. - Но если я тебя компрометирую, то  сейчас
исчезну.
   Она остановилась, протянула ему руку и сказала:
   - Прощай. Я завтра позвоню.



14. ГАРИК ГАГАРИН

   Я живу в однокомнатной кооперативной квартире в блочном панельном  доме
без прикрас.
   Места  хватает   для   библиотеки,   компьютера,   тренажера,   дивана,
письменного стола и кухни с минимальным набором посуды. Как что бьется,  я
покупаю новую чашку. А еще чаще мне их дарят девушки. Среди моих  знакомых
есть обычай  -  дарить  мне  чашки,  чтобы  я  их  спокойно  разбивал,  не
беспокоясь о последствиях.
   Но чашки имеют обыкновение обгонять поток подкрепления.
   Вчера я разбил английскую кружку, которую так берег, уж очень она  была
удобна, по руке, и главное, велика. На ней была надпись  "Я  люблю  кофе".
Только вместо слова "люблю" изображено красное сердечко.
   Больше ничего плохого вчера не произошло.
   Что в театр собирались с Катрин и не пошли - в конце концов  это  не  у
меня насморк, а у нее.
   Значит, в плохом настроении была виновата только чашка.
   В дурном настроении я лег пораньше.
   А ночью проснулся от того, что настроение испортилось совсем.
   В полусне я вспомнил о том, что жизнь моя не сложилась, что я  -  урод,
что со мной девушки в театр не  ходят,  что  разбилась  последняя  хорошая
чашка...
   Я не хотел открывать глаза, чтобы не проснуться окончательно.
   Потом все-таки открыл и посмотрел на часы.
   Было всего половина первого - и проспал-то только час.
   За окном неслись быстрые облака, подсвеченные уличным фонарем. Это было
театральное зрелище. Ветер нес бурые и желтые листья,  что  тоже  отдавало
плохим театром.
   Почему плохим?
   Было  так  тревожно  на  душе,  словно  я  потерял  зарплату   младшего
сотрудника (в пересчете на у.е. - двадцать пять баксов).
   Фонд Сороса не знает о нашем существовании. И это  хорошо,  они  бы-нас
украли с помощью западных спецслужб, утащили в Штаты и выкачали бы из  нас
все тайны нашей державы.
   Но что меня так беспокоит?
   Я стал прокручивать в памяти весь день.
   Саня Добряк занимается пушкинистикой и умело заманил на это минное поле
Калерию. Нет, это меня не касается.
   Катрин, как уже говорилось, в насморке. У нее покраснел нос.  Она  меня
не любит. К тому же я не заслужил ее любви.
   Но так ли уж мне нужна любовь  Катрин?  Мы  ее  пересидели,  переждали,
переделикатничали. Помните, у  Джека  Лондона  есть  рассказ  "Когда  боги
смеются". Там как раз говорится о влюбленной парочке. Они так любили  друг
друга,  так  берегли  свою  особенную  любовь,  что,   даже   поженившись,
дотрагивались до тела любимого партнера лишь кончиками  пальцев.  Терпели,
но  сдерживались.  Думали,  что  такая  любовь  и  будет  вечной.  А  боги
посмеялись. Однажды возлюбленные проснулись, и оказалось, что  они  больше
не  стремятся  к  интимной  близости...  Рассказать  об  этом  Катрин  или
погодить?
   Что еще могло случиться? Ага, дядю Мишу, моего  генерала,  перевели  на
другую работу, с повышением. О чем он сообщил Калерии. А  Калерия  -  мне.
Теперь, если что-то случится в мире без времени, то неизвестно  даже,  кто
захочет в это поверить.
   Что еще?
   Ага,  Тамарочка.   Наше   разумное   животное   прекрасной   внешности.
"Достоевщина, - сказала она, узнав о судьбе дяди Миши. - Его заказали, как
братьев Карамазовых".
   Нет, близко, но не то...
   Я снова закрыл глаза и почему-то вспомнил Егора Исаева.
   Должен ли я жалеть его? Он совершил благородный поступок  и  остался  в
Чистилище, чтобы не оставлять Люсю Тихонову. Это прошлогодняя история,  не
имеющая конца, если не считать записки от  Егора,  полученной  недавно.  В
записке говорилось об опасности, проистекающей от деревни Максимовка. Дядя
Миша, привыкший уже всерьез принимать тот мир, сгонял со мной  в  наиболее
подозрительную Максимовку. Безрезультатно.  Остается  теперь  ждать  новой
весточки от Егора.
   Если она будет.
   Егор... как они там с Люсей?
   У меня было к ним странное, почти родственное отношение. Вроде и не так
близко знакомы и даже по душам не разговаривали. Ссылки,  лагеря  -  я  не
пережил этого, поздно родился, но каково же  было  половине  нашей  страны
ждать вестей  из  лагеря,  из  ссылки  или  из  плена!  Что  за  уродское,
несчастное государство!
   Егор. Ведь его до сих пор папа с мамой ждут. У Люси нет родных.  А  его
отец  как-то  приходил  в  наш  институт  -  откуда-то  узнал,  что  перед
исчезновением Егор бывал в Институте экспертизы. Отцу  запудрили  мозги  и
доказали, что, к  сожалению,  никаких  сведений  о  сыне  у  нас  нет.  Но
возможно, что он жив, хотя и не исключено, что погиб.
   Мне нетрудно было представить тот мир - в отличие от  многих  миллионов
соотечественников я там бывал. Я мог представить вечно  серо-непроницаемое
небо и зябкость воздуха - застойного, как в подвале, и лишенного  запахов.
И тишину мира, в котором не поют птицы, не тормозят  автомобили;  и  людей
так мало, что голос слышен за километр.
   Егор... Что же меня мучает его лицо? Почему я не могу о нем не думать?
   Егор... В груди болело, словно вставили железную палку.
   Мне было тревожно. Наверное, никогда еще в жизни я не  испытывал  такой
тягучей тревоги.
   Впрочем, я вру. А помнишь ли ты,  Гарик,  как  Васильчиков  сорвался  в
пропасть в Цее? Нет, не в пропасть, а в трещину на леднике, и над трещиной
сидела на ледяном ветру Юля Митяева, не смея отойти, словно надеялась, что
ее присутствие сохранит Васильчикова от смерти.
   Ведь я тогда проснулся ночью, всех поднял, мы побежали к леднику.
   Я тогда почувствовал мысли Васильчикова или мысли Юльки -  черт  теперь
разберет. Главное, что мы добежали, я  их  вел  по  леднику  как  днем,  и
состояние мое было таково, что никто не спорил со мной. А ведь могли бы  и
не поверить - Юлька с Васильчиковым еще за  день  ушли,  чтобы  перевалить
Адайхох. Не новички...
   Егор... Что с тобой случилось? Ведь я точно знаю - между тем миром  без
времени и нашим миром никаких эмоциональных связей нет. Как они с  Люськой
оказались там - словно отрезало!
   Егор...
   И тут я понял, что Егор здесь.
   В нашем мире.
   Ищет меня, стремится ко мне... А что он может сделать? Ведь он не знает
даже моего телефона. В институт он дозвонится только завтра.
   Конечно, Егор здесь. А это означает  -  случилось  что-то  неладное.  И
вернее всего, связанное с той историей: с Берией и Максимовкой.
   Если Егор перешел к нам - это для него верная смерть.
   Я должен увидеть его в ближайшие часы. Иначе не увижу вовсе.
   Но где его искать? Я даже не знаю, где  дыра,  через  которую  он  сюда
вошел. Вернее всего в Питере. Но и это не доказано.
   Я вскочил с постели.
   Принял душ, оделся.
   Должен сказать, что я был деловит и даже относительно спокоен.  Но  мои
чувства - это не более чем мои чувства.
   Скажите мне, что бы я делал на месте Егора, если бы оказался вдалеке от
Института экспертизы, но пожелал бы с ним связаться?
   Я бы дал телеграмму в институт в расчете на то, что утром  Калерия  или
Гарик Гагарин ее увидят.
   Я давно не пользовался левитацией  -  неловко  как-то,  я  же  человек,
младший научный сотрудник, а не пришелец без роду без племени.
   Значит, мне срочно надо в институт, чтобы получить телеграмму.
   Вызвать такси или долететь на своих двоих?
   А вдруг увидят?
   Но сейчас ночь - кто меня увидит в такую  осеннюю  погоду?  Рано  осень
началась.
   Такси по телефону - слишком накладно. И  некогда  бегать  по  городу  в
поисках попутки.
   Вот получу за что-нибудь Нобелевку и тогда куплю себе "Оку".  А  сейчас
придется полетать немного, до  института  и  обратно,  хотя  вернее  всего
ничего в институте я не найду.
   Я вышел на балкон. Зябко. Ветер дул порывами, будто набирал  полон  рот
воздуху, а потом со свистом выпускал его. Он рвал листья с деревьев,  хотя
в сентябре можно было бы и не спешить, тем более дожди еще не начались.
   Пришлось надеть свитер, джинсы и кроссовки.  Теперь  я  был  готов  для
полетов наяву.
   Я так давно не тренировался, что, когда перемахнул через перила балкона
и ринулся прочь от дома,  сразу  потерял  равновесие  и  словно  вертолет,
превысивший допустимый крен, криво понесся к земле. Лишь над самой клумбой
под окнами смог выровнять полет и набрать высоту.
   Я успел заметить, как кинулись  в  разные  стороны  подростки,  которые
курили в кустах, не желая возвращаться домой к нормальной жизни.
   Я не стал набирать высоту,  не  хотел  замерзнуть.  Пошел  чуть  повыше
проводов,  чтобы  не  сгореть  невзначай.  Летунам  в  Москве  приходилось
принимать немало мер предосторожности. Хорошо было Мастеру  с  Маргаритой.
Тогда страшнее трамвайных проводов зверя в воздухе не было.
   Когда я вышел к Москве-реке, то вздохнул спокойнее. Можно  было  летать
над самой водой и пролетать под мостами. С берега засвистел милиционер.  Я
его понимаю - увидеть неопознанный объект во втором часу  ночи  неприятно.
Особенно если ты склонен к мистике.
   У уродливого памятника Петру с дубинкой в лапе я выбрал дорожку  поуже.
Возле "Ударника" свернул на Полянку.
   Дальше до самого института пошел над дворами, не выходя на улицы -  еще
подстрелит какой-нибудь испуганный охранник.
   Я опустился на дворе института.
   Особняк был темен, за исключением тусклого света в окне первого  этажа.
Там, в холле, должен сидеть ночной дежурный.
   Мне не приходилось появляться в институте ночью.  Можно  проработать  в
институте всю жизнь и не увидеть его при лунном свете.
   Правда, лунного света нам не дали.
   Вот-вот пойдет дождик.
   Я подошел к двери и позвонил.
   Конечно, неприлично звонить в два часа ночи в свое учреждение, но  ведь
ночному сторожу не положено спать?
   Видно, наш ночной сторож об этом не подозревал.
   Я представил себе, как  он  закроет  подушкой  ухо,  чтобы  не  слышать
безобразного звона, но жалость к  несчастному  старичку  с  дробовиком  не
могла меня остановить. В конце концов я же встал и пересек полгорода  ради
встречи со сторожем.
   Наверное, прошло минут десять, прежде чем дедуля сдался.
   Черная тень возникла за дверью, подсвеченная сзади  неярким  светом.  В
дверях возник черный силуэт.
   Силуэт хрипло спросил:
   - Чего там?
   - Откройте, - попросил я миролюбиво.
   - Я сейчас милицию вызову, - обещал дедуля.
   - Мне только спросить...
   - Давай отсюда! - И я понял:  я  сам  виноват.  Просительные  интонации
действуют на охраняющих дедуль возбуждающе. Они ощущают свое превосходство
над ночным просителем. Отсюда шаг до хамства и угрозы: беги, а то стрелять
буду!
   Мне не хотелось доводить дедушку до таких мер. Поэтому я сменил тон  на
грозный.
   - Откройте немедленно! - зарычал я. - Проверка объекта.
   Тембр  моего  голоса  должен  был  напомнить  сторожу  о  существовании
начальства.
   - Ну чего еще... - Дверь отворилась.
   Оказывается, я трагически ошибся.
   Дедуля был лет двадцати пяти, сажень в плечах, низкий лоб, шея от ушей,
надбровные дуги неандертальца, на поясе дубинка  милиционерского  типа,  с
другой стороны -  кобура.  Ничего  себе  -  дедушка  при  собачке!  Видно,
дирекция достаточно ценит наши  компьютеры,  чтобы  связаться  с  охранной
фирмой современного типа.
   - А ну! - Молодец ощутил мою неуверенность. - Иди-ка на свет!
   Что ж, придется прибегать к недозволенным приемам. Но что поделаешь! На
мне лежит ответственность за все человечество. Нет, без  шуток!  Ведь  так
может случиться?
   Голубчик, подумал  я,  представь  себе,  что  перед  тобой  стоит  твой
начальник,  любимый  или  ненавистный,  который  вылез  из  койки,   чтобы
проверить, как ты несешь свой крест, не холодно, не  страшно  ли  тебе  на
твоем крестном пути?
   - Как служится? - спросил я.
   А  охранник,  крутой  молодец,  увидел  своего   прямого   и   грозного
начальника.
   - Иван Сергеевич, - сказал он, - а я  в  темноте  вас  за  кого-то  еще
принял.
   - А вот этого делать не следует, - пошутил я. -  А  то  еще  выстрелишь
невзначай.
   - Ну, как можно? Я же печенками чую.
   - Если чуешь, тогда скажи мне, телеграмму приносили?
   - Приносили, - сразу признался охранник. - Недавно приносили. Я  только
прикорнул - вы не думайте, я так, несерьезно, - и слышу  звонок.  Ну  ведь
могли до утра подождать? Я уж им сказал...
   - Зря сказал. У тебя своя работа, у них своя. От того, насколько быстро
ты передал телеграмму,  зависит  жизнь  людей  и  принцип  дела,  ты  меня
понимаешь?
   - Понимаю! -  радостно  откликнулся  охранник  и  вытащил  из  верхнего
кармана куртки смятую телеграмму.
   Значит, есть еще люди в нашей стране, которые не спят,  чтобы  принести
вовремя телеграмму, понимаете?
   Охранника я отпускать не стал - пригодится.
   Прочел телеграмму. Странную, но подтвердившую все мои подозрения.

   МОСКВА ИНСТИТУТ ЭКСПЕРТИЗЫ ГАГАРИНУ
   БОЛОГОЕ ПОЧТА ЕГОР

   Во-первых, у него плохо с деньгами. Иначе  бы  объяснил  все  понятнее.
Во-вторых, он сам не знает, куда едет.
   Я посмотрел, откуда отправлена телеграмма: из Петербурга.
   Значит, с вокзала - и он отправляется поездом в Бологое.
   Теперь посмотрим на время отправления: 20:40.
   Я сказал охраннику:
   - Возвращайтесь на пост. Удвойте бдительность. Считайте,  что  институт
объявлен на особом положении.
   - Слушаюсь, - ответил охранник.
   Он подобрался, выпрямился - и уже не казался страшным бугаем бандитской
породы. Я взял с доски ключ от лаборатории.
   Я быстро прошел к нам; в лаборатории было слишком пусто и свободно.
   Надо действовать.
   Сначала я позвонил Калерии.
   - Извините, что разбудил, - сказал я.
   - Я еще не ложилась, - ответила моя начальница.
   - Это для меня - камень с души, - сказал я.
   - Говори, что стряслось, - спросила Калерия Петровна.
   - Объявился Егор Чехонин.
   - Не может быть! Где? Как? Ему плохо?
   - Помните историю с Максимовкой?
   - Почему бы не помнить?
   - По моему разумению, на этот раз  Егор  находится  в  Питере,  он  дал
оттуда телеграмму.
   - Прочти ее.
   Я прочел телеграмму.
   - У него нет денег, - сказала моя прозорливая Калерия. - Он ведь  умный
мальчик, а так мало информации.
   - Что еще? - спросил я. Мне хотелось,  чтобы  Калерия  подтвердила  или
развила мои мысли.
   - Места назначения он не знает. Иначе бы дал хоть это слово.
   - Чего нам ждать? - спросил я.
   - Через двадцать минут я буду в институте, - сказала  Калерия.  -  Пока
позвони  домой  Мише...  и  на  вокзал.  В  справочную.  Сначала  даже   в
справочную. Когда  отходит  ближайший  к  телеграмме  поезд  на  Москву  с
остановкой в Болотом и во сколько он там будет.
   Мне стало легче. Калерия взяла дело в свои руки.
   Она не ахает, не вздыхает. Если бы дело было пустым, она бы велела  мне
ехать домой и легла бы спать.
   Эх, донести бы до Егора мои мысли,  знать  бы  ему,  что  он  не  один.
Бологое в пять-сорок утра, при условии, что они  взяли  билеты  именно  на
ближайший поезд. Так что до прибытия поезда остается три часа.
   Гигантский отрезок времени!
   Затем я решился и набрал  телефон  дяди  Миши.  Ему  в  конечном  счете
решать.
   Никто не взял трубку. Затем включился автоответчик и сообщил  мне,  что
Михаилу Ивановичу можно позвонить утром по такому-то телефону после девяти
часов.
   Может, он в командировке и именно сейчас прижимает к своей груди нашего
Чехонина, либо не выносит, когда его будят среди ночи.
   Затем я позвонил во Внуково, чтобы  узнать,  когда  ближайший  рейс  на
Бологое. Таковых рейсов не оказалось.
   Пока я занимался звонками, прошло минут десять-пятнадцать.
   В коридоре послышались быстрые шаги.
   В дверях возникла Калерия Петровна, свежая, веселая, бодрая  и  в  меру
накрашенная.
   За ее спиной маячил  охранник,  который  не  пожелал  оставить  ее  без
внимания.
   - Тут явилась, - сообщил он мне.
   - Все правильно, - сказал я, не без труда принимая образ  его  строгого
начальника. - Пропусти женщину и иди на пост.
   Охранник был счастлив оттого, что им так хорошо командуют.  Он  шикарно
развернулся и скрылся в темном коридоре.
   - Гари к, - сказала Калерия, - ты опять за свое?
   - Это был единственный способ его урезонить, - ответил я. - И сейчас не
время быть деликатным.
   - Не согласна, - сказала Калерия, - деликатным никогда не мешает  быть.
Быть деликатным - допустимо, - процитировала она известного мне поэта.
   Она прошла к моему столику и взглянула на листки бумаги, на  которых  я
записывал информацию и чертил загогулины, пока ждал ответа.
   - Так, - сказала она. - Осталось  три  часа.  Нам  туда  не  успеть,  а
пускать на этом этапе чужих людей, даже очень умных и  ответственных,  мне
не хочется.
   - Мне тоже.
   - Не зная, что происходит и в  каком  положении  находится  Егорка,  мы
можем наломать дров.
   С этим я тоже не спорил.
   - А что с Мишей?
   Я сказал, что автоответчик отослал меня далеко.
   - Давай я попробую другой телефон, - сказала Калерия.
   Она села и набрала номер. Причем сделала это так, чтобы мне номер виден
не был. Я не обижался.  Как  говорил  Максим  Горький  совсем  по  другому
поводу, некоторые вещи лучше не знать, потому что их значение  ничего  нам
не дает.
   - Галочка, - сказала Калерия, - извини, что  тебя  разбудила,  но  дело
важное. Как мне отыскать Мишу?
   Последовал какой-то короткий ответ.
   Затем Калерия сказала:
   - Извини, Миша, надеюсь, ты не успел заснуть?
   После довольно  длительной  паузы,  в  ходе  которой  Калерии  пришлось
выслушать реприманд нашего дяди Миши, она сказала:
   - С тобой хочет поговорить Гарик Гагарин. У него новости.
   Калерия  передала  мне  трубку,  но  дядя  Миша  не  захотел  со   мной
разговаривать.
   - Это не телефонный разговор, - сказал  он.  -  Буду  через  пятнадцать
минут.
   Он повесил трубку.
   - Чудесные люди,  -  сказал  я,  -  среди  ночи  вскакивают  и  несутся
выполнять свой служебный долг. Ну прямо как Ленин.
   - Ленин соблюдал режим, - серьезно ответила Калерия. Будто  знала,  как
это было в Шушенском.
   - Где вы его нашли? - спросил я.
   - Тебе нужно знать?
   - Нет.
   Калерия велела мне притащить из библиотеки атлас,  но  библиотека  была
закрыта, и только с бескорыстной помощью охранника Федора, который почитал
меня как отца родного, удалось вскрыть помещение и раздобыть атлас.
   - Нас интересует не само Бологое, - сказала Калерия. -  Нам  любопытно,
куда он двинется оттуда.
   Мы в четыре глаза принялись шастать в  окрестностях  города  вплоть  до
Твери, искали Максимовку или Максимове. И ничего не нашли.
   Тут приехал дядя Миша.
   Охранник  Федор  осознал  важность  события,  в  котором  он  принимает
участие, и возгордился.  Это  выражалось,  в  частности,  в  том,  что  он
предложил сгонять  в  кафе  "Сумбур  вместо  музыки"  на  соседней  улице,
открытое круглые сутки, и принести сандвичей и выпить.
   Мы не воспользовались предложением.
   Закрыли дверь и уселись за стол думать.
   Вернее, это охранник Федор был уверен, что мы думаем.
   Все было сложнее.
   - Сам явился? - спросил дядя Миша.
   Я показал ему телеграмму.
   - А других адресов ему мы не дали, - сказал осуждающе дядя Миша.
   - Других у него нет.
   - Значит, делаем так, - сказал дядя Миша. - На перроне в Болотом  поезд
должен встречать наш сотрудник. Он передаст Егору конверт с деньгами и все
телефоны.
   - Он его узнает?
   - А факс зачем изобретали? - спросил дядя Миша. - Рожа его лица  у  нас
оттиражирована многократно.
   - Что дальше? - спросила Калерия.
   - А между тем Гарик вылетает в Бологое на вертолете.
   И было все в порядке, а все проблемы решились сами собой, и Земля  была
спасена.
   Но...
   - Тут есть одна заминочка, - сказал дядя Миша.
   Он вытащил расческу и прошел умело по  линии  раздела  левых  и  правых
волос.
   - Не люблю я этих "но", - сказала Калерия, выразив и мою точку зрения.
   - Дело в том, что меня повысили