Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
заслуженный человек, товарищ Краюшкин, - восхитился
Лыков, - все пятилетки объездили.
- Довелось, - подтвердил Краюшкин. - Представляли меня к медали "За
трудовое отличие", да затерялись где-то бумаги. Все думали: получит Краюшкин
медаль, а он не получил. Смеху было...
- На фронте получите, - утешил его Лыков. - Теперь, как вперед пойдем,
их много будут раздавать, мне один лейтенант говорил.
- Получишь свинцовую медальку в грудь, - проворчал Огородников.
Некоторое время они шли молча, потом Лыков сказал со вздохом:
- Сейчас бы неплохо буханочкой в зубах поковырять.
- Не мешало бы, - согласился Краюшкин, - сесть на пенек да съесть
пирожок.
В лесу послышались треск, шорох, опять треск, и все стихло.
Солдаты остановились, прислушались.
Лес стоял неподвижно под низкими тоскливыми серыми облаками.
- Пошли! - сказал Бокарев.
И вдруг небольшой конусообразный предмет, похожий на гранату, вылетел
из леса и упал к ногам Вакулина.
- Залечь! - крикнул Бокарев.
Они упали там, где стояли.
Граната лежала прямо против Вакулина, но не взрывалась. Он открыл глаза
и со страхом посмотрел на нее, потом чуть подался вперед - перед ним лежала
большая коричневая шишка.
Он встал, поднял шишку. Солдаты тоже встали.
Вакулин сделал несколько шагов к лесу.
На дереве, свесив босые ноги, сидела девчонка лет семнадцати и
улыбалась.
- Ты что, дура, делаешь, - сказал Вакулин, - а если бы я тебя, дуреха,
пристрелил?!
- Вояка - шишки испугался, - рассмеялась девчонка, дерзко глядя в глаза
Вакулину: видно, ей понравился молоденький хорошенький солдатик.
- Не у места такие шутки, девушка, - заметил Огородников.
Краюшкин добродушно качнул головой:
- Шустрая.
Снова раздался треск - коза с большим выменем и грязной, свалявшейся
под брюхом шерстью обдирала кору с деревьев.
- Ты откуда? - строго спросил старшина Бокарев девчонку.
- А вон из Федоровки, из деревни...
Она мотнула головой в сторону поля.
- У вас в деревне все девки такие веселые? - спросил Лыков.
- Для кого веселые, для кого нет, - бойко ответила девчонка, поглядывая
на Вакулина.
- Музыкальные инструменты есть, баян, например?
- Есть! Четыре патефона и одна пластинка.
- А звать тебя как?
- Нюра.
- Товарищ старшина, - предложил Лыков, - чем в город тащиться, пойдем в
деревню.
- Непорядок, - возразил Огородников, - отпросились в город, надо идти в
город.
Возражение Огородникова решило дело.
Бокарев хмуро посмотрел на него, перевел взгляд на девчонку:
- Зачем на дерево взобралась?
- Козы боюсь, бодается, - засмеялась она.
- Рядовой Огородников! - распорядился Бокарев. - Отвязать козу и
препроводить в населенный пункт.
6
Почему именно я должен ходить по домам? Спрашивать, чей покойник на
дороге? Могли послать того же Юру на машине, с запиской в военкомат. Хозяина
могилы все равно не найдешь. Нет никакого хозяина, все заросло травой.
Воронов нарочно дал мне такое нелепое поручение. Повозись, мол, брат,
походи, здесь на трассе ты особенно не требуешься. И стыдно перед дедушкой:
сразу поймет, на каком я тут положении - мальчик.
Но дедушка отнесся к этому делу нормально.
Он сидел против меня. Смотрел, как я рубаю творог со сметаной со
здоровенным кусищем хлеба. Морщинки собрались в уголках его глаз; он
улыбался моему молодому, здоровому аппетиту. Мне нравится такая старость -
мудрая, умиротворенная. Человек не суетится, мало думает о себе, а больше о
других, спокоен и доброжелателен. И наоборот, очень не нравятся нервные,
раздражительные, беспокойные старики.
- Солдатских могил тут много, - сказал дедушка. - В сорок втором немцы
прорвались на юг, на Сталинград и на Кавказ. Бои были тяжелые. Какие могилы
раскопали, перенесли в братские, обелиски поставили, - видел, наверно... А
эта могила, значит, осталась. И хозяин, видно, был: по штакетнику можно
судить, кто их в войну ставил, эти штакетники! Кто-то ухаживал, только,
может быть, умер уже. Ладно, не горюй, я похожу, поспрашиваю.
Получилось как в сказке: дедушка ушел порасспрашивать, а я лег спать.
Проснулся, когда было уже совсем темно. В окне виднелись огни соседских
домов. Было слышно, как дедушка возится на кухне, с кем-то разговаривает.
Я не стал прислушиваться. Мне неинтересны люди, посещающие дедушку,
такие же пенсионеры, как и он, старики и старухи. Он знакомил меня с ними,
представлял их важными, значительными, даже выдающимися людьми. Тот -
генерал в отставке, чуть ли не принимал капитуляцию Германии. Другой -
бывший директор завода, конечно, самого большого в СССР. Эта старая
большевичка чуть ли не с самим Лениным работала. Но эти выдающиеся
знаменитости обсуждали что-то мелкое, житейское, незначительное, свои
заботы, хвори, неудачи. Все это обсуждалось у дедушки. Потом дедушка надевал
фуражку и отправлялся по учреждениям. Ходил, хлопотал, устраивал больных в
больницу, детишек в ясли и детские сады, добивался пересмотра дела в суде,
всяких там переселений и улучшений бытовых условий. Хотя сам был не моложе
своих просителей, даже старше. Но был здоров, не признавал врачей, от всех
болезней сам употреблял и другим рекомендовал гнилые яблоки.
Я встал, включил свет, побегал на месте, разминаясь.
Между тем дедушка проводил своего посетителя и вошел в комнату:
- Отоспался? Нет? Поужинай и снова ложись. Гречневую кашу как
предпочитаешь? С молоком, с маслом?
Я предпочел и с молоком и с маслом.
Пока я уминал кашу, дедушка рассказывал:
- Есть такие сведения, будто на могилу при дороге ходила женщина,
Смирнова Софья Павловна, живет на улице Щорса, дом десять, - это новые наши
дома. Думал я к ней зайти, да неловко через третьи руки. Сам поговоришь -
отчитаешься перед начальством.
Я посмотрел на часы - половина десятого.
- Сейчас, пожалуй, поздно.
- Поздно. Завтра с утра сходи.
Утром я не слишком торопился. Рабочий день пропал, на трассу я уже не
поеду. Пришел я в новые панельные дома часам к двенадцати. Они выглядели
довольно нелепо среди огородов и старых дровяных сараев. Дети играли на
деревянных мостках, сушилось белье.
И маленькая квартирка, в которую я попал, тоже производила впечатление
деревенского быта, втиснутого в городской дом. На полах цветастые дорожки.
На нитках сушатся грибы. Ведра на скамейке прикрыты плавающими в воде
круглыми деревянными крышками. Пахнет капустой и солеными огурцами. В
комнате громадный сундук, окованный железом. И как единственный знак
современности - громадный телевизор марки "Рубин" старого выпуска.
Перед телевизором сидела старая, грузная женщина, с толстыми, отекшими
ногами. Она вопросительно посмотрела на меня. Я объяснил ей причину своего
прихода.
- Ходили мы с подругами на могилу, - ответила Софья Павловна, - и в
войну и после войны ходили, потом померли подруги мои, осталась я одна; тоже
ходила, а теперь совсем больна стала, не двигаются ноги, в магазин
спуститься и то проблема.
И снова воззрилась на телевизор. На экране элегантные молодые люди и
девушки показывали танцевальные фигуры. Их комментировал еще более
элегантный инструктор: "Дамы делают полуоборот направо, кавалеры -
полуоборот налево..."
- В безвозвратно прошедшие годы, - вздохнула Софья Павловна, - была я
большая любительница до танцев, обожала танцы - вальс, краковяк, падеспань.
Призы брала.
- А фокстрот, чарльстон, шейк? - поинтересовался я.
- Все как есть танцевала, - ответила Софья Павловна, - курсов не
кончала, да и не было в мое время ни курсов, ни телевизора - телевизор еще
не изобретен был, - а я лишь посмотрю, как люди танцуют, и весь танец
понимаю.
"Может быть, и правда в ней погибла великая исполнительница модных
танцев..." - подумал я.
Сверху послышался топот.
- Кругом люди, - продолжала Софья Павловна, - а я одна. Ночью во всех
углах трещит, а что трещит - не пойму.
- Сверчок, - предположил я.
- О сверчке я даже мечтаю. Не знаю только, как достать, - ответила
старуха, глядя на меня как будто с надеждой: нет ли у меня сверчка?
Это выглядело смешно и грустно.
- А как фамилия солдата, кто он такой? - спросил я.
- И, милый... Кабы знала я его фамилию. Нету у него фамилии. Знаем
только: закидал гранатами немецкий штаб, разгромил вчистую.
Я с удивлением посмотрел на нее. Такой героический поступок не мог
остаться неизвестным. А вот никто, кроме нее, о нем не знает. Выдумывает,
наверно. Выдумывает, что танцевала шейк, которого тогда и в помине не было.
О сверчке мечтает.
- Пригнали нас ночью, - продолжала между тем Софья Павловна, - он
ничком лежал; выкопали мы яму, они его туда и спихнули. Мужчина был
представительный, высокий - яму длинную копали... Ходили мы с подругами, и
одна я ходила, а теперь душа болит: лежит один в чистом поле, а что делать?
Найдутся, думаю, добрые люди, доглядят. Школьники вот... Какие вещи после
него остались, все им передала.
Она тяжело поднялась, подошла к окну, выглянула в него, крикнула:
- Дора Степановна, а Дора Степановна... Наташка твоя дома? Пусть
зайдет, скажи...
Она вернулась, опустилась на стул.
- Вот Наташка тебе и покажет, ей все отдала.
Разговор с какой-то Наташкой совсем не входил в мои планы. Нет фамилии,
нет документов, и фактически нет хозяина могилы. Так и доложу Воронову.
- Нет, зачем, - сказал я, вставая, - мне ведь только узнать надо было
насчет могилы. Мы ее перенесем на другое место.
- А ты поинтересуйся, - сказала Софья Павловна, - может, школьники
узнали его фамилию. У них ноги молодые. А я что? Ходила тут к одному, к
Михееву, сады богатые держит: у него в войну солдат наш раненый от немцев
прятался. Ходила к Агаповым - у них тоже был наш солдат. Никто ничего не
знает - были солдаты и ушли. А больше и ходить не к кому было.
Я досадовал на старуху: зачем мне школьники? Но уходить было неудобно.
Я сидел и ждал, когда явится Наташа.
А старуха смотрела телевизор. Танцы сменились передачей для детей, а
она все смотрела.
Наконец дверь открылась. Появилась Наташа.
Честное слово, никогда не думал, что в Корюкове, да еще в этих
панельных домах, есть такие девочки!
7
И вот мы с Наташей идем по пустой школе. Шаги наши гулко отдаются в
пустом коридоре. Справа - громадные окна, в их стекла бьет яркий солнечный
свет. Слева - закрытые двери классов. Чудится, будто там идут уроки, хоть
знаешь, что никаких уроков нет.
Мы спустились по коротко" боковой лестнице и очутились перед дверью, на
которой било написано: "Штаб рейда "Дорогой славы отцов". В моей школе но
было такого штаба и не было такого рейда. Я знал об их существовании, но
видел впервые.
На стендах лежали старые солдатские каски, пилотки, гильзы, винтовки
без затворов, с зарубками на прикладе. Видно, отмечал снайпер, сколько
немцев убил из нее.
На стенах висели увеличенные портреты воинов - суровые лики войны. Я
сказал:
- Если бы даже на них не было гимнастерок, я бы сразу определил, что
это солдаты Отечественной войны. Эпоха накладывает на лица свой отпечаток.
Не знаю, дошел ли до нее внутренний смысл моих слов. Наверно, не дошел,
слишком серьезно она ответила:
- Эти солдаты погибли в наших местах. Мы разыскали их родственников.
Конечно, дело это нужное и полезное. Но меня не убедишь, что
действительно есть энтузиасты рыть могилы, переносить останки, разыскивать
родных, которые и без того знают, что их близкие погибли. Да и какие
родственники сейчас, через тридцать лет? Отцы и матери умерли, дети забыли,
внуки в глаза не видели.
Но Наташа мне понравилась, и я сочувственно заметил:
- Это было, наверно, чертовски трудно?
- Это было сложно, - ответила она.
У нее гладкое лицо и серые пристальные глаза. Стройная, смуглая,
спортивная девчонка. Она мне сразу понравилась. Хотя я и сразу понял, что
совершенно ей безразличен. Интерес у нее не возник, а когда интерес не
обоюден - тогда мертвое дело.
Она рылась в большом книжном шкафу.
- Ты в каком классе - в девятом, в десятом?
Она ничего не ответила. Ей не нравятся мои вопросы? Почувствовала мой
интерес? А что в нем предосудительного? Я знаю этих серьезных, замкнутых
девчонок, это гроб с музыкой... И все же именно в таких девчонок я всегда
врезываюсь. Их замкнутость, что ли, меня интригует? И чем бесперспективней,
тем больше стараюсь. Мистика!
Она достала из шкафа сверток:
- Вот пакет Софьи Павловны. Здесь нет ни фамилии солдата, ни
документов. Мы отложили розыск до осени.
Она развернула пакет и выложила его содержимое на стол: фотография,
старая промокашка, кисет с вышитой на нем буквой "К", самодельная зажигалка
из патрона, маленький картонный квадратик из детского лото с изображением
утки.
Фотография была разорвана на четыре части, потом склеена. Пять солдат
сидели на поваленном дереве на фоне леса. В середине - бравый, щеголеватый
старшина со значком на груди, с медалью, с широким командирским ремнем и
портупеей через плечо. Справа от него - два молодых солдата, слева - два
пожилых. Я перевернул фотографию. Там было написано: "Будем помнить ПРБ-96".
- Что за ПРБ-96?
- Название ремонтной части, их уже давно не существует, - ответила
Наташа, - и найти ее невозможно. Когда часть строевая - полк, дивизия, -
тогда легче. И потом, на карточке пять солдат. Кто из них в могиле -
неизвестно.
Она говорила в воздух. Будто я не живой человек, а казенная единица,
пришедшая посмотреть казенное дело.
- Слушай, - сказал я, - у вас тут, кажется, есть танцплощадка.
- Есть. - Она насмешливо посмотрела на меня. - Могут и тебя пустить,
если подстрижешься.
- Дело идет к зиме - утепляюсь.
- А дорога - это что: романтика?
Итак, прояснилось ее мнение обо мне.
- Тут ты угадала: муза дальних странствий.
Я говорил и держался развязно. Тоже мистика! С девчонками, с которыми
нужно держаться развязно, я серьезен. И наоборот: с кем нужно быть
серьезным, говорю развязно. Чувствую, что все порчу, а иначе не могу. Я
всегда стараюсь укрепить первое впечатление о себе, даже если это
впечатление для меня невыгодно. Возможно, у меня какое-то психическое
нарушение - делать все во вред себе.
- Кстати, дай мне фотографию, - сказал я.
- Зачем?
- Отчитаться перед начальством, а то скажут - не ходил. Я лицо
должностное.
- Только верни, - после некоторого колебания ответила она.
- А как же, завтра же. Ты где живешь? Дом я знаю, а квартира?
Она пожала плечами:
- Какая тебе разница? Принеси в школу - мне передадут.
Понятно... И все же я ее так не отпущу. Вижу, что дело гиблое, а не
отпущу. Психи мы, психи!
- Так как, договорились? Идем на танцы? Завтра!
- Завтра нет танцев.
- Послезавтра.
- Послезавтра я буду у бабушки.
- Послепослезавтра.
- Опять нет танцев.
- Ясно. А как насчет кино?
- Я видела эту картину.
- Какую?
Она засмеялась:
- Видела...
- Да, слушай, Софья Павловна сказала: про солдата знают ваши местные
жители - Михеев и Агаповы. Известны тебе такие?
- Известны.
- Сходим узнаем, найдем этого солдата.
- Курьеры, курьеры, тридцать тысяч курьеров.
- Ты хочешь сказать, что это не так просто.
- Да, приблизительно это я и хотела сказать.
- А попытаться?
- Попытайся.
Из школы я отправился на почту. Дал телеграмму в Центральный военный
архив:
"Прошу сообщить где в сентябре 1942 года находился ПРБ-96 жив ли
кто-нибудь из его командиров их адреса".
Обратный адрес я указал: Корюков, дорожно-строительный участок, мне.
Так запрос выглядел солиднее.
Квитанцию я скрепкой прикрепил к фотографии. Снова, на этот раз
внимательно, рассмотрел ее. Солдаты сидели на поваленном дереве. У старшины
через плечо висела полевая сумка, на левой стороне груди медаль, какая - не
разберешь, а на правой - значок, по форме напоминающий гвардейский.
8
Вагончики и навес-столовая были ярко освещены. Уютно тарахтела
электростанция. Тишина, покой, отдых после тяжелого трудового дня.
Рабочие обедали за столами, сколоченными из толстых, обтесанных досок с
врытыми в землю крестовинами.
Мои соседи по вагончику - бульдозерист Андрей, тот самый, что наткнулся
на могилу, и шофер Юра, подвозивший меня в город, - помахали мне. Я подсел к
их столику. С ними сидела чертежница Люда. Как я понял, у нее с Юрой любовь.
- Чего узнал? - спросил Юра.
Все равно придется докладывать Воронову. Я счел лишним рассказывать
сейчас.
- Справки по ноль девять.
- Во дает! - восхитился моим ответом Андрей.
Из кармана куртки он вытащил пол-литра, разлил по стаканам. Люда
мизинцем провела по самому донышку, показала, сколько ей налить. На ней был
немыслимо короткий плащ с погончиками, этакий мини-плащ. Странно, что такая
молодая девчонка работает на строительстве дороги и живет в вагончике. Может
быть, из-за Юры?
Водку я не люблю. Но выпить пришлось. Как объяснил Андрей, мы выпиваем
в честь моего переезда в вагончик. Сегодня они, старожилы, угощают меня,
завтра я, новосел, угощу их - таков обычай.
Так объяснил Андрей.
За соседними столами тоже ужинали, шумели, галдели. Но Андрей, Юра и
Люда держались особняком. Сидели с видом людей, которые обо всем уже
переговорили, молча понимают друг друга, сознают свою значительность. В
коллективе каждый создает себе положение как сумеет. Эти решили создать себе
положение, держась независимо и значительно.
Мимо нас прошел инженер Виктор Борисович, пожилой интеллигентный
человек с помятым лицом. Окинул наш стол внешне безразличным, а на самом
деле зорким взглядом.
- Присаживайтесь, Виктор Борисович, - пригласил его Андрей, придвигая
табуретку.
Виктор Борисович присел чуть в стороне, оперся на палку. Не то сидел с
нами, не то сам по себе.
Андрей налил и ему.
Ужин кончался, рабочие расходились. Официантка Ирина с подносом в руках
собирала со столов посуду.
- Ириночка, прелесть моя, - Виктор Борисович погладил ее руку, - какая
ручка, какое чудо!.. Радость моя, попросите на кухне немного льда и томатный
сок.
- Ладно, - недовольно проговорила Ирина и пошла дальше, собирая на
поднос посуду. У нее довольно правильные, даже тонкие черты лица,
испорченные, однако, выражением недовольства.
- Только в глуши попадаются такие иконописные лица. И имя византийское
- Ирина, - сказал Виктор Борисович.
- Византия - Константинополь - Стамбул, - небрежно проронил Юра,
показывая свою образованность.
- Ирина, жена византийского императора Льва Четвертого, красавица,
умница, - Виктор Борисович бросил в стакан лед, добавил томатного сока, -
управляла государством вместо своего сына Константина, которого свергла с
престола и ослепила.
Ребята с интересом слушали этого пожилого, видно, образованного
застольного краснобая.
- Какие женщины были! - заметил Юра.
- То есть! - многозначительно произнесла Люда.
Это выражение обозначало у нее высшую степень согласия.
- Сына ослепила! - возмутился Андрей. - Ее надо было посадить на кол,
четвертовать, колесовать, расстрелять и повесить.
- Боже, какой кровожадный! - с деланным ужасом проговорила Люда.
Виктор Борисович продолжал:
- Не только не повесили, дорогой мой друг Андрей. А наоборот, была она
высоко отмечена церковью за преследование иконоборцев, то есть тех, кто
боролся с культом икон.
- И правильно преследовала, - заметила Люда, - сейчас иконы ценятся.
- Иконы - это другое, - возразил Андрей, - это древность, история.
Поронск отстраивают - тоже древность, история.
Виктор Борисович вдруг опустил голову и печально проговорил:
- Неизвестно еще, где он