они звучали, как  выстрелы
в пустой комнате.
   Вторая подгруппа, которой стало известно, что  "молодая  химичка  режет",
долго рассаживалась за сдвинутыми в угол лабораторными столами.
   - Ну, кто первый? - спросила "страшная" ассистентка. - Кто самый смелый?
   - Можно мне? - тихо спросил Коля. Он подошел к  столу,  на  котором  были
разложены маленькие квадратики - билеты последнего экзамена.
   - Пустых билетов нет, - сказал второй  ассистент,  преподаватель  физики,
повторяя древнюю, как мир, остроту.
   Все заулыбались, а Коля, взглянув на билет с  круглой  школьной  печатью,
радостно сказал:
   - Двадцать второй!
   Этот билет Коля повторил последним и хорошо помнил его. Он вышел к  доске
и стал рисовать точки - ядра с бегущими  вокруг  них  такими  же  точками  -
электронами. Бойко ответил и на  все  другие  вопросы,  краем  уха  услышал:
"Можно поставить "четыре", и вышел. Это сказала его учительница по химии,  у
которой Коля был "четверочником", правда твердым, но "четверочником".
   "Ну, "четыре" так "четыре", - подумал Коля. О  медали  не  могло  быть  и
речи: подводили другие предметы, в основном за девятый класс.
   Коля разыскал Виталия и вместе с ним вышел из  школы.  Под  баскетбольным
кольцом, раз за разом забрасывая  мяч  в  кольцо,  прыгал  Борис  Рыбаков  -
комсорг их класса. Они присоединились к игре, и не  прошло  двадцати  минут,
как экзамен стал далеким; кровь стучала в висках, все  трое  тяжело  дышали.
Утомившись, они отошли в сторонку и разлеглись на траве.
   - Ты куда пойдешь? - спросил Виталий Рыбакова.
   - Хочу в мореходное училище.
   - В Одессу?
   Рыбаков кивнул.
   - У него фамилия морская - Рыбаков, - лениво сказал Коля, глядя в небо  и
кусая травинку.
   - Туда, наверно, конкурс будет огромный, - вздохнул Рыбаков.
   - А если не пройдешь?
   - Не пройду - все равно не вернусь.  Пойду  во  флот,  год  поплаваю  кем
угодно, опять рискну. А вы куда, ребята?
   Виталий не ответил. Коля сказал, по-прежнему глядя в небо:
   - В институт попробую. Мне вот жалко как-то... Учились  вместе,  дружили.
Мы вот с Виталькой с первого класса вместе. Шутка ли, десять лет!  А  теперь
расходимся...
   - Подумаешь, - сказал Виталий, - сегодня - со мной, завтра - с кем-нибудь
другим... Друзья всегда будут. Ты это говоришь, потому  что  страшно  одному
идти в жизнь. А чего бояться? Конечно, не все будет гладко, но  мы  тоже  не
лыком шиты. Верно, Борька?
   Борис открыл было рот, чтобы ответить, но тут его позвали, и он,  схватив
мяч, убежал. . И тогда Коля сказал:
   - Виталий, дело есть... Идем ко мне.
   Они спустились в овраг, подошли к дому, Анфиса Тимофеевна в этот день  не
работала и с утра возилась у плиты, которую в  свое  время  собрал  Коля  из
обрезков железа, старой чугунной плиты и водосточных труб. Плита была похожа
на катер с высокой трубой. Из трубы валил дым, сыпались искры.
   - Ну, Коля, - спросила Анфиса Тимофеевна, - как твои дела?
   - Наверно, "четыре", - ответил Коля.
   - Почему же "четыре"?
   - А я у нее никогда "пятерок" не получал. Как будто все ответил...
   - Ну, а ты, Виталий? Слыхала я, медаль получишь?
   - Нет, не получу, да мне она и не нужна, - ответил Виталий. - Я все равно
в любой институт сдам.
   - Сдаст, - подтвердил Коля, и в его голосе, может  быть,  только  любящее
сердце Анфисы Тимофеевны уловило маленькую, совсем маленькую нотку  зависти.
- Виталий сдаст, - продолжал Коля, - он умеет отвечать. Я  тоже  иногда  как
будто и знаю, а ответить не умею. Виталька напористый... Я тоже  напористый,
но по мне это как-то не видно.
   Ребята вошли в дом, а Анфиса Тимофеевна тяжело опустилась на  скамейку  у
плиты. Все, о чем  она  мечтала,  свершилось.  Она,  малограмотная  женщина,
поставила на ноги хорошего парня, и вот он, взрослый, о чем-то своем толкует
с Виталием, которого она тоже знала мальчишкой. Она видела, что  мешает  им,
но не обижалась на них; на сердце было  как-то  по-особенному  спокойно.  На
мгновение мелькнуло: "А кто ты ему?.. Мать!" - уверенно  ответила  она  сама
себе.
   С Виталием Коля делился всем и  всегда,  а  Виталий,  несмотря  на  самые
убедительные доказательства,  говорил  только  "может  быть"...  И  это  его
неверие удерживало Колю от рассказа о незнакомце. Может быть, Коля так и  не
открыл бы Виталию свою тайну, если бы  тот  не  предложил  ему  принести  на
выпускной вечер свой магнитофон.
   - Мы здорово поем всем классом, вот ты и запишешь на память.
   Коля принес магнитофон, поставил его на стол, и  они,  поминутно  отнимая
друг у  друга  отвертку,  стали  его  просматривать.  Коля  впаял  вырванное
Человеком    сопротивление,     поправил     свернутую     набок     головку
записи-воспроизведения и включил магнитофон. Динамик спокойно  гудел,  лента
перематывалась, но записи не было слышно. Потом раздался уже  знакомый  Коле
гудок паровоза.
   - Работает, - сказал Коля, протянув руку, чтобы выключить магнитофон.
   И вдруг в динамике возник какой-то странный звук. Коля  насторожился.  Из
динамика понеслись  то  гневные,  то  радостные  звуки.  Кто-то  говорил  на
незнакомом языке. Эта гортанная, свистящая речь ничем не напоминала русскую.
Вскоре она оборвалась.
   Коля подождал, пока  кончится  пленка,  потом  перемотал  ее  и,  заложив
кусочком бумаги то место, с которого начиналась удивительная  речь,  поменял
бобины местами. И снова непонятные звуки.
   - Ну, я пойду, - сказал Виталий. - Понимаю, секрет-Коля догнал Виталия  у
шоссе.
   - - Ты пойми, Виталька, тут  такое  дело...  В  общем,  был  у  нас  один
человек. Очень странный, такой странный, что,  может  быть,  он  из  другого
мира...
   - Может быть, - сказал Виталий, и Коля, огорченно  махнув  рукой,  побрел
домой.
   - Тетя Фиса, - сказал он, - Человек-то наш говорил! Я его записал!
   - Да ведь ничего слышно не было!
   - А вот послушайте. - Коля включил магнитофон  и  прогнал  пленку  справа
налево и слева направо. И тетя Фиса, наморщив лоб, уверенно сказала:,
   - Он... Такому так и говорить!
   ДМИТРИЙ ДМИТРИЕВИЧ МИХАНТЬЕВ
   Коля уложил магнитофон  в  спортивный  чемоданчик,  надел  приготовленный
Анфисой Тимофеевной новый полотняный костюм и отправился на  станцию.  Новый
костюм несколько стеснял  Колю;  казалось,  все  смотрят  и  говорят:  "Ишь,
бездельник, вырядился! Это в будний-то. день!" Костюм был сшит к  выпускному
вечеру, но сегодня Анфиса Тимофеевна сама предложила его надеть.
   - К людям идешь, - сказала она.
   Приехав в город, Коля зашел в ближайшую телефонную будку и набрал  номер,
который ему дал Михантьев. Трубку тотчас же сняли. Коля услышал  чрезвычайно
приятный женский смех, потом тот же голос спросил:
   - Да-а?..
   - Это Ростиков с вами говорит, - крикнул Коля в трубку.  -  Мне  товарища
Михантьева позвать нужно. Можно Михантьева позвать?
   - Ах, Михантьева? Он, видите ли, в  другом  корпусе...  А  вам  он  очень
нужен?
   - Он дал мне этот номер и сказал...
   - Михантьев дает этот номер всем. Всем!
   - Но как же тогда?..
   - Лучше всего приезжайте. Наш адрес вы знаете? Девятого  Мая,  семьдесят,
вход с Малаховского.
   С  особенным  чувством  вошел  Коля  в  здание  научно-исследовательского
института, в котором работал Михантьев. Он ведь и сам мечтал стать  физиком,
научным работником.
   Здесь сыграли свою роль научно-фантастические романы, статьи в популярных
журналах,  рассказы  школьных  преподавателей.  Сыграли  свою  роль   и   те
изумительные  творения  науки  и  техники,  которые  со  свистом   и   ревом
проносились по утрам в его родном небе, бороздили дальние моря,  раскалывали
горы,  меняли  русла  рек  и  производили  массу  другой   интереснейшей   и
героической работы. Он жил возле станции, и каждая новинка  железнодорожного
транспорта вплеталась в его жизнь. Новый электровоз, синий, коренастый,  без
дыма и шума, огни электросварки, сиявшие  на  строящемся  переходном  мосту,
ножовка с  метровой  ручкой  для  распиливания  рельсов,  имели  не  меньшее
значение для Коли, чем фотографии замысловатых приборов,  поднятых  -со  дна
Ледовитого океана. И вот он в институте, и  перед  ним  какая-то,  вероятно,
очень ученая женщина.
   -  Я  бы  хотел  видеть  Михантьева,  -  робко  сказал  Коля,  -  Дмитрия
Дмитриевича. Он мне велел позвонить... Вот...  -  Он  достал  из  нагрудного
кармана листок, который дал ему Михантьев.
   Наталья Степановна, секретарь-машинистка, мельком взглянула на листок.
   - Одну минутку...
   Она подняла трубку внутреннего телефона и сказала номер.
   - Дмитрий Дмитриевич? У меня сейчас сидит один юноша. Говорит, что вы его
вызывали... Нет,  нет,  я  с  ним  не  беседовала.  Семен  Яковлевич?  Семен
Яковлевич болен... Да, симпатичный... Нет, не влюбилась, он еще маленький...
   - Дмитрий Дмитриевич сейчас придет, - сказала Наталья  Степановна,  вешая
трубку, - посидите немного. - Она  выдвинула  ящик  стола  и  погрузилась  в
чтение какой-то книги.
   Дверь широко распахнулась, и вошел Дмитрий  Дмитриевич.  Тогда,  в  лесу,
Коля не успел рассмотреть его и, пожалуй, не узнал бы, встретившись с ним на
улице. Худой, носатый, стремительный, он сразу понравился Коле.
   - А, Николай Ростиков? Отмечай пропуск, и пойдем потолкуем.
   Они прошли по коридору и оказались в небольшой пустой комнате. Сбоку была
дверь в лабораторию.  Через  узенькую  щель  Коля  успел  заметить  какой-то
причудливо изогнутый прибор, выкрашенный в  серо-голубую  краску.  Слышалось
какое-то журчание, запах горящего металла.
   - Что там? - спросил Коля.
   - Там? Лаборатория... А что, интересно?
   - Очень...
   - Как-нибудь в другой раз покажу. Ну?.. Принес? Показывай свой метеорит.
   - Откуда вы знаете?.. Я потерял его, то есть я точно не могу сказать, что
это был метеорит... Я нашел камень...
   Волнуясь и путаясь в ворохе воспоминаний,  Коля  рассказал  все.  Дмитрий
Дмитриевич долго молчал, затем сказал негромко:
   - Не верить не хочу. Мне приятно тебе верить...Действительно,  меня  тебе
обманывать нечего, незачем; Ведь так?  Но  мне  кажется,  что  сейчас  нужно
отделить твою находку там, в лесу, от  появления  этого  твоего  незнакомца.
Камень, пропавший камень! Что с ним, где он?  Исчез,  растворился  в  бочке,
рассыпался? Ведь его я и искал... Яму, воронку твою,  придется  осмотреть  с
величайшей тщательностью. Может быть, сохранились осколки...
   - Я виноват...
   - В  крайнем  случае  мы  соберем  землю  перед  твоим  домом,  там,  где
опрокинулась бочка, и, я думаю, сумеем отделить "небесное" от "земного". Это
не просто, но можно. Давай свой адрес, я подъеду к тебе и...
   - А незнакомец? Разве он вас не интересует?
   - С Человеком твоим сложнее... Я не биофизик и,  сказать  по  правде,  не
очень... А, Коля?
   - Не верите?..
   - Ты говоришь, что он горячий? А температуру измерял?
   - Нет, но стоило только прикоснуться к нему...
   - Этого мало! Если ты настаиваешь, я его, конечно, поищу,  но  найти  его
будет, пожалуй, трудновато: не говорит, не слышит и вдобавок горячий...
   - Он говорит! Я, кажется, записал его на пленку.
   - Записал? Но ты же мне сам...
   - А все-таки записал, только не пойму, как это  получилось.  Я  записывал
его, и ничего не было слышно. А вчера вот включил, и там оказалась запись, Я
принес ее. - Коля поставил магнитофон на стол.
   - Это твой магнитофон? Сам сделал?
   - Сам...
   Коля включил магнитофон, и, когда грохочущая  речь  незнакомца  наполнила
комнату, дверь, ведущая в  лабораторию,  приоткрылась  и  показалась  чья-то
поцарапанная, с припухшими глазами физиономия.
   - Иди сюда, Глеб, - позвал Дмитрий Дмитриевич. - Это  по  твоей  части...
Вот  познакомься,  Коля.  Глеб  также   любитель   звукозаписи,   только   с
танцевально-музыкальным уклоном. - Дмитрий Дмитриевич усмехнулся.
   Глеб прослушал запись и сказал:
   - Так это же задом наперед!
   - Да? Вы так думаете? Пожалуйста! - Коля поменял бобины местами  и  опять
включил магнитофон.
   - Ну-ка, дай мне, - попросил Глеб. Он отключил мотор и стал  прокручивать
бобину рукой, но звуки были по-прежнему неразборчивы.
   - Чудеса! - сказал Глеб и бросился назад в  лабораторию,  где  неожиданно
замолкло жужжание какого-то прибора.
   Михантьев посмотрел ему вслед и проговорил:
   - Только в одном случае возможен этот эффект... Скажи, Коля, ты записывал
при обычной скорости?
   - Да, и ничего не получилось. Губами он все время  двигал,  все  время...
Потом я поставил на перемотку, а  он  поломал  магнитофон,  а  когда  пришел
Виталий - это мой друг...
   - Постой, постой, а какая у тебя в магнитофоне скорость перемотки?
   - Два метра в секунду, но Виталий...
   - Не перебивай! А воспроизводишь при какой скорости?
   - Двадцать сантиметров в секунду, приблизительно.
   - Так... Теперь слушай  внимательно.  Скажи,  при  перемотке  могла  быть
включена кнопка записи? Твоя конструкция это допускает?
   - У меня она все время включена. Я ведь перед записью все равно стираю.
   - Знаешь, что ты записал? Ты записал ультразвук! Теперь  все  понятно!  Я
так, на слух, оцениваю самые низкие  частоты  в  этих  звуках,  примерно,  в
тысячу колебаний  в  секунду,  в  тысячу  герц...  Не  меньше.  Но  это  при
нормальной скорости воспроизведения. Следовательно, в его речи были  частоты
в десять раз больше. Странно, что ты его не слышал... Хотя бы свист?
   Коля задумался.
   - Был какой-то едва слышный  писк,  теперь  я  припоминаю...  Мне  только
казалось, что это у меня в ушах звенит, я даже изобразить не могу, такой  он
был слабый и тонкий.
   - Вот этот  "писк"  ты  сейчас  и  слышишь.  Не  понимаешь?  Ведь,  когда
тормозишь патефонную пластинку, все звуки становятся ниже.
   - Да, да, я знаю! Поет певица, а если затормозить, то  получится  мужской
голос...
   - Правильно... Говорит твой Человек, только  говорит  ультразвуками,  как
это ни странно, и если только это все не фокус. А, Коля?..
   - Что вы? Разве я обманщик какой? Я сам не понимал, почему записалась его
речь... Но кто же он? Кто этот Человек?
   - Еще один вопрос... Какие у тебя емкости между каскадами усилителя?
   - Я их подбирал, взял даже меньше, чем нужно было по схеме.  Разве  легко
найти подходящий конденсатор...
   - Удачно подобрал. Ну ладно... Я займусь твоим Человеком. И если он  жив,
то...
   - Он жив?! Он такой... такой на всех не похожий! Неужели вы  думаете,  вы
думаете, что он...
   - Будем надеяться... Ну, пошли.
   В автобусе Дмитрий Дмитриевич спросил:
   - Тебе от отца не влетит, если к обеду опоздаешь?
   - У меня нет отца.
   - Ас кем же ты живешь?
   - У меня мачеха, но она хорошо,  очень  хорошо  ко  мне  относится.  Вот,
костюм сшила... И вообще любит меня. Когда отец  еще  с  нами  жил,  пил  он
сильно, а потом куда-то пропал. Письмо было одно, из Астрахани, а сейчас уже
давно  ничего  нет...  У  нас  дом  в   низине,   коза   есть,   и   лягушек
видимо-невидимо...
   Они подошли к огромному, с  полквартала,  зданию;  прошли  через  двор  к
внутреннему корпусу и поднялись по темной лестнице на третий этаж.
   Дмитрий Дмитриевич открыл английский замок, пропустил вперед Колю.
   В кабинете Дмитрия Дмитриевича был беспорядок. На столе, возле  телефона,
лежал на боку осциллограф. Снятый с него корпус  валялся  в  стороне  и  уже
успел наполниться книгами и мотками проводов... Дмитрии  Дмитриевич  отыскал
телефонную книгу и стал набирать номер за номером.
   - К вам не привозили больного, чрезвычайно  горячего,  в  такой  странной
круглоносой обуви?.. Нет, нет, вас никто не дурачит. Я серьезно... Черт!  Не
хотят даже разговаривать!.. Простите,  -  звонил  он  в  другую  клинику,  -
простите,  человек  с  зелеными  глазами,  человек  без  зрачков  к  вам  не
поступал?
   - Повесьте, пожалуйста, трубочку! - услышал Коля громкий ответ.
   -  Я  рассчитываю  на  то,  -  сказал  Дмитрий  Дмитриевич,  просматривая
телефонную книгу, - что если в клинику поступил такой странный  человек,  то
вся клиника должна об этом знать.
   - Как фамилия, имя, отчество больного? Возраст? Кем приходитесь больному?
- слышал Дмитрий Дмитриевич в ответ.
   Он не мог ответить на  эти  вопросы,  и  в  трубке  слышались  торопливые
сигналы отбоя. Наконец, когда список клиник почти истощился,, ему ответили:
   - Несчастный случай на железной дороге?.. Да, у нас...
   - Нашли? - спросил Коля.
   Дмитрий Дмитриевич кивнул.
   - Просили не класть трубку, сейчас подойдет хирург, - шепотом сказал он.
   - Нужно иметь нормальных родственников,  а  не  печку?  -  послышалось  в
трубке. - Кто интересуется  больным?  Его  знакомый?  Приходите  в  клинику,
спросите заведующего отделением Бориса Федоровича.
   "Борис Федорович", -  записал  Дмитрий  Дмитриевич  на  полях  телефонной
книги.
   - Так, незнакомец твой жив, Коля, и вообще существует...
   "НАДЕЕМСЯ, НАДЕЕМСЯ..."
   Борис Федорович пользовался заслуженной врачебной славой.  В  свое  время
ему посчастливилось в выборе темы для диссертации, его научным руководителем
долгие годы был один из виднейших наших  хирургов,  и  двадцати  восьми  лет
Борис Федорович стал доктором наук.
   Все считали его незаурядным, а некоторые даже талантливым хирургом, но до
сих пор ему нравилось вспоминать о том, что когда-то, в школе, он  прекрасно
успевал по математике. "Мне следовало бы стать инженером, - думал  он,  -  я
строил бы мосты-гиганты, глубочайшие шахты, длиннейшие  туннели...  Это  мое
истинное призвание". С каждым годом хирургия все меньше  нравилась  ему.  Он
пытался - и не без успеха - освежить свою область привлечением физических  и
химических методов исследования. Он ломал трубчатые кости на ударных  копрах
кафедры сопротивления материалов строительного института,  фотографировал  и
описывал осколки;
   сдавливал черепа в гидравлическом  прессе;  замерял  биотоки  в  открытых
ранах; изучал модель головки бедренной  кости,  сделанной  из  органического
стекла, в поляризованном свете. Его работы были опубликованы,  обсуждены  на
научных сессиях, некоторые легли в основу диссертаций его  учеников,  но  не
было шумных поздравлений, фотографий в газетах, всемирно  известных  премий,
не было "настоящей" славы...
   - Хирургия себя изжила, - с горечью говорил Борис  Федорович,  -  косная,
консервативная  специальность.  Нужно  искать,  нужно   открыть   что-нибудь
необыкновенное!..
   Но время шло, а заветное открытие не приходило.  Где-то  рядом,  казалось
ему, пробивался родничок в какой-нибудь, пока далекой от  медицины,  области
знаний... Увидеть, испытать, внедрить!
   И вот в его палате появился этот необыкновенный больной. Надо было что-то
предпринять, и немедленно, как можно скорее! Но что именно? Надежды, которые
появились у Бориса  Федоровича  в  связи  с  телефонным  звонком  и  визитом
кандидата наук Михантьева, не оправдались. Выяснилось, что ни Михантьев,  ни
сопровождавший  его  мальчишка  ничего  толком  не  знают.  Борис  Федорович
выслушал сбивчивый рассказ  о  какой-то  бочке,  об  ультразвуковой  речи  и
выпроводил посетителей, так и не допустив их к больному. Это было в  субботу
вечером.
   В  воскресенье  Борис  Федорович  отправился  со  своим  сыном  Алешей  в
политехнический музей. Алеша заболел "атомной болезнью" в острой  форме.  Он
приставал к отцу, заставляя его рыться  в  специальной  литературе,  замучил
своего преподавателя по физике вопросами, не  укладывающимися  в  программу.
"Об этом  тебе  подробно  расскажут  в  десятом  классе,  -  уговаривал  его
преподаватель, - подожди немного, все узнаешь". В музей Алеша  приходил  уже
несколько раз: ему нужно было сфотографировать макет атомной станции, но ему
не позволяли, так как для этого нужно было какое-то специальное  разрешение.
За помощью Алеша обратился к отцу, предварительно обрисовав ему всю важность
вопроса применения и использования атомной энергии в мирных целях.
   - Ты постоишь возле меня, а  когда  кто-нибудь  из  служ