остановилась. Откинулись круглые крыши люков, и из  черных
дыр высунулись белые головы танкистов.
   Ребята снова забились в подпол, а Витька прилег в  цветник  у  крыльца  и
стал во все глаза смотреть на немцев. Танкисты смеялись и что-то  тарабарили
по-немецки. Солдаты соскочили с танка и стали разминаться. Подошли остальные
танки.
   Немцы стали доставать из колодца  бадью  с  водой.  Пили  по  очереди,  и
блестящие струйки текли с их небритых подбородков. Витька смотрел на  них  и
не испытывал ни ненависти, ни страха. Одно жгучее любопытство. Так  вот  они
какие, немцы, вдруг свалившиеся на них, как снег на голову...
   Потом танкисты забрались в машины, глухо стукнули крышки, взревели моторы
- и стальные громадины укатили, подняв густую завесу пыли.
   С тяжелым сердцем ребята двинулись дальше. Город был захвачен немцами,  в
этом больше никто не сомневался. А они оказались в тылу врага.
   Город уже виднелся вдали. Такой родной  и  вместе  с  тем  чужой.  Ребята
пересекли  железнодорожный  путь.  Отсюда  ближе  к  домам.   На   пути,   у
развороченной стрелки, возились железнодорожники. Немецкие  танки  стояли  у
шоссе. Много танков. Танкисты сидели и лежали на траве и ели из котелков. По
перрону прохаживались немецкие  офицеры  в  высоких  фуражках  и  начищенных
сапогах. Револьверы их непривычно болтались на животе. На путях посвистывали
маневровые,  лязгали  буферами  товарные  составы.  Пакгауз  был  разворочен
крупной фугаской. Железные балки, скрюченные  и  заржавевшие,  торчали,  как
лапы гигантского паука. Вокзал тоже был разрушен. Немецкие офицеры поднимали
ноги, перешагивая через битый красный кирпич.
   На ребят никто не обращал внимания. Вдаль пути прошла женщина в платке  с
бельевой корзиной в руке. Она равно-душно взглянула на  них  и  отвернулась.
Немцев на улицах было мало. Жителей  тоже  что-то  не  видать.  Над  зданием
горкома партии развевался немецкий флаг со свастикой.
   Город был основательно разрушен. Вместо домов - груды бревен, штукатурки,
кирпича. Красный железнодорожный мост, что неподалеку от их дома,  рухнул  в
реку. Блестящие изогнутые рельсы со шпалами торчали над обрывом.
   - А где же наш дом? - ахнула Люся, когда они поднялись  на  насыпь  возле
упавшего в реку моста.
   Дома  не  было.   Большого   двухэтажного   дома,   построенного   купцом
Квасниковым, как в свое время на спор  утверждал  Гошка  Буянов,  больше  не
существовало. Если от других домов остались груды бревен и  битого  кирпича,
то от их дома не осталось ничего. Несколько закопченных печей и гора углей в
огромной яме.
   На всей Чапаевской улице  сохранился  один  деревянный  дом  с  яблоневым
садом. Он  стоял  на  перекрестке  двух  улиц.  Деревья  в  парке  обгорели.
Некоторые были расщеплены осколками.
   Ребята молча спустились с насыпи и остановились на  краю  большой  черной
ямы. В ней еще курился сизоватый гаревый дымок. Никто из них не произнес  ни
слова. Касаясь плечами друг друга, мальчишки и девчонки с  Чапаевской  улицы
стояли на пепелище своего родного дома и молчали. Еще того не  зная,  они  в
этот миг прощались со своим так неожиданно оборвавшимся детством.
   Они становились взрослыми.
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. В ГОРОДЕ, СТАВШЕМ ЧУЖИМ.
   Первый знакомый, которого они увидели, был Петька  Симаков,  по  прозвищу
Квас. Так его прозвали потому, что Петька мог зараз выпить  десять  стаканов
клюквенного кваса или морса. Второго такого  специалиста  на  Чапаевской  не
было. Симаковы жили как раз в том доме, который чудом сохранился. Стекла еще
не были вставлены; два окна заткнуты тряпьем и фанерой.
   Петька, сгибаясь под тяжестью мешка, направлялся к дому.
   - Здорово, Квас! - окликнул Гошка.
   Петька оглянулся, и от неожиданности уронил мешок. Квас стоял истуканом и
смотрел на них.
   - Ты не знаешь, где наши? - спросил  Витька.  Квас  нагнулся  за  мешком,
взвалил на плечо и, часто оглядываясь, засеменил к своему дому.
   - Чего это он? - удивился Сашка.
   Квас ногой толкнул калитку и скрылся в яблоневом саду.
   - На нем мой новый пиджак, - сказал Гошка. - Мать. только  по  праздникам
давала надевать.
   - Ты не ошибся? - спросила Алла.
   - Чего же он тогда побежал?
   - К кому бы еще сходить, узнать про наших?  -  вздохнула  Алла.  -  Может
быть, они в городе?
   - Твой отец партийный? - спросил Гошка,
   - И мать, - ответила Алла.
   - Твои эвакуировались, - убежденно сказал Гошка. - Партийные не остаются.
Слышала,  что  беженцы  говорили?   Немцы   партийных   в   первую   очередь
расстреливают.
   - И мой батя партийный, - сказал Сашка.
   - Мой беспартийный,  -  сказал  Витька  Грохотов.  -  Только  он  тут  не
останется. Мой батя, наверное, уже воюет.
   - Неужели в городе никого знакомых не осталось? - сказала Алла.
   - Идите куда-нибудь спрячьтесь, - предложил  Гошка.  -  А  я  Кваса  буду
караулить.
   Ребята пошли в покалеченный парк, а Гошка, пригнувшись, стал огибать сад.
   Полчаса прошло в ожидании. Разговаривать  не  хотелось.  Каждый  думал  о
своих родителях. Коля Бэс развязал мешок, достал оттуда драгоценную  коробку
с засушенными и наколотыми на картонки жуками.  Долго  рассматривал  каждого
жука в отдельности, а потом снова  положил  картонки  в  коробку,  аккуратно
завязал бечевкой и бросил в яму.
   - Жуки, - сказал он. - Смешно... Жуки теперь не летают.  Теперь  самолеты
летают.
   - Люсь, зачем ты сюда притащилась? - спросил Сашка. -  Ведь  твоих  здесь
нет?
   - Папа должен был из командировки вернуться.
   - Дурочка ты, Люська, хоть и отличница! Я бы на твоем месте уже в  Артеке
загорал.
   - Сколько человек может без еды прожить? - спросила Люся.
   - Две недели, - ответил Витька.
   - Без воды и недели не протянет, а на воде можно с месяц продержаться,  -
сообщил Коля.
   -  А  мне  даже  есть  не  хочется,  -  сказала  Алла.  -  У  меня  такое
предчувствие, будто с мамой что-то случилось...
   - Фиг он поймает Кваса, - вздохнул Сашка. - Пойти поглядеть, что ли?
   Он поднялся с садовой скамейки и, зачем-то прихватив свой мешок, не спеша
зашагал по тропинке.
   Ладонщиков вышел на дорогу и свернул к полуразрушенной  круглой  часовне,
где в мирное время был Клуб юных техников.
   Немного погодя Витька тоже поднялся и пошел за Ладонщиковым. Он нашел его
в часовне. Сашка сидел на металлическом верстаке и,  пыхтя,  открывал  ножом
банку с консервами. Рядом на развязанном  мешке  лежала  початая  буханка  с
общипанной горбушкой. Сашка чертыхнулся - нож был тупой, а банка  крепкая  -
и, отщипнув от буханки кусок мякиша, засунул в рот.
   - Приятного аппетита, - сказал Витька, появляясь за его спиной.
   Сашка подпрыгнул на верстаке и лег грудью на продукты.
   - Ну и кто ты после этого? - с презрением спросил Витька, двигая скулами.
   - Это я... достал. Сам, - забормотал Сашка. - Это мое.
   - Выкладывай все из мешка!
   Сашка заморгал, потом ногтями отломил от буханки краюху и протянул.
   - Бери, сейчас банку открою и мяса дам...  Витька  подошел  ближе  и,  не
размахиваясь, ударил Сашку в лицо. Тот ойкнул и отлетел  к  стене.  Из  носа
потекла кровь. Сашка  побагровел,  схватил  обломок  кирпича  и  запустил  в
Грохотова. Витька пригнулся: кирпич с треском рассыпался о стену. За  вторым
кирпичом Сашка нагнуться не успел:
   Витька прыгнул на него и повалил на грязный пол. Сашка,  сопя,  ворочался
под ним, бодался, но сбросить с себя Грохотова ему не удалось.
   - Пусти, у меня кровь, - просипел он. Витька  отпустил  его  и  поднялся.
Рукав рубахи треснул в двух местах.
   - Где взял? - спросил Витька, глядя на Ладонщикова.
   - Консервы еще там, в вагоне, - сказал Сашка. - После  бомбежки.  Они  на
полу валялись...
   - А хлеб?
   - У радистов...
   - Это за то, что они вас подвезли?
   - У них много, - сказал Сашка, хлюпая носом. - Целый ящик.
   Витька взял мешок и вытряхнул содержимое на верстак. Из мешка  выкатились
еще две блестящих банки и несколько пачек концентратов.
   - Ты, оказывается, большой специалист по части того, что плохо  лежит,  -
сказал Витька. - Пошли к ребятам! Он зашагал впереди, Сашка поплелся сзади.
   - Я не обязан за всех беспокоиться,  -  пробурчал  Ладонщиков.  -  Пускай
каждый за себя... Вон время-то какое!
   - Какое? - остановился Витька. Глаза  его  сузились,  скулы  заходили  на
осунувшемся лице.
   - Война. Сегодня живой, а завтра... Сам видел, что на дороге делается.
   - Поэтому мы и должны держаться друг за друга, а если каждый будет думать
только о себе, ни за  грош  пропадем...  По  одному.  Неужели  ты  этого  не
понимаешь, скотина?!
   - Я сначала хотел со всеми поделиться... - пробормотал  Сашка.  -  А  как
увидел, что нашего дома нет... Я ведь не знаю, кто теперь куда?
   - Вместе из дома ушли - вместе и отсюда будем выбираться.
   - Куда?
   - Может, ты хочешь тут остаться? У немцев?
   - Что ты! - испугался Сашка и, немного помолчав, попросил;  -  Не  говори
им? Ладно?
   - У тебя еще не вся совесть потеряна. - усмехнулся Витька.
   И тут они увидели двух немцев. Они стояли на обочине и очень  внимательно
смотрели на них.
   - Комм, комм, - поманил один пальцем.
   - Рванем? - прошептал Сашка.
   - Хочешь, чтобы из автомата? - ответил Витька. Они подошли к  солдатам  в
ярко-зеленых мундирах  с  автоматами  на  груди.  Один  немец  был  высокий,
светловолосый, второй маленький, черноглазый.
   Высокий что-то сказал маленькому  и  улыбнулся.  Взял  из  Витькиных  рук
мешок, развязал и достал банки, концентраты, общипанный  хлеб.  Все  это  по
очереди передавал маленькому. Тот  пощелкал  по  банкам  ногтем,  понюхал  и
затолкал в карманы мундира. Концентраты  повертел  в  руках,  тоже  понюхал,
затем бросил один брикет на землю и раздавил сапогом. В пачке  была  пшенная
каша.
   - Пл„хо, - сказал  черненький  и  одну  за  другой  бросил  в  кювет  три
целехоньких пачки. Измусоленная буханка тоже ему не понравилась. Он разломил
ее пополам и, как фокусник, бросил в разные стороны.
   - Кто есть вас юден? - спросил высокий.
   - Дяденька, отпустите нас, - заныл Сашка. - Мы ничего не знаем...
   Высокий снял автомат и дотронулся до дула.
   - Немножко будем стреляйт юден. Где он есть, юден?
   Витька пожал плечами и отрицательно завертел головой, хотя  и  не  понял,
чего нужно немцу.
   Высокий прижал дуло автомата к Витькиному животу и сказал:
   - Один русиш мальшик будет делать капут!
   Витька молчал. Он не знал, шутят немцы или нет. Маленький  что-то  сказал
по-немецки и показал на здание горкома, где развевался чужой  флаг.  Высокий
улыбнулся и убрал автомат.
   - Комм к чертова мама, - добродушно сказал он, глядя  на  Витьку  чистыми
серыми глазами.
   Мальчишки бросились к часовне и почувствовали себя в безопасности лишь за
каменной стеной. Они слышали, как протопали по  булыжной  мостовой  немецкие
сапоги.
   - Он хотел тебя кокнуть, - хрипло произнес Сашка.
   - Какие у него глаза...
   - Какие?
   - Пустые, - сказал Витька. - В них ничего нет.
   - Про какого он юдена спрашивал?
   Витька прислонился к обшарпанной стене с плакатом: "Кончил работу - убери
за собой!" Лицо у него бледное. Он только сейчас по-настоящему испугался.
   - Говорил, давай съедим консервы, - сказал Сашка. Витька  выглянул  из-за
стены. Немцев не видно. За рекой  разворачивалась  пятнистая,  как  леопард,
машина.
   - Пойдем, - сказал Витька.
   - Подберем хлеб и кашу, - вспомнил Сашка.
   На обочине уже тут как тут сидела ворона  и  клевала  растоптанную  кашу.
Сашка достал из вонючей жижи на дне кювета три еще  не  успевших  размокнуть
пачки и подобрал хлеб.

   Гошка все-таки подкараулил Петьку Кваса и притащил в парк. Симаков  успел
снять чужой пиджак и  сидел  тихий  и  смирный  рядом  с  Буяновым,  который
придерживал его за штанину.
   - Хотел удрать, - сказал  возбужденный  Гошка.  -  От  меня,  братец,  не
вырвешься! Рассказывай, мародер, что знаешь!
   - Ч„ рассказывать? - пробурчал Квас. - Два дня  город  бомбили,  ваш  дом
стоял,  ничего  ему  не  делалось,   только   стекла   повылетели...   Рядом
железнодорожная казарма  была...  Видите  печку?  А  потом  вон  в  тот  дом
ахнуло... Да не этот, а  тот,  где  красный  комод  валяется...  А  ваш  дом
разбомбили в среду или в пятницу. Кажется, в среду...
   - А где были...
   - Нет, в пятницу, - сказал Квас. - Днем. Я лежал в щели,  мы  с  батей  в
огороде вырыли. Вылез, гляжу - вашего дома нет. Дым, огонь...
   - А где люди? Жильцы где были? - спросила Алла.
   - Жильцы? Кто в бомбоубежище спрятался, кто уже эвакуировался. Как  война
началась, стали эвакуироваться... - Петька посмотрел на Гошку. - Твой батька
был...
   - В доме?! - ахнул Буянов.
   - Не, не в доме, - сказал Квас. - Он на машине приезжал,  когда  дом  уже
сгорел. А матка твоя еще раньше уехала. Как бомбить стали, так и уехала.
   - А как же...
   - Пиджак-то? Так она мне отдала... "Гошенька мой  пропал,  -  говорит,  -
примеряй, - говорит, - Петюня, его одежку.  Подойдет  -  надевай!  Все  одно
теперь сына нету..." Куда вы удрали? Тут такой шухер был!
   - Ну и врать! - сказал Гошка. - "Примеряй,  Петюня"...  Да  моя  мать  не
знает, как и звать-то тебя, ворюгу несчастного!
   - Не знает! - ухмыльнулся Квас, - Я ей,  если  хочешь  знать,  помогал  в
машину грузить. - И куда она поехала?
   - Откуда я знаю?
   Тут его перехватила Алла:
   - Петенька, скажи, пожалуйста, а мои уехали или...
   - Батю твоего в армию забрали, а мамаша...  -  Квас  задумался.  Алла  не
спускала с него широко раскрытых синих глаз. - Ее разбомбило, -  безжалостно
сказал Петька.
   Алла поднялась и пошла, не разбирая дороги. Один раз  она  споткнулась  о
головешку и чуть не упала. Квас посмотрел ей вслед и прибавил:
   - Она все не хотела отсюдова уезжать... До последнего. Тебя ждала. Вот  и
дождалась!
   Будто слепая, брела Алла через парк.  А  по  шоссе  проносились  одна  за
другой пятнистые машины. В кузовах  сидели  вооруженные  солдаты  в  зеленых
мундирах.
   - Разве так можно? - Витька метнул сердитый взгляд на Петьку и побежал за
Аллой. Догнав, он схватил ее за плечи, повернул и насильно повел  в  сторону
от шоссе. Алла покорно шла, и коса ее дергалась  вверх-вниз.  Витька  что-то
сказал, посадил ее на соседнюю скамейку и бегом вернулся к ребятам.
   - Твою мамку контузило, - сообщил ему Квас. - Сначала без памяти была,  а
потом очухалась... Кажется, с санитарным эшелоном куда-то отправили. А  батя
твой ушел в армию. И твой тоже, - кивнул он Сашке.
   - А мама? - спросил Ладонщиков.
   - Ее не было, когда дом горел, - сказал Квас. - А где теперь,  убей  бог,
не знаю. Эвакуировалась, наверное. Тут все эвакуировались.
   Коля Бэс молча слушал. Он терпеливо  дожидался  своей  очереди.  А  Квас,
который почувствовал, что все сейчас в  нем  нуждаются,  не  спешил.  Петька
всегда был в тени. Бывало, Гошка и не смотрел в его сторону. В игры Кваса не
принимали, он был младше остальных на два года, подшучивали над  ним.  "А  у
нас сегодня Квас! - орали мальчишки, увидев его. - Квас, заплати за нас!"  А
сейчас все смотрят на него, как на бога.
   - Ну, говори, - глухо произнес Коля Бэс и зачем-то снял очки.
   Он стоял перед Квасом, вертел в руках очки, дышал на стекла. Квас смотрел
на него и морщил лоб, будто вспоминал. А чего тут вспоминать? Колиного  отца
не взяли в армию, у него белый билет. Он собрал стариков и женщин и повел их
на окраину города рыть противотанковые рвы. Налетели юнкерсы", и  его  убило
осколком. Хоронил Колиного отца весь город. И в газете писали о нем,  как  о
хорошем, мужественном человеке. И Квас вместе  со  всеми  шел  за  гробом  и
слушал на кладбище речи... А потом каждый день стали погибать люди. И Петька
больше не видел, как их хоронили. После того как немцы захватили  город,  на
улицах столько валялось убитых - не пересчитать. Их всех покидали в  большую
яму и закопали. Отец Петьки Кваса тоже закапывал. Он остался со своей семьей
в городе.  Не  захотел  бросать  хозяйство  и  эвакуироваться.  Когда  город
опустел, старший Симаков вместе с Петькой стали таскать брошенное  добро  из
чужих квартир. "Все одно сгорит или немцы растащат, - говорил отец. -  А  мы
еще можем попользоваться..."
   И вдруг жалость шевельнулась  в  черством  Петькином  сердце.  Жалость  к
большому нескладному мальчишке, который хмурил брови, кусал губы,  крутил  в
руках очки и молчал. Коля Бэс никого не обижал во  дворе.  Не  мог  на  него
пожаловаться и Квас.
   - Живы твои, - сказал он. - Эвакуировались... А вот куда,  убей  бог,  не
знаю.

   Вечером Витька,  Сашка  и  Гошка  отправились  на  разведку.  До  площади
добрались без всяких приключений. Немцев и прохожих на улице почти не  было.
Ветер хлопал ставнями в покинутых домах, повсюду блестели  разбитые  стекла.
На площади было разрушено самое большое  в  городе  пятиэтажное  здание.  На
булыжной  мостовой  валялись  обломки  мебели,  разбитые  цветочные  горшки,
посуда.
   Как раз посередине площади три немецких солдата вкапывали в землю  желтый
столб с перекладиной наверху и косой опорой.
   - Что это? - спросил Сашка. Он никогда не видел ничего подобного.
   - Виселица, - сообразил Гошка. - Кого-то вешать собираются...
   - Кого? - взглянул на него Сашка. И глаза его округлились.
   - Увидишь... - мрачно пробурчал Гошка.
   У здания с  немецким  флагом  остановился  грузовик  и  из  кузова  стали
выпрыгивать  вооруженные  немецкие  солдаты.  Мальчишки  бросились  к  реке,
проскочили через обгоревший посредине деревянный мост и оказались на  другом
берегу. В городском парке повсюду глубокие  воронки,  следы  артобстрела.  В
карусель угодил снаряд, и  покалеченные  осколками  деревянные  раскрашенные
зверюшки валялись на земле.
   У входа на стадион прогуливался автоматчик. Деревянный  забор,  оклеенный
афишами о футбольных матчах, сверху был оцеплен колючей проволокой. Еще один
автоматчик  стоял  на  вышке,  сколоченной  из  досок   разрушенного   дома.
Шевелились на ветру порванные обои. Немец  с  вышки  заметил  ребят  и  стал
разглядывать. Отступать было поздно, и они пошли по дороге  вдоль  крашеного
забора. Немец проводил их взглядом и отвернулся. Доски на вышке  заскрипели,
послышался свист. Немец стал насвистывать какую-то свою песенку.
   Видя, что на них не обращают внимания, Витька подбежал к  забору,  где  в
одном месте была выломана доска, и приник к щели. На зеленом футбольном поле
стояли, сидели, лежали люди. Их  было  много.  Молодых  и  старых,  особенно
детей. На одежде желтели шестиконечные звезды. Таких странных  звезд  Витька
никогда еще не видал. Люди были измождены,  с  воспаленными  глазами.  Видно
было, что не одну ночь они провели под открытым  небом.  Тут  же  у  их  ног
стояли пустые котелки с алюминиевыми ложками.
   У самого забора  пригнулся  на  корточках  седобородый  старик  в  черном
длинном пальто. Он тоненькой палкой  чертил  на  земле  какие-то  непонятные
знаки и что-то шептал.
   - Дедушка Моисей! - пробормотал Витька. И старик услышал. Он поднял лысую
голову и уставился на Витьку. Красные глаза его  слезились,  но  смотрел  он
прямо, не моргая.
   - Кто ты, мальчик? - негромко спросил старик.
   - Грохотов я, дедушка Моисей, Грохотов, - ответил Витька.
   - Ай-я-яй! - замотал головой старик.  -  Он  Грохотов!  Он  с  такими  же
сорванцами, как и сам, убежал из дома? А  бедные  родители  чуть  с  ума  не
сошли. Ох, плачут ваши задницы по хорошему ремню!
   Это был дед Соли Шепса. Старику восемьдесят лет, и непонятно: за что  его
забрали? Дед Моисей и мухи-то не обидит. Он  каждое  утро  выносил  из  дома
низенькую скамейку с ватной подушкой  и  грелся  на  солнце.  Читал  газеты,
наблюдал, за играми ребят. Иногда тетя Катя,  уборщица,  у  которой  четверо
пацанов мал-мала меньше, давала  ему  понянчить  самого  маленького.  И  дед
Моисей  нянчил  ребятенка,  щекотал  его  своей  длинной  белой  бородой   и
рассказывал сказки.