,  так он
может в своем развитии отстать от них.
     - Ну ладно, ладно, - сказал дед. - Где мы поставим сей предмет?
     - Вон,  в углу.  Пока на пол, - сказала мать. - А потом купим маленький
столик.  -  Она  с  беспокойством посмотрела на  деда,  какой-то  у  нее был
виноватый вид.  -  Я получила на дом работу,  перепечатаю,  получу деньги, и
купим столик. А ты, Юра, немного подождешь с курткой? Ладно?
     - Могу подождать,  -  сказал я.  Мне было обидно за мать,  чего она так
перед дедом...  -  А вообще-то я могу сделать столик сам,  на уроке труда. У
нас Роман Иванович любит, когда мы на уроке что-нибудь делаем для дома.
     - Знаю я  вашу работу.  Один обман,  -  ответил дед.  -  На твой столик
поставь эту вещь, цена которой сто девяносто рублей, а твой столик хряк... и
нет телевизора.
     - Мы делаем крепко,  -  сказал я.  -  Роман Иванович говорит, что у нас
золотые руки.
     - "Золотые руки"!  Отойди,  пожалуйста,  от  телевизора.  Понял?  Не ты
купил, не тебе ломать.
     - А я разве собираюсь ломать? - удивился я.
     - Иди, иди, мы вдвоем с матерью все сделаем...
     Я  повернулся и  отошел к окну,  пока они там пыхтели около телевизора,
вытаскивали его  из  коробки,  ставили в  угол  и  дед  проверял лакировку и
отделку.  "Ну и пусть себе проверяет,  -  подумал я.  -  Не знает даже,  что
проверять". Хотелось оглянуться и посмотреть, что они там колдуют, но я взял
себя в руки -  не оглянулся.  Стоял,  смотрел в окно,  а сам слушал, что они
говорили.
     - Что это ты вдруг расщедрился? - спросила мать.
     - Кто же вас пожалеет, если не я, - сказал дед.
     - Спасибо, отец, - сказала мать.
     - Только ты Юрия предупреди,  чтобы он не таскал к  нам ребят со двора.
Обязательно сломают...
     - Конечно.  После них разве что лишняя работа,  - в тон деду поддакнула
мать. - Полы все затопчут...
     Мать говорила как-то неуверенно, она ведь была совсем другой, и то, что
она сейчас говорила, было против ее воли. Она подлаживалась под деда, просто
старалась ему угодить,  и все из-за какого-то телевизора. Плевать мне тысячу
раз на этот телевизор. Ни разу к нему не подойду.
     Хуже всего,  когда человек только для себя.  Мне бы сейчас поговорить с
дедом,  как надо,  а я молчу. Знаю, что дед жадный, несправедливый, а прощаю
его  и  даже иногда похваливаю ребятам.  Странно это...  Чужих осуждаешь,  а
своим все прощаешь. А вот Иван Кулаков ни за что бы его не простил.
     - Эй, Юрий! - крикнул дед. - Подойди, помоги.
     Я даже не оглянулся.
     - Кажется,   я  попал  в  немилость,   -   сказал  дед.   -  Они  очень
чувствительны.
     - Юра,  будь справедлив к деду,  -  сказала мать.  - Без него мы просто
пропали бы.
     Не буду прощать! Не буду, не буду! Хотелось сделать себе больно-больно,
ударить себя,  чтобы можно было заплакать.  Прижался лбом к стеклу и надавил
изо  всех  сил:  нос  приплюснул,  и  губы прижал,  и  стал смотреть в  окно
напротив,  где сидели люди и пили чай. Мирно так пили, а потом один вскочил,
стал размахивать руками и кричать.
     - Эх,  молодо-зелено! Ничего, ничего, Галина, - сказал дед. - Я на него
не обижаюсь. Вырастет - поймет и меня еще вспомнит добрым словом.
     В это время зазвонил телефон,  и мама выскочила в коридор. Она о чем-то
там долго болтала по  телефону,  но  ничего не  было слышно,  потому что дед
включил свой телевизор и  опробовал звук.  Он  так  его  опробовал,  что  от
грохота в  ушах звенело.  А  потом вернулась мама.  Она была в новом пальто.
Узенькое такое пальто из коричневого вельвета. Она его сама шила, а примерку
делала по мне. Я еще ни разу не видел ее в пальто.
     - Ну как выглядит твоя старушка, Сережка? - спросила она.
     Это теперь у нее на целый вечер. То Гвоздик, то Сережка, то Лопушок, то
Кешка. Ей нравится, что я на все имена откликаюсь без запинки.
     - Не плохо, - сказал я.
     Действительно,  ей здорово было к  лицу это пальтишко.  Она была в  нем
какая-то  ненастоящая,  какая-то Золушка,  какая-то коричневая птичка,  и  я
вдруг подумал,  что она это пальто сшила для него.  Совершенно ясно,  что ей
захотелось покрасоваться перед ним, потому что она его шила целых два месяца
без всякого интереса, а тут в два дня все закончила.
     Она подошла к зеркалу, попудрила нос и сказала:
     - Я ненадолго.
     Дед  и  я  молча посмотрели на  нее.  Всем  все  было ясно,  но  каждый
продолжал играть в кошки-м