Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
ированный мясом, рыбой,
селедкой. Картофельные оладьи, котлеты, крокеты, хлопья...
- Моя мамаша, - перебил его Андрей, - печет пирожки с картофелем -
пальчики оближешь.
- А моя муттер, - сказал Маврин, - в мясной стюдень кладет куриные
косточки. Объедение!
Он так и сказал - "стюдень", закрыл глаза, закачал головой, даже
замычал от удовольствия.
Странно было слышать, что у Маврина где-то мать и он помнит о ней.
Мне тоже хотелось отметить мою маму. Но я не сумел сразу вспомнить,
какое блюдо она готовит лучше всего: она их все хорошо готовит. Пока я
перебирал их в памяти, Виктор Борисович продолжал рассказывать про
картофель, про его происхождение и историю: как его завезли из Перу первые
испанские завоеватели, как принудительно насаждали при Екатерине, про
картофельные бунты и все такое прочее.
Виктор Борисович передавал общеизвестные факты. Но для ребят его
рассказы были гранью их тяжелой полевой жизни, и это была светлая грань. И в
том, как ребята слушали, и было очарование его баек.
Нас неожиданно ослепил свет фар - подъехала машина. Не наша машина -
наши машины, подъезжая ночью к вагончикам, переходят на ближний свет.
Шофер погасил фары, мы увидели старую "Победу". Из нее вышел человек и
направился к нам. Сердце у меня екнуло - это был Славик Агапов; я сразу
понял, зачем он пожаловал сюда.
- Простите, - начал Славик, подойдя к костру и блестя своими очками, -
где я могу...
Тут он увидел меня, тоже сразу узнал:
- Ага, я как раз к тебе. Здравствуй!
- ЗдравствуйТЕ!
Я подчеркнул слог "ТЕ", чтобы он мне не "тыкал".
- Слушай, - своим нахальным, категоричным голосом продолжал он, - в
школе мне сказали, что у тебя есть адрес этого солдата.
Значит, вот кто меня продал - Наташа. Впрочем, она не знает, что я не
желаю вмешательства этого типа.
- Какого - этого? - переспросил я.
- Ты ведь знаешь, о ком я говорю.
Ну что ж, раз он мне так упорно "тыкает", я тоже буду "тыкать".
- Видишь ли, - сказал я, - у меня есть адреса всех пяти солдат. Какой
именно тебя интересует?
- Старшина.
- Могу я узнать, почему именно он?
На его лице появилась гримаса, но он был в моих руках и понимал это: я
могу послать его ко всем чертям!
Я не услышал зубовного скрежета, но думаю, что он скрежетал зубами. Во
всяком случае, круглые стекла его очков еще никогда так хищно не блестели.
- Потому что он и есть неизвестный солдат.
- Из чего это следует?
Какого черта он приволокся сюда! Теперь все в отряде узнают, что я
занимаюсь делом неизвестного солдата. А я не хотел, чтобы здесь об этом
знали. И если этот будущий Стендаль хочет искать - пусть ищет. Я ему не
обязан докладывать о своих розысках.
Я говорил с ним так, что другой на его месте исчез бы моментально. Но
это был очень настырный и упрямый тип.
- Из чего? - спокойно переспросил он. - Его узнал Михеев, его узнала
моя мама, на него показывает женщина, которая его закапывала. И, наконец,
именно у него нашли промокашку.
Ребята, разинув рты, слушали наш разговор.
Я вынул из углей картошку, побросал в руках, отодрал сверху шкурку,
посыпал солью, куснул.
Славик стоял и ждал, пока я проделал эту процедуру. Он был в моих руках
и понимал это.
Андрей лениво поднялся, пошел в вагончик, принес табуретку.
Агапов сел, процедив сквозь зубы нечто вроде "благодарю". То, что он
хам, я заметил сразу. Но раз ты хам, то будь хоть вежливым хамом.
- Твоя мама не утверждает категорически, что ее взял именно старшина, -
возразил я, - она сказала: кто-то из них, то есть из двух солдат, взял
промокашку.
- Да, она так сказала, тогда для нее это было неожиданно. А теперь она
вспомнила и утверждает: промокашку взял старшина.
- Ну что ж, - согласился я, - промокашка, безусловно, доказательство.
Но, понимаешь, не единственное. Там был еще кисет. Ты его видел?
- Видел, - нетерпеливо ответил Агапов.
Мои вопросы начинали его злить. Ничего, потерпит.
- Ты видел, что вышито на кисете?
Он помолчал, и я ответил за него:
- На кисете вышита буква "К". Значит, имя или фамилия этого солдата
начинается на "К". А старшину зовут Дмитрий, фамилия его Бокарев. Так-то
вот.
Но на Агапова это не произвело ни малейшего впечатления.
- Это не имеет ровно никакого значения, - объявил он, - вряд ли молодой
солдат занимался вышиванием. Вышивала эту букву женщина, та, что подарила
ему кисет, и она могла поставить первую букву своего имени: Ксения,
Клавдия...
Рассуждал он логично. По всему, неизвестный солдат - это старшина
Бокарев. Но кисет, кисет... И один из солдат - Краюшкин. Славик этого не
знает и, что самое смешное, не хочет знать. Он интересуется только
старшиной. Он настолько убежден, что это старшина, что даже не спрашивает
фамилии остальных. Ну и пожалуйста!
- Так что тебе от меня нужно? - спросил я.
- Мне нужен адрес старшины. Как ты его назвал?
Я повторил:
- Бокарев Дмитрий Васильевич.
Он вынул блокнот, ручку и записал это.
- А адрес?
- Адреса у меня нет.
- Как - нет? Наташа сказала, что есть.
- Я не знаю, что вам сказала Наташа, - я опять перешел на "вы" и тем
самым пригласил и его это сделать, - но у меня их адресов нет. У меня есть
только названия населенных пунктов, из которых они в свое время были
призваны в ряды Красной Армии.
Так официально я все это сформулировал.
- Хорошо, - согласился Агапов, - а откуда был призван Бокарев?
- Село Бокари, Красноярского края.
Он записал, потом спросил:
- Точно?
- Не знаю, - усмехнулся я, - я при этом не был. Так значится в справке
военного архива.
- Вы можете показать мне эту справку?
Ну вот, наконец он понял, что мне нельзя "тыкать".
Мне не хотелось показывать ему справку. Я даже опасался, что он положит
ее в карман. От хама всего можно ожидать. Но нет, побоится, нас тут много, а
он один.
Я вынес из вагончика список.
Он поднес его к очкам, взялся за ручку и блокнот. Я думал, он сейчас
его перепишет. Но нет, он только сверил со списком свою запись о Бокареве.
Запись оказалась правильной, и он вернул мне список. Больше его никто не
интересовал. И это понятно. Ведь его не интересовал солдат сам по себе. Для
него он был всего лишь исторический персонаж. И этот персонаж, видно, уже
готов в его воображении, под это он и подгоняет факты. А может быть, он
вовсе не историк Просто легкомысленный, поверхностный человек, организатор
всякого рода сенсаций и шумих.
Как бы в подтверждение моих мыслей Агапов сказал:
- Между прочим, установлено: старшина прятался в нашем доме, на
сеновале, и, выйдя оттуда, разгромил штаб.
Ах вот оно что! Товарищ Агапов, оказывается, имеет некоторое отношение
к подвигу.
Он встал, положил в карман блокнот, сунул авторучку и, обращаясь ко
всем и ни к кому, сказал:
- До свидания!
Кто-то из ребят что-то пробормотал в ответ. А кто и ничего не
пробормотал. Этот тип всем не понравился.
Только Люда громко и насмешливо произнесла:
- Наше вам се!
"Се" обозначало у нее "сердечный привет".
Некоторое время мы сидели молча, потом Юра сказал:
- Ну ты и фрукт!
- Что ты имеешь в виду? - удивился я.
- За этим ездил в Москву?
- Попутно.
- И правильно сделал, - похвалил Андрей.
- А в чем суть? - спросил Виктор Борисович. - Я не все понял в вашем
споре.
Я рассказал и саму историю, и ее суть, и почему Славик настаивает на
Бокареве, привел все доказательства "за" и "против" Бокарева, "за" и
"против" Краюшкина и Вакулина.
- Все же самые убедительные доказательства - в пользу старшины, -
заметил Виктор Борисович.
Все согласились, что неизвестный солдат, скорее всего, старшина
Бокарев. Причем Маврин выдвинул такой аргумент:
- Из этих пяти только он один и мог разгромить штаб. Остальные шоферня
- они и гранаты не умеют бросать.
Но все также согласились, что надо точно выяснить и зря молодой Агапов
так торопится. В объяснение его торопливости тот же Маврин выдвинул
неожиданную версию.
- Выдали они нашего солдата, вот и заметают следы.
- Да нет, - решительно возразил я, - никто никого не выдавал, это
вполне порядочные люди, там совсем другое.
Однако нелепое предположение Маврина оказалось предметом нашего спора.
- Все могло быть, - сказал Андрей, - в войну все было. На его месте
любой бы торопился.
- Я бы не торопился, - возразил я. - Если бы кто-нибудь сказал про
моего отца, что он предатель, я бы просто дал этому человеку по морде.
- А если бы к этому были доказательства? - спросил Юра.
- Я бы сказал: пожалуйста, давайте их обсудим, давайте исследуем
историю каждого из пяти солдат, чтобы все было абсолютно ясно. Я бы не
торопился.
- А если Славик не верит своей бабушке? - настаивал Юра. - Сейчас она
хорошая, а двадцать пять лет назад испугалась немцев. Вот он и не хочет
никакого исследования. Хочет доказать, что их солдат разгромил штаб, а
потому, значит, они его не выдали.
- Это ты брось! - вмешался Маврин. - Раз выдали немцам нашего солдата,
то и нечего защищать.
- Что же ему, родных предавать? - возразил Юра.
При всей нелепости мотива спор начинал приобретать остроту.
Я сказал:
- Отца нельзя предавать. Отцу надо верить.
- Но исторические факты?! - возразил Андрей.
- Я не хочу знать никаких исторических фактов, - закричал я, - сын не
может предавать своего отца! Если мы не будем верить в своих отцов, тогда мы
ничего не стоим.
- Чего ты кричишь! - сказал Андрей. - Разобраться надо, а ты кричишь.
На свете есть подлецы, у подлецов есть дети. Что же этим детям - защищать
своих отцов-подлецов?
Вопрос был поставлен коварно. Все смотрели на меня, ждали моего ответа.
И во взгляде Люды я заметил что-то такое особенное. Видно, неважно у нее
сложилось с родителями.
- Говорите что хотите, - сказал я, - но я убежден в одном: сын не может
быть судьей своего отца. Если мой отец преступник, я не могу быть его
защитником. Но я не могу и быть его обвинителем. Пусть его судит суд,
общество, пусть его вина падет и на меня, и позор пусть падет на меня. Если
я не сумею жить с этим позором, я умру.
- А он дело говорит, - заметил Андрей.
Юра скривил губы:
- В теории все выглядит красиво.
- Между прочим, - опять сказал я, - эти пять солдат считаются
исчезнувшими при загадочных обстоятельствах, по их делу велось следствие.
Возможно, их родным сообщили, что они дезертиры. Мы здесь похоронили героя,
разгромившего немецкий штаб, а его сын ходит по свету с мыслью, что его отец
дезертир. Должен он этому верить? Нет, не должен! Дезертир! Докажите, что он
дезертир! Покажите этого дезертира! Где он сейчас? Если мы не верим в своих
отцов, то и не должны искать их могил.
Я никогда не произносил таких длинных речей. Но что-то очень возбудило
меня в этом разговоре.
Люда встала и, не говоря ни слова, ушла в свой вагончик.
22
Председатель сельсовета шел по широкой деревенской улице. По обе ее
стороны стояли большие бревенчатые черно-серые избы под тесовыми крышами,
кое-где поросшими зеленым мохом.
Село стояло на горе, огороды тянулись по ее склону до самого берега,
где сушились на подпорках сети, покачивались на воде лодки, привязанные к
врытым в землю столбикам.
Могучая река, широко и быстро огибая острова и устремляясь в
бесчисленные протоки, несла свои светлые, прозрачные воды. Над рекой
нависали высокие скалы, обрывы, усеянные гранитными россыпями, прослоенные
бурыми, желтыми, серыми известняками, обнажившими первозданное строение
земли. За скалами вздымался в гору сплошной, бескрайний, непроходимый лес -
тайга.
На лице председателя было важное и озабоченное выражение человека,
сознающего и значительность своей должности, и необычность предстоящего
дела. И чем ближе подходил он к дому Бокаревой, тем суровее становилось его
лицо. Хоть был он молод и председательствовал всего год, он твердо усвоил
правило: чем сложнее вопрос, тем официальнее надо выглядеть, особенно если
имеешь дело с женщиной.
Дом Бокаревой ничем не отличался от других домов в селе: выходил на
улицу торцом, окна в резных наличниках, выкрашенных фиолетовой краской,
крыльцо во дворе, огороженном плотным забором из вертикально поставленных
досок и вымощенном тоже досками, с пустыми надворными постройками и
развешанной для сушки рыбой.
И внутри изба эта была такой же, как и другие избы. Большая горница, за
ней спальня. В переднем углу божница - полочка с иконами, в другом - угловик
с зеркалом и вышитым полотенцем, на стене фотографии, за перегородкой кухня.
У печки хлопотала хозяйка Антонина Васильевна Бокарева, маленькая старушка
лет семидесяти, а может, и больше.
- Здравствуйте, Антонина Васильевна, - сказал председатель официально и
вынул из портфеля бумагу, - письмо получено насчет сына вашего, Дмитрия.
Антонина Васильевна улыбнулась, подняла палец к уху, показала, что
плохо слышит.
Председатель повысил голос, отчего он зазвучал еще официальнее:
- Нашлась могила, где похоронен сын ваш, Дмитрий.
Она опустилась на скамейку, положила на колени натруженные руки,
помолчала, потом спросила:
- Где могилка-то?
Председатель заглянул в письмо:
- Город Корюков. Слыхали?
- Кто нашел-то?
- Школьники нашли. Запрашивают из газеты: в каком году погиб Бокарев
Дмитрий, какие письма с войны от него были?
Антонина Васильевна помолчала, потом дрогнувшим голосом произнесла:
- Вот и нашлась Митина могилка...
Наступила та тягостная минута, которой председатель больше всего
опасался: начнутся слезы, причитания, и никакая тут официальность не
поможет, и слова не помогут, потому что слова еще больше подогревают, и
женщины начинают выть в голос.
Выручила соседка, Елизавета Филатовна, бойкая бабенка из тех, кто
первые все узнают и кому до всего есть дело. Именно за это председатель ее
не любил, но сейчас был доволен ее появлением.
Она вбежала в дом, возбужденно заговорила:
- Радость-то какая: не раскиданы, значит, по земле его косточки. Уж
такое тебе утешение, Васильевна, на старости лет, такое утешение...
Председатель благоразумно отошел в сторону и стал разглядывать висевшие
на стене фотографии.
Он увидел на снимке бравого, щеголеватого старшину с гвардейским
значком на груди и медалью "За отвагу", с широким командирским ремнем и
портупеей через плечо. Это и был пропавший без вести почти тридцать лет
назад сын хозяйки - Дмитрий Бокарев. Был он на снимке одних лет с
председателем.
- Орел, чистый орел, - говорила между тем соседка Елизавета Филатовна,
- смелый был, рисковый. Еще в мальчишках с отцом на медведя ходил. Я,
бывало, говорю ему: "Митенька, малой ты еще в лес-то ходить". А он на меня
этак-то посмотрит, отвернется: не встревай, мол, баба, не в свое дело.
Антонина Васильевна не голосила, не причитала, не плакала, сидела,
сложив на коленях натруженные руки, молча слушала соседку.
А та продолжала возбужденно:
- Потом сам белку добывал. А уж из лесу придет, все девки его. Парень
видный, бравый.
Председатель обвел избу задумчивым взглядом человека, которому что-то
открылось. Что именно открылось, он не мог сказать, но что-то было особенное
в этом молодом, юном лице бравого старшины, пропавшего без вести в войну,
почти тридцать лет назад, в скорбном молчании его матери, только теперь
узнавшей, что нашлась его безвестная могила.
- Вам, может, надо чего? - спросил он. - Может, крышу покрыть?
Из-за его спины Елизавета Филатовна сделала знак Антонине Васильевне:
проси, мол, пользуйся случаем.
- Постоит еще крыша, - тихо ответила Антонина Васильевна.
Соседка с досадой передернула плечами: не воспользовалась, старая...
Заискивающе улыбаясь, сказала:
- Ограду бы надо поправить.
Председатель вопросительно посмотрел на Бокареву.
- Ничего не надо, все есть, - по-прежнему тихо ответила Антонина
Васильевна.
Соседка сменила разговор:
- Карточку небось с могилки пришлют.
- Все, что положено, сделают, - опять входя в свою должностную роль,
объявил председатель официально.
- Как же разыскали его могилку-то? - спросила Елизавета Филатовна.
- Нашлись добрые люди, разыскали, - сказала Антонина Васильевна.
23
Они далеко углубились в пшеницу, когда услышали рев самолетов - немцы
бомбили пустую МТС.
Самодельные носилки с Вакулиным были тяжелы. В Корюков они пришли уже
затемно.
В крайнем доме горел свет. Бокарев сильно и требовательно постучал в
дверь. Ее открыл сухощавый мужчина лет сорока, с встревоженным и угрюмым
лицом.
Они внесли Вакулина, положили на диван.
Хозяин молча смотрел на них.
- Госпиталь далеко? - спросил Бокарев.
- В школе был, - ответил хозяин, - сейчас не знаю.
- Почему не знаете?
- Наши сегодня ушли.
- Так, - пробормотал Бокарев, - ладно, разыщем: может, остался кто. А
раненый пусть у вас пока полежит. Скоро вернемся, заберем. Как ваша фамилия?
- Михеев.
- Посмотрите за раненым, накормите, подушку дайте, - приказал Бокарев и
наклонился к Вакулину: - Ваня, ты как?
- Ничего, - слабо улыбнулся Вакулин, - я идти могу.
Он сделал попытку подняться.
- Лежи! - приказал Бокарев. - Без меня никуда!
Он подозрительно осмотрел комнату, спросил хозяина:
- Кто еще в доме?
- Семья... Жена, дети.
- Сам почему не в армии?
- Освобожден по болезни.
Бокарев опять подозрительно осмотрелся вокруг, открыл дверь в соседнюю
комнату - там на кроватях спали дети.
Бокарев положил рядом с Вакулиным трофейный автомат, выразительно
посмотрел на хозяина, спросил:
- Как пройти к госпиталю?
- А вот проулком на соседнюю улицу, там и школа.
Бокарев и Краюшкин свернули в переулок и вышли на длинную, видно
главную, улицу. В середине ее высилось двухэтажное кирпичное здание школы.
Здание было пусто, окна открыты, ветер шевелил синие полосы оборванной
маскировки, на полу валялась бумага, обрывки бинтов, стоял запах йода,
карболки - медсанбат ушел.
- Не миновать мне штрафной роты, - мрачно проговорил Бокарев.
- В чем твоя вина? - возразил Краюшкин.
- Потерял людей, значит, виноват, - сказал Бокарев. - Ладно! Где-нибудь
переночуем, утром мобилизуем подводу, заберем Вакулина и будем догонять
своих.
Тусклый свет коптилки освещал стол, за которым сидели Бокарев,
Краюшкин, хозяйка дома - Агапова, средних лет женщина, и ее дочь - девочка
лет двенадцати. Бокарев дремал, положив голову на сложенные на столе руки.
Колыхалось неровное пламя, вырывало из темноты лица сидящих за столом,
а иногда и кусок стены, где висела фотография человека в кавалерийской форме
рядом с конем, которого он держал за повод.
Девочка делала уроки.
- Школы нет, - вздохнула Агапова, - а заниматься нужно.
- Это уж обязательно, - поддакнул Краюшкин, - образование - оно требует
системы.
- Не встречался ли вам Агапов Сергей Владимирович? Давно ничего нет от
него.
- Был у нас один Агапов, - сказал Краюшкин и посмотрел на девочку, -
точь-в-точь один портрет.
- Он конник.
Бокарев оторвал голову от стола:
- Конник - это другой род войск. Подвижные части.
- Как в песне-то поется, - подхватил Краюшкин, - "нынче здесь, а завтра
там". По себе знаю: получать письма - это мы любим, а отвечать - недосуг. Да
и о чем писать? Война кругом - одно расстройство. Кончится - тогда
наговоримся.
- Как для кого она кончится, - вздохнула Агапова.
- Дело известное, - согласился Краюшкин, - у кого грудь в крестах, у
кого голова в кустах.
Краюшкин через плечо девочки заглянул в учебник: там были нарисованы
хрестоматийные дома, сады, реки, лошади, коровы. Потрогал карандаш, понюхал
промокашку.
- У моих ребят точно такой учебник был и карандаш, и промокашка