Как,  и  ты,
малышка, принялась проказничать? Ну-ка ешь свой блин, и забудем об этом!
   - Нет, мне это не по душе! - строго сказала мама Эмиля. - Надо разоб-
раться!
   Тут папа Эмиля чуточку смутился.
   - Надо, ясное дело, надо! Для начала я должен попросить у тебя проще-
ния, Эмиль, - сказал он.
   Потому что не такой он был плохой человек, чтобы не признаться,  если
совершал ошибку.
   - Ведь ты простишь меня, Эмиль? Ну что тебе - жалко?
   - Ладно! - отозвался Эмиль.
   - Но послушай-ка! Почему ты ничего не сказал? - спросил Эмиля его па-
па.
   - Вот еще! А зачем? Нечего по пустякам шум подымать!
   - И мне тоже это не по душе, - вмешался Альфред и подмигнул Эмилю.
   - И вообще, ведь ты скоро снова напроказничаешь, - решила Лина. - Так
что в столярке ты отсидел не зря...
   - Не встревай в эти дела, Лина! - оборвала ее мама Эмиля.
   - Завтра, - заявила вдруг маленькая Ида, - тебе, Эмиль, незачем озор-
ничать снова. Потому что завтра в столярке буду сидеть я!
 
   ПРОДЕЛКА ЭМИЛЯ N 325
 
   Каттхульт близ Леннеберги, где жил тот самый Эмиль, был просто чудес-
ной маленькой усадьбой. Всем жилось там привольно: и Эмилю,  и  его  ма-
ленькой сестренке Иде, и его маме, и его папе. Да, там хорошо было  даже
Альфреду и Лине, каттхультовским работнику и служанке.
   - Хотя и у нас случаются беды, ясное дело, - сказала однажды Лина.  -
Этот вечный снег зимой, и эти вечные мухи летом! Да еще  Эмиль,  который
проказничает и летом и зимой. Да, ясное дело, бед здесь хватает!
   Но тут мама Эмиля строго взглянула на Лину. О проделках Эмиля  она  и
слушать не желала. Право, Эмиль и без того огорчал ее, а  тут  еще  Лина
надоедает. Но что правда, то правда - мух в усадьбе хватало. И до чего ж
они были любопытные! Особенно когда в Каттхульте наступало время  еды  и
все собирались вокруг обеденного стола, чтобы съесть свою тарелку добро-
го мясного супа или что-нибудь еще. Миг - и мухи уже тут как тут! Рассе-
лись по столу и тоже желают обедать вместе со всеми.
   Только к вечеру устраиваются они на ночлег на потолке кухни. И  наби-
ваются, как сельди в бочку, в потолочные щели. О, как мама Эмиля ненави-
дела мух!
   - Несчастные вы черти летучие, в гроб вы меня вгоните! - сказала она.
- Надо бы мне купить клейкую бумагу-мухоловку.
   Папа Эмиля так испугался ее слов, что даже подпрыгнул. Клейкая  бума-
га-липучка стоила 10 эре один листок. Подумать только! Неужто мама Эмиля
на самом деле вбила себе в голову, что ей нужны такие листки?
   - Ну уж нет, спасибочки! - съязвил он.  -  Обойдемся  нашей  мухолов-
кой-сачком.
   Папа был в таком ужасе от грозящей траты денег, что в этот вечер  сам
стал выгонять из кухни мух; обычно это делала  Лина.  В  одной  рубашке,
держа в руках мухоловку, развевающуюся над его головой, он бегал по кух-
не, пугая несчастных мух, которые расселись на потолке и как раз  собра-
лись спать. На дровяном же ларе сидели страшно довольные Эмиль с Идой  и
смотрели во все глаза на папу. Ну и веселое  представление  он  устроил!
Мама тоже смотрела на папу, но вид у нее был невеселый. Почему ей нельзя
купить липучки? Ведь все женщины в Леннеберге уже обзавелись ими, купили
себе сколько надо!
   Папа Эмиля, увидев ее угрюмое лицо, приостановил на миг свои прыжки.
   - До чего ж ты все-таки чудная. Альма! - сказал он. - Вынь да  положь
тебе сейчас же все самое дорогое да модное! Счастье,  что  в  этом  доме
есть хоть один человек, у которого хватает смекалки беречь денежки!
   А потом добавил как бы в шутку:
   - Более ловкого и более дешевого ловца мух, нежели  нижеподписавшийся
Антон Свенссон, тебе никогда не найти! Ты посмотри, как  замечательно  я
это делаю!
   Он помчался по кухне, размахивая мухоловкой, так что испуганные  нас-
мерть мухи, жужжа, разлетелись во все стороны. Ясное дело, несколько мух
попалось в мухоловку, но не очень много. Мама Эмиля, презрительно  фырк-
нув, вышла из кухни и уселась на  крыльцо  сеней,  чтобы  остыть.  Такой
спектакль она больше смотреть не желала!
   Папа между тем носился по кухне со своей мухоловкой и не сдавался  до
тех пор, пока не ударился большим пальцем о дровяной ларь. Тогда-то  ему
и расхотелось ловить мух.
   - Гм, а кстати, пора нам ложиться спать! - сказал он. - Самое время!
   Мухи думали абсолютно то же самое и спокойно расселись снова по своим
местам в щелях потолка.
   И все-таки папа твердо решил: липучек в его доме не будет! Мама Эмиля
каждый день ахала да охала из-за мух, но не думайте, что это его  трога-
ло.
   - Ну тебя с твоими липучками! - говорил он маме. - Начни только  швы-
ряться деньгами и покупать что попало, - этак мы по миру пойдем! И  кон-
чится все для нас нищенским посохом!
   Нищенским посохом! Ничего ужасней этого Эмиль в жизни своей  не  слы-
хал! Нищенский посох - это, наверно, палка, на которую  опирались  обни-
щавшие люди в прежние времена, когда они таскались по всей округе и поп-
рошайничали. Подумать только, а что, если в один прекрасный день он уви-
дит, как его мама и папа с посохом в руках бродят по усадьбам  в  Ленне-
берге, выпрашивая кусок хлеба? Да, в таком случае ему  и  маленькой  Иде
тоже придется, конечно, нищенствовать вместе с ними! А все  из-за  того,
что мама растратила их деньги на липучки!
   Эмиль стал подготавливать маленькую Иду к тому, что их ожидает.
   - Но я смогу вырезать тебе маленький нищенский посох! - сказал он  ей
в утешение.
   Ида громко заревела. Ясно, что она не хотела никаких нищенских  посо-
хов, и Эмилю стало ее жалко.
   - Не плачь, - сказал он. - Я уж как-нибудь все улажу!
   Эмиль долго не спал в тот вечер и без конца раздумывал.
   - Уж кто горазд на выдумки, так это Эмиль! Такого головастого и  хит-
рющего парня во всем мире не найдешь! - говаривал обычно Альфред, и  это
была истинная правда.
   И вот теперь Эмиль лежал в своей кроватке и думал изо всех сил - так,
что у него раскалывалась голова.
   "Во-первых, жалко маму, ведь ей так и не видать этих липучек. Во-вто-
рых, она все равно их купит рано или поздно, уж я-то знаю. И тогда будет
жалко папу, которому придется побираться с нищенским  посохом  в  руках.
Но, - подумал он, - если все равно придется побираться, то ведь мне луч-
ше было б, к примеру, взяться за нищенский посох уже теперь и выклянчить
денег, чтобы купить липучки до того, как  мы  обнищаем.  Да,  смотри-ка,
стоит только пораскинуть мозгами, как все устраивается. Так я и знал! "
   На другой день Эмиль забрался в заросли орешника на коровьем выгоне и
принес оттуда подходящую ветку. Из нее он вырезал себе в столярной  один
из самых красивых на свете нищенских посохов. Вообще-то Эмиль умел обра-
щаться с поделочным ножом так, что любо-дорого смотреть! Да, потому  что
после каждой озорной проделки он вырезал одного деревянного человечка за
другим. У него на полке в столярной скопилось их уже 324. Вот и  нищенс-
кий посох был сработан рукой мастера - сразу видно. Эмиль  украсил  весь
посох разными вензелями и тонкими завитушками, а как раз посреди завиту-
шек он вырезал так красиво: "НИЩЕНСКИЙ ПОСОХ ЭМИЛЯ СВЕНССОНА". Попрошай-
ничать с таким посохом - одно удовольствие.
   Но, конечно, все в Леннеберге знали Эмиля как облупленного - все  его
выходки и проделки. Поэтому он понимал, что ни один человек во всем при-
ходе ему и гроша ломаного не даст.
   "Но вот если они не узнают меня, тогда, может... - думал  он.  -  Мне
надо чуточку измениться!.. "
   На другой день было воскресенье, и Эмиль решил, что вот сегодня все и
произойдет. Его мама, и папа, и маленькая Ида поехали в церковь, Альфред
спал в людской, а Лина сидела на крыльце и  настырно  распевала  во  все
горло, чтобы заставить его проснуться:
   Зачем завлек мое младое сердце,
   Зачем меня заставил полюбить?
   Зачем меня ты разлюбил так быстро,
   Зачем, зачем покинул ты меня?
   А Эмиль тем временем оставался один в горнице. Он сразу же начал  пе-
реодеваться, чтобы превратиться в нищего ребенка. Это ему прекрасно уда-
лось. Он сам чуть не заплакал, когда увидел себя в зеркале  в  отцовской
шляпе с широкими, опущенными вниз полями, прикрывавшими ему глаза,  и  в
старом отцовском пиджаке, волочившемся чуть ли не по полу. Из-под пиджа-
ка высовывались голые грязные мальчишеские ноги. И таким  же  черным  от
сажи было его лицо, словно у него в разнесчастной его бедности не хвата-
ло средств даже на то, чтобы купить мыло и умыться. Такого душераздираю-
ще нищего ребенка в Леннеберге никогда прежде не видывали, уж это точно,
и Эмиль сказал осуждающе:
   - Тот, кто не подаст мне такую милостыню, чтоб ее хватило хотя бы  на
одну липучку, тот - просто скотина, да еще к тому же и бессердечная!
   Но разве можно надеяться на этих скупердяев из  Леннеберги?  И  Эмиль
надумал начать с пасторской усадьбы. Он точно знал, что жена пастора до-
ма. Пастор был в это время в церкви и читал проповедь, а  его  домочадцы
тоже должны были отправиться туда, хотят они того или нет. Но все в при-
ходе, и Эмиль в том числе, знали, что жена пастора с места двинуться  не
может, так как у нее болит нога.
   "Она добрая и к тому же еще плоховато видит, - подумал Эмиль. - Ника-
кого риска, что она меня узнает".
   В это прекрасное воскресное утро жена пастора сидела под высокой  ря-
биной на пасторском дворе и скучала. Ее больная нога лежала на  скамееч-
ке, а рядом, на маленьком столике, стояли сок и булочки. Она страшно ус-
тала сидеть без дела. И поэтому очень оживилась, увидев маленького маль-
чика, который как раз входил в калитку с нищенским посохом в руках.  Ах,
как ужасно живется этим несчастным нищим детям! И как они одеты! К этому
ребенку надо быть подобрее!
   Эмиль остановился на почтительном расстоянии от пасторши и запел:
   Я нищ и гол, я бос и наг,
   Но весел я всегда...
   Это была прекрасная и благочестивая песня,  которую  Эмиль  выучил  в
воскресной школе. И когда он спел ее целиком, у жены  пастора  в  глазах
стояли слезы.
   - Подойди ко мне, дружок, - сказала она. - Тебе в самом деле  живется
так трудно?
   - Да, могу поклясться! - ответил Эмиль.
   - Дома у вас, верно, нищета? Есть ли у вас какая-нибудь еда?
   Эмиль покачал головой.
   - Не-а... большей частью мухи!
   - Вы едите мух?! - в ужасе вскричала пасторша.
   - Не-а... пока еще нет, - чистосердечно признался Эмиль. - Но, может,
и придется еще их есть!
   Раньше ему это и в голову не приходило, но Эмиль с  необычайной  лег-
костью мог внушить себе любую дурость. И в самом деле,  кто  знает,  что
приходится есть несчастному нищему ребенку?! Теперь и у Эмиля на  глазах
выступили слезы.
   "Этот мальчишка битком набит всякими выдумками и дурацкими  проделка-
ми!" - не раз говаривала Лина. И она была права. Потому что в эту  мину-
ту, стоя на пасторском дворе, Эмиль  совершенно  явственно  ощущал  себя
несчастным нищим ребенком, которому вскоре придется есть мух. И от одной
мысли об этом он громко заревел.
   - Милое, дорогое дитя! - сказала пасторша, и не  успел  Эмиль  досыта
нареветься, как она сунула ему в кулачок двухкроновую монету.
   Две кроны! Это же целых двадцать липучек! Теперь-то он мог  выбросить
нищенский посох! И он тут же отшвырнул его прочь.
   По доброте сердечной пасторша также предложила Эмилю сок и булочки  -
на дорожку, как говорят.
   - Вкусно? - спросила она.
   - Куда лучше, чем мухи, это уж точно! - ответил Эмиль.
   Назавтра он отправился в леннебергскую лавку и накупил целых двадцать
липучек. На обратном пути он от радости весело подпрыгивал на бегу.  Ка-
кая гигантская неожиданность для мамы с папой, и уж ничуть не меньше для
мух!
   Везло ему, этому Эмилю! Как раз в тот самый день  родители  его  были
приглашены на пир в другом конце прихода и должны были  вернуться  домой
только поздно вечером.
   "Ну, теперь-то я успею! - подумал Эмиль. - Только сперва надо,  чтобы
все эти типы заснули. Ну, Лина, да Ида, да еще целый рой мух! "
   К счастью, все они были уже по-вечернему сонными. Вскоре на своем ку-
хонном диване уснула Лина, в своей кроватке в детской - маленькая Ида, а
в своих щелях на потолке - мухи.
   Тут Эмиль принялся за работу. В кухне была тьма кромешная, но он  за-
жег керосиновую лампу над столом. Лина храпела во сне и ничего не  заме-
чала. Так что Эмиль мог спокойно заниматься чем ему вздумается.
   Сначала он натянул целую сеть веревок по всей  кухне  на  достаточной
высоте, а потом растеребил свой богатейший запас липучек.
   "Что и говорить, клейкая работенка да липкая, - подумал он,  доставая
липучки из тесных коробочек и развешивая их на веревках. -  А  вообще  -
это пустяки, лишь бы все получилось так, как я задумал".
   Так все и получилось на самом деле. Когда Эмиль  управился  со  своей
работой, вся кухня напоминала колонный зал, где колоннами были свившиеся
липучки. Да, да, здесь стало куда лучше, чем в любой другой кухне в Лен-
неберге, где висела всего-навсего одна жалкая  липучка,  которой  ловили
мух! Ну теперь-то уж каттхультовские мухи все до единой  будут  обмануты
сразу, одним махом. Когда мухи проснутся завтра рано утром, они по прос-
тоте своей подумают, что все это бурое, клейкое, развешанное на  длинных
веревках по всей кухне, - гигантский завтрак, который приготовили только
для них. И не успеют они сообразить, какие они дуры, как все  до  единой
будут беспощадно пригвождены к липучкам. "Ясное дело, их  даже  немножко
жалко, - думал Эмиль, - но ведь никто не звал их в  Каттхульт,  так  что
пусть пеняют на себя". И Эмиль ликовал, представляя, как обрадуется  ма-
ма. Папа, верно, тоже будет доволен,  раз  у  них  в  Каттхульте  теперь
столько липучек, да еще совершенно бесплатно. Ведь он не заплатил за них
ни одного эре, да и по миру с нищенским посохом ему идти тоже не придет-
ся.
   Эмиль погасил лампу и лег в постель, радостный, в предвкушении нового
дня. Завтра, рано утром, когда его мама и папа выйдут  на  кухню  выпить
чашечку кофе, над Каттхультом разнесутся ликующие крики, уж это точно!
   Да, тут на самом деле послышались крики, и это глубокой темной ночью!
Но крики эти вовсе не были ликующими. Сначала  раздался  такой  страшный
вопль, что дом содрогнулся. Это произошло в тот миг,  когда  папа  Эмиля
запутался в первой же клейкой ленте, на которую наткнулся. А потом  раз-
дался еще более ужасающий вопль, когда он, пытаясь сорвать с себя первую
клейкую ленту, почувствовал, как вторая, словно змея,  обвила  его  шею.
Затем послышались душераздирающие крики мамы Эмиля  и  Лины,  когда  они
рванулись к папе, чтобы помочь ему, а вместо этого липучки приклеились к
их волосам, залепили им глаза и заодно еще разные другие места. И  тогда
громко, на весь дом, перекрывая жалобные возгласы женщин, раздался дикий
крик папы:
   - Э-э-э-миль!
   Ну, а что было с Эмилем? Он  уже  спал!  И  вообще  вскоре  на  катт-
хультовской кухне воцарилась тишина. Ведь вся эта троица, которая сража-
лась там в темноте с клейкими лентами, теперь окончательно запуталась  в
них и уже больше не кричала. Папа, мама и Лина молча и ожесточенно боро-
лись за то, чтобы высвободиться из липких пут.
   - Ну кому бы пришло в голову, что они вздумают сунуться на кухню пос-
реди ночи! - возмущался Эмиль.
   Это было, когда он на другой  день  рассказывал  обо  всем  Альфреду.
Эмиль как раз вернулся домой из пасторской усадьбы, куда  отвел  его  за
руку отец, чтобы он вернул обратно две кроны и попросил прощения за  то,
что обманул пасторшу.
   - Но разве вы, фру пасторша, не могли вычислить, что  это  непременно
должен был быть только Эмиль и никто другой? - спросил папа Эмиля.
   - Нет, мы поняли это лишь когда нашли  нищенский  посох,  -  ответила
пасторша - эта добрая душа - и ласково улыбнулась.
   - Хочешь получить свой посох обратно? - спросил Эмиля пастор.
   Но мальчик покачал головой.
   - Тогда мы сохраним эту безделицу на память о тебе, - сказал пастор и
тоже ласково улыбнулся.
   К тому времени, когда Эмиль с папой вернулись домой, мама сожгла  все
клейкие ленты до одной. А все каттхультовские мухи по-прежнему  радостно
и назойливо жужжали у нее под носом: ни одна из них ничуть не  пострада-
ла.
   - Ты прав, Антон, - призналась мама Эмиля. - Не надо было нам никаких
липучек. Вообще-то, если разобраться, то именно так и  мучают  животных.
Да, уж я-то знаю, каково это, когда накрепко приклеиваешься к липучке.
   Но вот в Каттхульте настало время обеда.
   Все собрались вокруг стола, и мухи тоже. Эмиль с  огромным  аппетитом
уплетал брюквенное пюре, а остаток дня  просидел  в  столярной,  вырезая
своего триста двадцать пятого деревянного старичка.
   Один день сменялся другим, лето кончилось, и  наконец  настала  зима.
Мухи исчезли. Но Эмиль остался и со свежими силами совершал все новые  и
новые проделки. Недаром говорила Лина:
   - Что летом, что зимой у нашего Эмиля на уме одни проказы!
 
   "НЕЧЕГО ЖАДНИЧАТЬ!" - ЗАЯВИЛ ЭМИЛЬ ИЗ ЛЕННЕБЕРГИ
 
   На хуторе Каттхульт в Леннеберге, где жил тот самый Эмиль - ну да, ты
знаешь его, - в воскресенье после Рождества был пир, и  приглашены  были
все жители Леннеберги - от мала до велика. Матушка  Альма,  мама  Эмиля,
славилась своими вкусными блюдами. Даже пастор и пасторша охотно  бывали
на пирах в Каттхульте. Не говоря уж об учительнице, которая была  просто
сверхсчастлива, когда вместе со всеми пригласили и ее. Ведь это куда ве-
селее, чем сидеть одной в школе длинным воскресным снежным днем.
   Да, снега в тот день выпало много. Альфред, каттхультовский работник,
все утро проездил на снегоочистителе, а  Лина,  служанка  в  Каттхульте,
тщательно вымела крыльцо сеней, чтобы в башмаки гостей не набилось слиш-
ком много снега.
   Услыхав звон колокольчиков, Эмиль и его маленькая сестренка Ида  бро-
сились к окну кухни. Уже начали подъезжать на своих санях гости.  Только
учительница прикатила на финских санках, потому что у  нее  не  было  ни
собственных саней, ни лошади. Но она все же радовалась,  как  жаворонок,
это было видно издалека.
   - Сдается мне, будет весело, - сказала маленькая Ида.
   Ее папа, который как раз выходил навстречу гостям, проходя мимо, пог-
ладил ее по головке.
   - Да, будем надеяться, - сказал он. - Еще бы не весело, ведь все  эти
пиры влетают нам в копеечку!
   - В копеечку! Ничего не поделаешь, - сказала мама Эмиля. -  Нас  ведь
всюду приглашают, так что теперь - наш черед.
   И в самом деле, это был веселый, хотя и не совсем обычный пир.  И  во
многом - благодаря учительнице. Она была молодая, жизнерадостная и страх
до чего находчивая. И когда все выпили по чашечке кофе, с которого начи-
нался пир, и не знали, чем можно бы еще заняться в ожидании, пока  пода-
дут еду, учительница сказала:
   - Пойдемте на двор, поиграем немного в снежки.
   Такой дурости, да еще на пиру, в Леннеберге никогда и  не  слыхивали.
Все удивленно посмотрели друг на друга, а папа Эмиля сказал:
   - Поиграть в снежки? Это что еще за дурацкая затея?
   Но Эмиль тут же выбежал из дому и ринулся прямо в снег. Вот это жизнь
так жизнь, эх! За ним длинной вереницей выбежали все дети, которые  были
на пиру, - тоже очень оживившиеся. А учительница, в плаще и галошах, от-
важная и дерзкая, как полководец, уже стояла в дверях, готовая выйти  во
двор.
   - А что, никто из родителей не желает пойти с нами?  -  поинтересова-
лась она.
   - Мы, верно, еще не совсем чокнутые, - ответил папа Эмиля.
   Но Лина была достаточно чокнутая и готова на все. Она  тайком  выбра-
лась из дома, когда никто не видел, и с сияющими глазами кинулась играть
в снежки. И как раз тогда, когда всего нужнее была на кухне.
   Матушка Альма за голову схватилась, увидев, как Лина, утопая в снегу,
надрываясь от хохота, в каком-то дичайшем угаре расшвыривает во все сто-
роны снежки. Никогда еще ни одна служанка не вела себя  так  на  пиру  в
Леннеберге.
   - Антон, - сказала мама Эмиля мужу. - Сейчас же пойди и приведи Лину.
Ей надо нарезать хлеб, а не играть в снежки.
   Папа Эмиля, ворч