... Мне неудобно...
     Сократик отошел от будки, чтобы Тошке было "удобно".
     Тогда она прикрыла дверь и шепнула:
     - Сократика, только ты не говори Ивану...
     Тошка распахнула дверь автомата и подплыла к Сократику: она готова была
продолжать совместное путешествие.
     - Что самое ценное в жизни? - вдруг спросил Сократик.
     - Человеческая жизнь, - ответила Тошка.
     - Неправда,  -  сказал Сократик. - Сейчас я убью тебя фактом. - Он всех
всегда убивал фактами.  -  Если самое главное человеческая жизнь,  то почему
иногда люди идут на смерть?
     - Например? - спросила Тошка.
     - Например?  Революционеры,  ученые,  летчики, космонавты!.. Идея - вот
что самое главное в жизни.
     - А почему тебя прозвали Сократиком? - спросила Тошка.
     - Был такой философ в Древней Греции.  Сократ. Я раньше ничего о нем не
знал.  Честно.  А когда умер отец, я перестал разговаривать. Вот даже иногда
хотелось что-нибудь сказать,  а  не  мог.  Однажды на  уроке меня  спросили,
почему я  все  молчу.  Тогда  Зинка -  она  пыталась все  меня  рассмешить -
сказала:  "Он думает... Он Сократ... У него Сократова голова..." Честно. И с
тех пор пошло:  Сократик,  Сократик...  Прибавили наши остряки частицу "ик",
потому что я был самый маленький в классе.
     Тошка посмотрела на свое плечо,  оно было чуточку выше плеча Сократика,
ну самую чуточку,  но все-таки выше.  Потом их плечи вдруг сравнялись,  а  у
Сократика стала какая-то неестественная походка.  Тошка догадалась -  он шел
на носках.  Она закусила губу,  чтобы не засмеяться, но потом у нее в голове
снова зазвенела песенка,  и весь смех как рукой сняло. Она чуть-чуть отстала
от него,  чтобы их плечи не были рядом и чтобы он мог идти нормально, потому
что сколько можно идти на носках.
     - А  ты  знаешь,  наш  Иван все время был ниже меня ростом,  -  сказала
Тошка. - Он за это лето вымахал.
     Они  вошли  наконец  в  гастроном на  Смоленской площади,  и  Сократик,
который не  хотел  говорить о  своем росте и  не  хотел,  чтобы его  жалели,
сказал:
     - Давай выпьем коктейль молочный...
     - Можно,  -  ответила Тошка. - Если ты одолжишь мне деньги, а то у меня
ни копейки лишней.
     Сократик разжал кулак и  показал серебряный рубль,  заветный рубль,  на
который он мечтал приобрести что-нибудь нужное.  Например, перочинный ножик,
которым удобно было бы вырезать всякие штучки из дерева.
     Они встали в  вечную очередь к стойке молочных коктейлей среди взрослых
девушек  и   парней  и   стали  слушать,   как  те  громко,   не  стесняясь,
разговаривали, а парни исподтишка покуривали сигареты.
     Сократик любил  прислушиваться к  случайным разговорам,  ему  нравилось
узнавать чужие маленькие тайны,  которые неожиданно влетали в него, и он ими
жил и подолгу о них думал.  Он всегда искал в толпе друзей, или ловил острое
словцо,  или  улыбку,  или  чье-то  хорошее настроение,  или принимал чью-то
заботу на себя.
     Впереди них стояли парень и девушка,  худые и долговязые.  Парень был в
куртке, с рюкзаком за плечом, а девушка в пальто с модным разрезом.
     - Вчера встретил Лизу, когда возвращался из института, - сказал парень.
- Показал ей это. - Парень поболтал в воздухе пальцем с обручальным кольцом.
     - Ну и как она отреагировала? - спросила девушка.
     - Говорит:  "Вы счастливые сумасшедшие...  И,  конечно,  подонки...  Не
могли устроить по такому случаю сабантуй?"  Я ей сказал:  "Денег ни копейки,
все  ушло  на  экипировку".  Рассказал,  что  купили  байдарку  и  совершили
путешествие... А она говорит: "Мы придем со своим шампанским..."
     - В воскресенье,  видно,  всем классом завалятся,  -  сказала девушка и
посмотрела на Сократика и Тошку.
     А те стояли, как мыши, и не знали, что делать, и боялись разговаривать,
и  девушка перехватила напряженный взгляд Сократика и поняла,  что он слышал
их разговор.
     Она вытянула шею и  что-то зашептала на ухо парню,  а  тот посмотрел на
Тошку и  Сократика,  согласно кивнул головой,  а  она  ему  что-то  шептала,
шептала, а он слушал ее и чуть грустно, чуть мудро, повзрослевше улыбался.
     Потом,  когда они уже все вчетвером стояли с бледно-розовым коктейлем в
стаканах, парень вдруг улыбнулся им и сказал:
     - За хороший вечер!
     И Тошка ответила:
     - Спасибо!
     И больше никто ничего не сказал.  Они допили свои стаканы, поставили их
на  стойку и  разошлись.  Только Сократику стало жалко,  что  нельзя первого
встречного сделать другом на всю жизнь.
     Но все же эта случайная встреча изменила их в чем-то: они стали смелее,
увереннее.  Они  громко разговаривали на  виду  у  всех.  Тошка  командовала
Сократиком,  посылая его то в  одну очередь,  то в  другую.  И Сократик даже
признался Тошке, что его никто не посылал в магазин, и от этого им стало еще
лучше. Наконец они купили все, что им полагалось, и вышли из гастронома.
     Сократик проводил Тошку до самого подъезда.
     - Ну иди гуляй дальше, - сказала она, засмеялась и добавила: - Печорин,
- повернулась и вбежала в подъезд.
     Испарилась, растаяла в дверях.
     Сократик еще постоял несколько минут и побежал домой.
     Он  чувствовал во  всем теле необычную легкость.  Ему хотелось гулять и
гулять,  разговаривать с людьми,  и тот мир, который только что его огорчал,
куда-то отошел,  а здесь была эта легкость и ясность. Он вспомнил весь путь,
что проделал с Тошкой, и представил, что она по-прежнему идет рядом с ним.
     И ему захотелось от непонятной радости разбудить этот сонный переулок.


        "14"

     Сократик открыл дверь и  подумал,  что сейчас он увидит Тошку.  Ему так
хотелось после вчерашнего увидеть Тошку,  и тут у него что-то заныло в груди
и изнутри полыхнуло ему в лицо:  он увидел Ивана,  который стоял в окружении
ребят.
     Сократик вошел в  класс,  и  толпа молча расступилась перед ним,  и  он
сразу понял,  что все все знают.  Они знают о том, что он, Сократик, ни разу
не был у Ивана за время болезни, ни разу в жизни не встречался со знаменитым
летчиком Кулаковым и никаких историй от него не слышал.
     Все-все смотрели на Сократика.  Только Тошка отвернулась, и он видел ее
высокий рыжий хохолок на макушке.
     - А,  Сократ-ик,  -  сказал наконец Иван,  при этом,  произнеся частицу
"ик",  нарочно громко и  издевательски икнул.  -  По  совместительству барон
Мюнхаузен.  Лучше бы двойку по истории исправил, чем заниматься трепотней. -
Иван произнес это жестко и  решительно,  как какой-нибудь диктатор,  который
привык приказывать и чувствовать себя всегда правым.
     Сократик промолчал,  не  нашелся что ответить,  не сумел все обратить в
шутку,  не  сумел захохотать и  ловко спрятаться за  этим,  не  сумел просто
сказать:  "Извини, Иван, я пошутил". Он почти не слышал слов Ивана, а только
ощутил их  как  острую боль,  как  невероятное унижение,  которому не  будет
конца.  Теперь он навсегда потерял друга. Навсегда потерял право быть равным
среди  всех  и  навсегда-навсегда потерял тот  вечер,  который еще  накануне
сделал его таким необычайно счастливым.
     Сократик прошел к  своему месту и тихо сел за парту.  Он поднял впервые
за эти долгие минуты глаза и  отыскал в  толпе того,  кто его предал.  Рябов
стоял рядом с Иваном. Их глаза встретились, и Рябов тут же отвернулся.
     Значит,  его  предал все-таки Рябов.  Ну  что  ж,  это  его  дело.  Он,
Сократик, никогда не был и не будет ни предателем, ни доносчиком.
     Рябов  даже  не  понял,   как  это  произошло.  Просто  ему  захотелось
выслужиться перед Иваном,  и  он  выложил все о  Сократике.  Теперь же Рябов
больше  всего  боялся,  что  Сократик ему  ответит тем  же  и  расскажет про
фотографию Тошки Кулаковой.


        "15"

     Ночью Сократик неожиданно проснулся,  его подбросило на кровати,  точно
внутри у него что-то взорвалось. Он сразу вспомнил Геннадия Павловича, потом
Ивана и  еще раз пережил весь ужас их разговора.  Потом вспомнил,  как после
школы шел следом за Тошкой,  надеясь, что она его окликнет, но Тошка ни разу
не оглянулась.  А если бы и оглянулась, разве он смог бы подойти к ней? Нет,
он просто ничтожный человек, и правильно Тошка сделала, что не оглянулась, и
правильно,  что Иван оскорбил его... Все, все правильно, только ему не стало
легче от сознания собственного ничтожества.
     Ничего  хорошего  не   вспомнишь  ночью,   когда  вот   так  неожиданно
проснешься.
     Сократик услышал,  что в соседней комнате разговаривают. Это до сих пор
не  спали  мать  и  дед.  Он  хотел  крикнуть  им,  чтобы  разрубить  ночное
одиночество,  но тут же, конечно, вспомнил, что весь вечер не разговаривал с
матерью.
     Началось  с  того,   что  он  зашел  в  трикотажный  магазинчик,  чтобы
посмотреть на свою новую знакомую.  Сократик не видел ее с тех пор,  как они
потерялись в  тоннеле,  но  оказалось,  что  она  там  уже не  работает.  Он
повернулся, чтобы уйти, и увидел Геннадия Павловича, входящего в магазин.
     Сократику не  хотелось с  ним  встречаться,  и  он,  чтобы задержаться,
спросил имя той девушки.  Ему ответили,  что Наташа.  Тем временем он скосил
глаза: Геннадий Павлович стоял у окна и смотрел на улицу.
     Ясно было,  кого он  здесь подстерегал.  И  это было не  в  первый раз.
Как-то  Сократик видел  Геннадия Павловича,  болтающегося около  кинотеатра,
который помещался в  их  доме.  Когда  тот  заметил Сократика,  то  громким,
неестественным голосом стал спрашивать, нет ли у кого лишнего билетика.
     Сократик вышел из магазина и нарочно замедлил шаги у витрины.  Их глаза
встретились, и Геннадий Павлович торопливо отвернулся. "Совсем как Рябов", -
подумал Сократик. Конечно, ему стыдно, нехорошо ведь получается. Он здесь, а
дома его ждет жена.  Да,  да,  жена. Сократик узнал о ее существовании в тот
вечер, после встречи около кино.
     Она  пришла к  ним  домой,  и  Сократик разговаривал с  ней.  Она  была
высокая,  круглолицая,  похожая на певицу из хора имени Пятницкого. Ее голос
до сих пор звучит у него в ушах...
     - У вас нет...  Геннадия Павловича?  -  спросила она спокойным голосом.
Сократик случайно посмотрел на  ее руки и  увидел:  она прямо разрывала свой
платок. Ничего себе спокойная. - А... - начала она.
     Но Сократик опередил ее и сказал, что матери нет дома.
     - А ты ее сын? - спросила женщина.
     Сократик кивнул.
     - У нас тоже есть мальчик,  твой ровесник.  -  Она грустно улыбнулась и
ушла.
     В тот день мать вернулась поздно,  но сегодня,  как это ни странно, она
была дома.  Сократик,  чтобы опередить ее уход, собрался ей рассказать о той
женщине,  о "певице" из хора Пятницкого.  Пусть знает.  Он начал с того, что
видел Геннадия Павловича,  и  заметил,  что  это  известие было  для  матери
неожиданным  и  взволновало  ее.  Она  минуту  поколебалась,  потом  все  же
попудрила нос и  ушла.  Вернулась она скоро и  в  хорошем настроении,  но он
после этого весь вечер промолчал...
     Сократику стало нестерпимо жалко себя,  и  он повернулся на другой бок,
чтобы заснуть... А дед, как нарочно, говорил громко и мешал ему.
     - Ты помнишь его,  -  долетел до Сократика голос деда.  - Он приходил к
нам  на  старую  квартиру несколько раз.  Сейчас  ему  под  восемьдесят.  До
революции он  работал у  купца Мельникова управляющим мыловаренным заводом и
занимал весь второй этаж в  нашем доме.  А  в революцию вместе с Мельниковым
сбежал на юг,  к  белым.  Только потом Мельников укатил в  Париж,  а Назаров
вернулся.  Квартиру его к этому времени разделили на четыре и заселили, и он
зашел к нам,  поговорил и уехал в неизвестном направлении. Потом он появился
перед войной и в последний раз в сорок пятом, когда уже война кончилась.
     - Теперь я вспомнила,  -  услышал Сократик голос матери. - Этот Назаров
называл меня барышней.
     - Вызывает он меня в больницу... - Голос деда упал до шепота.
     Сократик снова задремал,  и  ему приснилось,  будто он идет по Садовому
кольцу  и  замечает  на  противоположной  стороне  девушку  из  трикотажного
магазина.  Он  сложил руки рупором и  стал звать ее:  "На-та-ша!  На-та-ша!"
Хорошо получилось, что он узнал ее имя. Но разве возможно перекричать грохот
машин.  Тогда  он  бросился  к  тоннелю,  чтобы  перехватить ее,  однако  на
противоположной стороне вместо Наташи его  ждали Геннадий Павлович и  Рябов,
который держал  в  руке  фотографию Тошки.  И  Сократик,  вместо того  чтобы
пробежать мимо них,  стал с  ними вежливо разговаривать и предлагать им свою
дружбу...
     И  тут он  услышал громкий голос деда и  забыл про Геннадия Павловича и
Рябова.
     - Понимаешь,  в стене дома, в бывшей квартире Назарова, - сказал дед, -
большое богатство...  План точный дал.  Боится,  что дом снесут,  пока он  в
больнице.  Вот он и взял меня в долю. - Дед хихикнул. - Не было счастья, так
несчастье помогло.
     - Да ну,  отец...  Это рассказы для детей, - сказала мать. Она протяжно
зевнула. - Спать хочется... Я сегодня устала...
     - Ничего ты не понимаешь. Он, когда прятал это богатство в стену, думал
- революция на время.  Он поэтому и за границу не уехал. А потом боялся этот
клад достать,  все ждал подходящего времени...  Там золото, драгоценности...
Эх,  заживем,  заживем, заживем! - пропел дед. - Отдыхать будем, пить, есть,
по курортам разъезжать.  На людей будем смотреть с прищуром:  хочу - вижу, а
хочу -  не  вижу.  Тебя оденем как куколку.  Ты  заявишься на работу во всем
новом, а они там рты откроют... Эх, заживем, заживем, заживем!
     - Я куплю себе кожаную коралловую курточку,  -  сказала мама, - и такие
же коралловые туфли на страшенном,  высоченном гвоздике и  маленькую шапочку
из соболя... Темно-шоколадного цвета.
     - Работу бросишь, - снова пропел дед.
     - Я люблю свою работу,  - сказала мать. - Я печатаю и каждый день узнаю
что-нибудь новое.
     - Ерунда все это, ерундистика, - сказал дед. - Узнаешь! А сколько можно
узнавать новое? Десять, пятнадцать лет или тридцать? Пока станешь старухой.
     - Юрке купим самый дорогой велосипед,  -  сказала мать. - И магнитофон,
как у Ивана Кулакова. - Она тихо и счастливо засмеялась.
     В  соседней комнате погас свет,  и  откуда-то из темноты раздался голос
отца:
     "Значит, все предают тебя и меня, а ты их прощаешь?"
     - Я никого не прощаю, - ответил Сократик.
     "А Рябова, а Геннадия Павловича?.."


        "16"

     Утром, как только я вскочил с постели, сразу вспомнил про разговор деда
и матери о кладе.
     На  кухне дед  торопливо доедал свой завтрак.  Он  подозрительно быстро
куда-то собрался.
     - Далеко ли ты собрался? - спросил я между прочим.
     - Приятеля надо проведать,  -  ответил дед. - В больнице. - Дед хлопнул
меня по затылку. Он так всегда делал, когда у него было хорошее настроение.
     - А что это за друг у тебя появился? - спросил я.
     - Назаров...  Когда-то вместе жили,  -  ответил дед.  -  Одинокий. Надо
уважить.
     - Назаров? - переспросил я.
     Но дед ничего мне не ответил и вышел.  Видно, он был занят собственными
мыслями.
     Ясно, какие были у него мысли.
     - Мама, а ты этого Назарова тоже знаешь?
     - Знаю.  Он когда-то жил в  нашем старом доме...  А ты почему вчера был
такой мрачный? Что у тебя случилось?
     Как она ловко переменила тему разговора.  Нет, здесь надо действовать с
величайшей осторожностью,  а  то  еще дед на самом деле из-за своей жадности
понаделает дел.
     - Иван мне рассказывал,  что его отец уже пять раз разбивался,  а ни за
что не бросает своих самолетов. Говорит, ему без самолетов не жить.
     - Просто он  счастливый человек,  -  ответила она.  -  Ему больше всего
нужны в жизни самолеты, и они у него есть.
     - А тебе что больше всего нужно в жизни? - спросил я.
     - Мне? - Мама нажала пальцем на кончик носа, и он стал у нее гармошкой.
Она  всегда так  делает,  когда  думает.  Ногти  у  нее  на  пальцах коротко
острижены: с длинными, модными ногтями не попечатаешь на машинке. - Не знаю.
- Она сказала "не знаю" так, что я почувствовал, что она вот-вот разревется.
- Я мечтаю, - она попыталась улыбнуться, - купить тебе велосипед.
     - И магнитофон как у Ивана Кулакова? - почти шепотом спросил я.
     Она   удивленно  посмотрела  на   меня,   точно   я   произнес   что-то
сверхъестественное, и ничего не ответила.
     Я  стал собираться в школу,  в эту проклятую школу,  где меня поджидали
одни неприятности.
     - Юра, - окликнула она меня.
     Я остановился.
     - Нет, ничего...
     Она хотела сказать мне что-то важное и не решилась. Конечно, она хотела
рассказать о затее деда. Я стоял и ждал.
     - Понимаешь...  -  Она помялась и спросила совсем другое,  о чем, может
быть, и не думала: - Тебе что, не нравится Геннадий Павлович?
     - А что в нем хорошего? - сказал я.
     - Как ты жестоко судишь о нем,  -  сказала она. - Хотя совсем не знаешь
его.
     Это было что-то новое, раньше она его так решительно не защищала.
     Я повернулся и молча вышел.
     Когда я проходил мимо гастронома, то увидел деда. Он нес в руках мамину
хозяйственную сумку.  Из сумки торчала бутылка вина.  Я  остановился,  и дед
почти налетел на меня.
     - Это все Назарову? - Я выразительно посмотрел на сумку, в которой, при
ближайшем рассмотрении, увидел пачку печенья и коробку сливочной помадки.
     - Ему,  -  как-то виновато ответил дед, полез в карман, покопался там и
протянул мне монету: - На вот тебе, на мороженое, - повернулся и ушел.
     Я чуть не упал от неожиданности,  чуть не расплакался от восторга:  мир
не  видел подобной доброты!  Мой дед жадюга из  жадюг,  и  вдруг так,  между
прочим  отваливает мне  полтинник.  Дело  принимало  крутой  оборот.  Видно,
вот-вот этот злополучный клад попадет к нему в руки. И тут у меня настроение
резко улучшилось.  Не было счастья, так несчастье помогло. Мне стало весело,
и я побежал в школу.
     Я вбежал в класс и нахально крикнул:
     - Приветик!
     Я так громко крикнул,  что все посмотрели на меня:  что это, мол, с ним
случилось?  При  этом  я  скосил глаза  на  парту Кулаковых.  Иван  даже  не
посмотрел на меня.  Ничего,  Ванечка, когда ты узнаешь мою тайну, ты на меня
посмотришь. Тошка презрительно оглядела меня с ног до головы. И ты, Тошечка,
попляшешь вокруг меня.
     Я  вам всем покажу,  и  вы все-все узнаете,  что я не такой уж пропащий
человек.
     Я трахнул портфелем по парте так, что Рябов подскочил от неожиданности.
     - Ты что, ошалел? - крикнул он мне.
     Но ему я ничего не ответил, с ним я просто не разговаривал.
     Я  тут же решил подойти к  Ивану на виду у  всех и нашептать ему на ухо
про клад. Вот у них у всех вытянутся лица! Но потом передумал, решил до поры
подождать, чтобы действовать наверняка. Я уже шел к нему, когда передумал, и
поэтому для отвода глаз остановился около Ленки и спросил:
     - Ну, как романтика?
     Она сделала страшные-страшные глаза и  отвернулась от  меня.  Не желала
разговаривать,  никто не  желал со  мной разговаривать из  этого знаменитого
пятого звена.  Они все были очень гордые и принципиальные.  Ничего, я завоюю
свое место среди них.
     Вот так я и досидел до конца уроков и, между прочим, схватил пятерку по
истории.


        "17"

     После уроков Сократик,  торопливо оглянувшись, свернул в переулок рядом
со  школой,  ибо  именно в  этом переулке находился бывший дом таинственного
Назарова,  и этот дом для него был как мина с включенным взрывателем, и если
эта мина сработает, может быть, многое изменится в жизни Сократика.
     И вот он вошел в этот двор...
     Двор был  как  гигантский колодец или  как  подземный тоннель:  с  трех
сторон три огромных новых дома крупнопанельной кладки. В глубине двора стоял
четвертый, замыкающий дом: осколок старого мира.
     Сократик долго и  внимательно осматривал этот  таинственный дом,  щурил
глаза,  надеясь таким  нехитрым образом проникнуть через его  стены.  Потом,
поняв