Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
авдия Григорьевна, -
еще одного нашли... Нет, не Ивана. Или Бокарева, или этого, помнишь,
старого-то солдата. Но ничего, розыск пошел - всех найдут... - Она потрепала
мальчишку по голове. - Найдут дедушкину могилку.
- У меня дедушка живой, - возразил мальчик.
- То один дедушка, а это другой, - ответила Клавдия Григорьевна.
Анна Петровна присоединилась к нам, и мы пошли к могилам.
- Это он прадеда за дедушку принимает, - объяснила Клавдия Григорьевна
про мальчика. - Вакулина отец приезжал, хотели Ивана, сына ее, - она кивнула
на Анну Петровну, - взять на воспитание в Рязань, усыновить, чтобы фамилию
его нес, потому Иван, сын ее, ну копия отец, - жалко, вы не посмотрели.
Уговаривали ее: ты молодая, будешь свою жизнь устраивать, а внука нам отдай,
мы его в городе воспитаем, одна у нас память осталась. Она не отдала, сама
парня подняла. Гостить к старикам посылала, гостил он у них, и сами сюда
старики приезжают. Ну и я была тогда вроде власть, когда закон-то был,
безотцовский, сумела сделать, чтобы записали Ване отца - Вакулина Ивана,
погибшего на фронте, и его старики родители подтвердили, и других свидетелей
через суд собрала, - обошли мы тогда закон этот несправедливый. Вот у нее
сын Вакулин и внуки Вакулины.
Когда мы еще шли по улице, она показала на деревянный колодец с длинным
журавлем:
- Этот колодец солдаты нам и починили, измарались, испачкались тогда.
Помнишь, Анна, каким твой Ваня из колодца вылез?
- Чистый негр, - сказала Анна Петровна.
- Теперь у нас еще два колодца есть, - продолжала Клавдия Григорьевна,
- только и этот не сносим, вода в нем замечательно хорошая.
Мы пришли на сельское кладбище. Среди покосившихся деревянных и
железных крестов стояли рядом две могилы, два холмика, поросшие травой,
увенчанные двумя звездочками, обнесенными одним заборчиком.
- Можете написать, - сказал я, - Огородников Сергей Сергеевич и Лыков
Василий Афанасьевич. У нас есть официальная бумага, кто именно обозначен на
этой фотографии.
- Напишем, - пообещала Клавдия.
Некоторое время мы стояли молча.
- Может быть, найдем их родных, - сказал я, - мы им сообщим. Возможно,
кто-нибудь приедет сюда.
- Пусть приезжают, - сказала Клавдия Григорьевна, - примем.
Анна Петровна посмотрела на меня большими черными глазами:
- Если что насчет остальных узнаете, уж сообщите нам.
- Обязательно, - пообещал я, решив в эту минуту во что бы то ни стало
разыскать остальные могилы.
Потом я попрощался с ними и той же полевой тропинкой, какой пришел
сюда, пошел обратно в город.
Пройдя немного, я оглянулся.
Две женщины, одна покоренастее, поосанистее, другая худая, стройная,
обе в платках, медленно поднимались по косогору к деревне.
Россия ты моя, Россия...
35
...Взрыв машины потряс сарай, осветил его полыхающим пламенем. Но
Краюшкин успел услышать перед взрывом короткие автоматные очереди и понял -
Бокарев.
Он подполз к щели, отодвинул дощечку, увидел горящую машину и тела
убитых, - наверно, среди них было и тело Бокарева, а может, успел уйти,
только вряд ли.
Из домов выскакивали немцы, кидались к машинам, угоняли, чтобы уберечь
от осколков, от детонации; другие тушили пожар, третьи подбирали раненых и
убитых. Улицу оцепили, на других улицах выстраивались команды, подняли
гарнизон по тревоге, привели в боевую готовность. И в его, Краюшкина, доме
тоже поднялись: офицер побежал в штаб, а шофер выгнал машину со двора на
штабную улицу и держал ее на газу.
Суматоха продолжалась всю ночь. Только к утру немного утихомирились.
Пожар потушили, машины вывели за город, усилили наряды, посты и караулы,
заперли все входы и выходы в город и из города, оцепили вкруговую,
прочесали, обыскали все дома. Но штабную улицу просмотрели так, для формы,
забежали во двор, заглянули в сарай; немец-шофер им что-то сказал, видно,
успокоил, они и ушли.
К вечеру все угомонилось. Осталась усиленная охрана, посты, караулы,
патрули; с улиц убрали штабные машины, а грузовые вывели за город.
Теперь Краюшкин в полной мере оценил кастрюлю с водой, принесенную
Бокаревым. Хотя по этой кастрюле и могли его накрыть, но, видно, в суматохе
не заметили ее пропажи, не искали, и она стояла на сеновале рядом с
Краюшкиным, и он изредка пил, чтобы поддержать силы; еды у него не было
никакой уже второй день, да и до этого была полбуханка хлеба на двоих. Но он
терпел, видел - транспорты идут вперед, значит, немцы продвигаются и штаб
здесь долго не задержится.
Ожидания его сбылись на следующее утро, пятое утро с того дня, как он с
Бокаревым спрятался на сеновале. Штаб поднялся рано, снялся быстро: видно,
все было расписано у немцев накануне. Но на смену уезжающим машинам
появились другие, и к полудню улицу занял новый штаб, еще крупнее первого:
больше было здесь "хорьхов", "оппелей-адмиралов" и "мерседесов".
Опять по улице сновали денщики и ординарцы, перетаскивали в дома
офицерские чемоданы, связисты тянули связь. Кто обосновался в его доме,
Краюшкин не видел: никто во двор не выходил. Опять денщики носили судки с
обедами, и в штаб входили офицеры с папками, с портфелями, с бумагами; штаб
работал, будто он был здесь и раньше, а уйдет этот штаб - придет другой, и,
когда этому будет конец, неизвестно.
К вечеру Краюшкин услышал необычный и непривычный шум, окрики и
команды. Он подполз к щели.
По улице вели колонну русских пленных.
Они шли по четыре в ряд, заросшие, изможденные, хмурые; некоторые
опирались на плечи товарищей. Впереди, с боков и сзади шагали немецкие
автоматчики.
Из штаба вышел генерал, вышли офицеры, и солдаты, и денщики, здоровые,
упитанные, розовощекие, - все вышли посмотреть на пленных.
Был тот короткий предвечерний час, когда дневная работа в штабе
кончилась, а вечерняя еще не началась. Можно побыть немного на теплой улице,
окрашенной лучами заходящего солнца.
И есть повод - зрелище прогоняемых по улице пленных.
Краюшкин натянул на себя шинель, разложил по карманам гранаты, допил
воду из кастрюли, спрятал под полой автомат.
Потом спустился во двор, открыл калитку и пошел по штабной улице.
Колонна двигалась далеко впереди него, она была уже возле шлагбаума, а
он, Краюшкин, шел посередине улицы - обросший, худой, помятый, похожий на
пленных, которых гонят впереди.
И немцы приняли его за пленного, отставшего от колонны. Их обмануло то,
как спокойно, уверенно, на глазах у всех шел он по улице.
- Алло, рус! - окликнули его.
Но Краюшкин не ответил, не оглянулся, шел как оглушенный.
Генерал что-то сказал рядом стоящему офицеру. Тот направился к
Краюшкину.
Но не дошел.
Первую гранату Краюшкин метнул налево - в генерала, вторую направо - в
немцев, стоящих у машин.
Упал генерал, упали офицеры и солдаты, другие бросились за угол дома,
за машины.
Краюшкин шел посередине улицы и бросал гранаты... Направо! Налево!
Одна! Другая! Третья!.. Шел, освещенный багрянцем заката, и бросал по
сторонам гранаты, неуязвимый для пуль, точно заговоренный символ несгибаемой
и непокоренной страны...
И наконец упал...
И тогда немцы побежали к нему.
Он приподнялся и дал по ним последнюю очередь из автомата и приник к
земле, убитый, не видя уже никого - ни пленных, бегущих в лес; ни немцев,
стреляющих по нему, по мертвому; ни солнца - оно склонилось совсем низко,
почти к самому горизонту; ни дубов - их длинные тени пересекли улицу, где
нашел свою смерть Краюшкин.
36
Мне просто повезло на экзаменах. Все время не везло, а на этот раз
повезло. Я даже не собирался их сдавать. Но приехала комиссия. Накануне я
просмотрел правила движения, перелистал учебник, тетради и решил: пойду.
Провалюсь - наплевать! Не провалюсь - уеду в Москву с профессиональными
правами.
Мне повезло. Я расположил к себе экзаменатора. Хотя это и был довольно
мрачный старший лейтенант, высокий и тощий. На вопрос о том, что такое
обгон, я ответил точно, по правилам: "Обгоном называется маневр, связанный с
выездом из занимаемого ряда". И показал на фигурках, какие именно движения
машин называются обгоном.
Но покорил я его сердце на езде. Село нас в "Волгу" четыре гаврика.
Один впереди, рядом с экзаменатором, трое сзади. По тому, как повел машину
первый, было ясно, что дело его - хана: рванул с места, заглушил мотор,
делая левый поворот, заехал на левую сторону. Инспектор тотчас высадил его
из-за руля. Парень спокойно вылез - оказывается, он сдает езду уже четвертый
раз и будет сдавать двадцать четвертый, лопух: вылез из машины, не поставив
ее на скорость, не затянув ручного тормоза. Вылез и спокойно отправился
домой.
Инспектор указал мне на его место. Я пересел, и первое, что сделал, -
затянул ручной тормоз. Этот мой профессиональный жест подкупил инспектора:
почувствовал опытного водителя. Велел мне развернуться на перекрестке - я
развернулся. Велел остановиться - я остановился у тротуара. Подписал мой
листок; через час я получил права.
Так все просто, быстро и хорошо на этот раз произошло.
Теперь я мог работать и на участке. Если, конечно, Воронов даст мне
машину. Но даст ли он мне ее? В отряде я еще не показывался, ничего не
решил, жил у дедушки: ведь у меня отпуск за свой счет.
С дедушкой наши разговоры вертелись вокруг старухи Бокаревой. Он был
этим очень озабочен.
- Могила не ее сына, а Краюшкина, - говорил дедушка, - а ты ей ничего
не сказал. Дом продаст, прикатит сюда, а это все не ее - езжай обратно! А
куда обратно? Убьем старуху.
- Не мог я ей сказать, не мог! - закричал я. - Если бы ты видел ее
глаза, видел бы эту несчастную женщину, она живет одним, этой могилой, этой
поездкой, - ты бы тоже не смог ей сказать! Почему обязательно я? Пусть
говорят те, кто писал ей, пусть снова напишут.
- Агапов? Ведь он запрашивал, высказал предположение.
- Вот и пусть напишет правду.
- А может, и не стоит писать правду? - сказал вдруг дедушка.
- Это невозможно, - ответил я, - кто позволит говорить неправду?
- Так ведь правду пока знаешь ты один.
- Я неправды говорить не буду.
- Неизвестно еще, где она, настоящая правда, - сказал дедушка.
- Ага, - с горечью сказал я, - все решили, что это Бокарев, только я
один сомневался. И теперь, когда я доказал, что был прав, я должен от всего
отказаться. Выходит, я зря искал, зря все делал...
- Почему же зря? - спросил дедушка. Нашел матери сына - разве этого
мало?
Я не знал, как поступить. Я не мог скрывать правду, но мне было жалко
старуху Бокареву, и Клавдию Иванцову, и Анну Петровну. Эти люди ждут до сих
пор, ждут и надеются. А дети Краюшкина не ждут и не надеются. Но пусть они
плохие дети - при чем же сам Краюшкин? Ведь его могила, он разгромил штаб, -
разве не обязаны мы ему воздать должное?
Так я и не мог ничего решить, ничего не предпринимал. Пусть решают
сами, пусть сами предпринимают что надо. Кого я имел в виду - не знаю. Совет
ветеранов? Штаб следопытов? Горсовет? Не знаю. Стоит при дороге могила
неизвестного солдата, ничего на ней не написано; я один знаю, чья могила, ну
еще и дедушка с моих слов. И каждый может думать что хочет: Бокарева - что
здесь ее сын, Краюшкины - что здесь их отец. Ведь в могиле Неизвестного
солдата в Москве тоже неизвестно кто.
Так ничего и не решив, я отправился на участок. С участком я тоже
ничего не решил. Покажу Воронову свои права, увижу, что он мне предложит, и
тогда решу.
Самое неожиданное, что ожидало меня в отряде, - это Зоя Краюшкина. Она
сидела возле вагончика.
- Ты откуда взялась? - удивился я.
- Приехала.
- Вижу, что приехала. Зачем?
- На могилу, к дедушке.
Честное слово, никогда не знаешь, что можно ожидать от таких вот
чересчур интеллектуальных девиц. То им все до лампочки - традиции, обычаи,
всякие мероприятия, то они несутся сломя голову неизвестно куда и зачем:
примчалась к могиле дедушки, о котором ничего не знала и знать не хотела.
Сидит тут, среди этих вагончиков, в своих очках, короткой клетчатой юбке,
гольфах, этакая туристка. Дедушка ей понадобился!
Двери вагончика были открыты; я видел в глубине его Воронова и инженера
Виктора Борисовича. Они чего-то рассматривали, какой-то чертеж, что-то
обсуждали, а Люда с любопытством косилась на Зою. Шла обычная работа
участка, дорога строилась, и мое возвращение не произвело здесь ни
впечатления, ни сенсации. Вернулся, и ладно. У них свои заботы. Они и
забыли, наверно, о том, куда и зачем я ездил.
- Понимаешь, какое дело, - сказал я Зое, не зная, как ей все объяснить,
и в то же время чувствуя, что именно вот эта девчонка должна все понять, я
был в Красноярском крас, у матери старшины Бокарева. Одинокая старуха,
совсем одна, тридцать лет ждала известий о сыне, ждала, что найдут его
могилу...
Черт возьми! В вагончике, наверно, слышно все, что я говорю. Впрочем,
Воронов и Виктор Борисович углубились в чертеж.
Все же я сказал Зое:
- Отойдем в сторонку.
Но она не двигалась с места. Сидела на камне, смотрела на меня и не
думала подниматься.
- Понимаешь, продолжал я, ей написали. Написали неправильно, поспешно,
и она решила, что неизвестный солдат это ее сын, Бокарев.
- Но это не ее сын, - возразила Зоя, это мой дедушка.
- Да, это твой дедушка, - подтвердил я, - но она так уверена, что это
ее сын, так этого ждала.
Теперь я с надеждой смотрел на Зою. В сущности, она единственный
человек, который может все решить. Я не знаю, как это сформулировать, но
теперь был как раз тот случай, та ситуация, когда вот такая девчонка в
короткой клетчатой юбке могла стать человеком. Она стала человеком, приехав
из-за дедушки, которого не знала. Теперь она может показать себя большим
человеком.
- И вот, заключил я, - она решила приехать сюда.
Зоя помолчала, потом спросила:
- Зачем?
- Хочет дожить жизнь возле его могилы, хочет умереть здесь, хочет,
чтобы похоронили рядом. - Я смотрел Зое прямо в глаза. - Ведь, в сущности,
эта могила ей нужнее всех.
Зоя ничего не ответила, сидела задумавшись.
Подошел Андрей, увидел меня, удивился обрадованно:
- Здоров! Приехал? Ну как?
- Порядок, вот твой плащ.
- Пригодился?
- Пропал бы без него.
Подошли бригадир Мария Лаврентьевна, и еще бригадир, и механик Сидоров.
Участок снимается, идет на новое место, и они должны получить последние
распоряжения о передислокации.
Из вагончика вышли Воронов и Виктор Борисович.
Увидев меня, Воронов сказал:
- А, явился... Ну как дела?
- В порядке, - ответил я.
Он кивнул на Зою:
- Тебя дожидается. Распутал ты это дело?
Я смотрел на Зою и медленно сказал:
- По всем данным, неизвестный солдат - это старшина Бокарев. Скоро сюда
приедет его мать.
И я смотрел на Зою. Ждал, что скажет она - возразит или не возразит.
И Воронов тоже смотрел на Зою. И Виктор Борисович, и Мария Лаврентьевна
- все смотрели на Зою: жалели, что ли, ее, что зря приехала? А может быть,
как и я, ждали ее ответа.
Но она ничего не ответила.
И тогда Воронов объявил:
- Это было ясно с самого начала. А ты никому жизни не давал, всех тут
перекрутил по-своему, перебаламутил, столько рабочего времени потерял.
Я хотел ему возразить. Но он вдруг положил руку мне на плечо.
Провалиться мне на этом месте! Он положил руку мне на плечо, и у него были
влажные глаза.
Через три дня мы снялись. Свернули шатер-столовую, убрали Доску почета,
сложили на машины инструмент, бочки, запчасти, погрузили на трейлеры
дорожные машины, прицепили вагончики к самосвалам.
Отряд длинной походной колонной выстроился вдоль дороги.
На головной машине ехал Воронов, за ним Виктор Борисович, потом Юра с
Людой в кабине, потом наши женщины в кузовах, потом Андрей, Маврин и другие
механизаторы на трейлерах. Я ехал за рулем предпоследнего самосвала, вез
инструмент. Замыкал колонну механик Сидоров - на случай, если с какой-нибудь
машиной что случится.
Ехали мы медленно из-за трейлеров, но Воронов запретил их обгонять.
Могилу неизвестного солдата я увидел издалека, увидел фигурки людей
возле нее, а когда подъехал ближе, разглядел, что это Зоя и старуха
Бокарева.
Антонина Васильевна опустилась на колени и поцеловала землю, на
которой, в этом месте, в другом ли, похоронен ее сын.
Потом Зоя подняла ее.
И когда первая машина поравнялась с ними, она дала длинный-длинный
гудок. И вторая машина дала гудок. И третья... И когда я поравнялся с
могилой, я тоже дал гудок.
И так, подавая гудки, наша колонна проследовала мимо солдатской могилы,
мимо солдатской матери и солдатской внучки.
1969-1970
Москва