иле двадцатых годов?
   Он медленно поднял голову, повернулся  к  ней,  выдержал  ее  пристальный
взгляд.
   - Ты что, шутишь?
   - Нет, просто спрашиваю.
   - Красный пиджак? Почему именно красный?  Это  что,  цвет  твоей  любимой
футбольной команды?
   - Тебе бы такой пошел. Вот и все.
   Но он по-прежнему ждал от нее объяснений, и она начала выпутываться.
   - Я иногда мысленно устраиваю себе такие представления. Не забывай, что я
актриса. Воображаю людей в разном гриме. С бородами, в париках.  Рассказать,
так не поверишь. Примеряю к ним костюмы. Брюки-гольф или мундиры.  Интересно
получается. Привычка такая.
   - Хочешь, отращу для тебя бороду? Хочешь?
   - Если захочу, скажу.
   Он улыбнулся, и она улыбнулась ему в  ответ  -  еще  одна  встреча  через
рампу. Отведя взгляд, он отпустил ее, и она отправилась в дамскую комнату, а
там, глядя  в  зеркало,  дала  волю  ярости,  вспоминая,  как  пыталась  его
перехитрить. "Неудивительно, что он весь изрешечен пулями, - думала  она.  -
Это женщины стреляли в него".

***

   За едой они беседовали - серьезно, степенно, как незнакомые. По счету  он
заплатил из бумажника крокодиловой кожи - такой бумажник, наверное,  потянет
половину национального долга той страны, чьим подданным он является.
   - Ты что, берешь меня на содержание, Осси? - спросила она, следя за  тем,
как он аккуратно сложил и сунул в карман счет.
   Но вопрос повис в воздухе, так как, слава богу,  он  опять  впал  в  свой
обычный администраторский раж, а они ужасно опаздывали.
   - Посмотри, где там стоит такой побитый зеленый "оппель"  с  вмятиной  на
крыле и мальчишкой за рулем, -  сказал  он,  пропуская  ее  вперед  в  узком
проходе за кухней и таща ее вещи.
   - Слушаю и повинуюсь, - ответила она.
   Машина ждала у бокового входа, на крыле действительно была вмятина. Шофер
взял у Иосифа ее вещи и положил в багажник, проделав это  очень  быстро.  Он
был  веснушчатый,  белобрысый  и  румяный,  с  простодушной   ухмылкой,   не
мальчишка, но совсем молоденький юноша лет пятнадцати.  Духота  вечера,  как
обычно, разрешилась мелким дождем.
   - Познакомься с Димитрием, Чарли, - сказал Иосиф, усаживая ее  на  заднее
сиденье. - Мама разрешила ему сегодня задержаться попозже. Димитрий,  отвези
нас ко второму месту в мире по красоте! - И он сел в  машину  рядом  с  нею.
Машина тут же тронулась, а он с места в  карьер  принялся  разыгрывать  роль
гида-экскурсовода:
   - Итак, Чарли, вот  перед  нами  средоточие  новогреческой  демократии  -
площадь  Конституции:  обрати   внимание   на   демократов,   наслаждающихся
независимостью в близлежащих  ресторанах.  Теперь  посмотри  направо,  и  ты
увидишь Олимпейон и арку Адриана.
   "Очнись, - думала она. - Отключись от всего. Ты вольна ехать  куда  глаза
глядят, с тобой шикарный новый поклонник, кругом греческие древности, и  это
все жутко любопытно". Машина замедлила ход. Справа Чарли разглядела какие-то
развалины, но их тут же скрыли новые кусты. Они доехали  до  знака  объезда,
взобрались по брусчатому серпантину на гору и встали.  Выскочив  из  машины,
Иосиф распахнул перед ней дверцу и торопливо, с видом почти заговорщическим,
подвел к узким каменным ступеням, укрытым нависающими над ними зарослями.
   - Говорить здесь надо шепотом и помня о коде! - прошипел он,  как  злодей
на сцене. Она ответила ему что-то, столь же бессмысленное.
   Прикосновение его обжигало, как электрический ток. Когда  он  касался  ее
руки, пальцы пощипывало. Они шли то по тропинке, выложенной  камнем,  то  по
голой  земле;  тропинка  неуклонно  карабкалась  вверх.  Луна  ушла,  стояла
непроглядная темень, но Иосиф как среди бела дня упорно и неотступно вел  ее
все вверх и вверх. Раз они пересекли площадку каменной лестницы, потом вдруг
выбрались на широкую проторенную тропу,  но  легкий  путь  был  им  заказан.
Деревья кончились, и справа она увидела  городские  огни,  они  были  далеко
внизу. Слева от нее, еще повыше, над окаймленной  оранжевой  полосой  линией
горизонта чернел силуэт какого-то кряжа. За собой она различала шаги и смех,
но это оказались лишь какие-то подростки, они хохотали, дурачась.
   - Ты не против подняться еще немного? - спросил он, не сбавляя скорости.
   - Вообще-то не хотелось бы.
   Иосиф приостановился.
   - Хочешь, чтобы я понес тебя?
   - Да.
   - К сожалению, я повредил спину.
   - Я видела, - ответила она и еще крепче сжала его руку.
   Он уже шел вперед, решительными шагами прокладывая путь. Она  задыхалась,
но ведь обычно, если  надо,  она  могла  ходить  хоть  день  напролет  и  не
уставать, значит, задыхаться ее заставила не усталость. Тропинка  перешла  в
широкую дорогу. Перед ними выплыли две серые тени  в  форме.  Они  караулили
небольшое каменное строение, обнесенное решетками и освещенное  прожектором.
Иосиф подошел к ним, и Чарли услышала, как он поздоровался, а  они  ответили
ему. Строение было замкнуто между двух железных дверей. За первой дверью еще
был город - марево далеких огней, за второй - уже черная ночь, и  пропустить
их должны были туда, в темноту: Чарли услыхала позвякивание замков  и  скрип
железных петель. На мгновение ее охватила паника: "Что я здесь делаю? Где я?
Беги отсюда, кретинка!" Иосиф кивнул,  приглашая  войти.  Она  оглянулась  и
различила позади себя двух девушек,  они  глядели  вверх.  Чарли  шагнула  к
железной двери. Она почувствовала, что глаза  полицейских  раздевают  ее,  и
подумала, что Иосиф никогда еще не глядел на нее  так,  не  давал  ей  явных
доказательств своих желаний. В своем  замешательстве  она  страстно  хотела,
чтобы это произошло.
   Дверь  затворилась  за  ней.  Дальше  были  ступени,  а  затем  скользкая
каменистая  тропка.  Она  услышала  его  голос,  он  просил  ее  подниматься
осторожнее. Она хотела опереться на его руку, но  он  пропустил  ее  вперед,
объясняя, что не хочет загораживать ей вид. "Ах да, вид! - вспомнила она.  -
Второй в мире по красоте". Скала, должно быть, была  мраморной,  потому  что
светилась даже в темноте, и кожаные подошвы Чарли  самым  плачевным  образом
скользили.  Раз  она  чуть  не  упала,  но  рука  Иосифа  подхватила  ее  со
стремительностью и силой, о которых Ал мог только мечтать. Он стиснул ее,  и
костяшки  его  пальцев  на  секунду  коснулись  ее  груди.  "Не  будь  таким
бесчувственным, - отчаянно молила она его мысленно. - Ведь  это  моя  грудь!
Одна, а есть и другая. Левая более чувствительна, но да  уж  ладно!"  Тропка
петляла, и тьма стала реже, жарче, точно  ее  пропитало  горячим  полуденным
солнцем. Внизу, за деревьями, как покинутая планета,  сгинул  город,  а  над
головой возвышались лишь темные силуэты каких-то причудливых уступов.  Затих
городской шум, и в ночи безумствовали цикады.
   - Теперь иди помедленнее, пожалуйста.
   По голосу его она поняла: что бы  это  ни  было,  оно  рядом.  Начиналась
деревянная лестница. Ступеньки, площадка, опять ступеньки. Иосиф шел  легким
шагом, ступая осторожно, и она старалась идти так  же,  как  он.  Теперь  их
объединял и этот крадущийся шаг. Рука об  руку  они  прошли  через  какие-то
огромные ворота, самая величина которых  заставила  ее  оглядеться,  поднять
голову. Посмотрев вверх, она заметила, как между звезд  мелькнул,  скользнув
вниз, красный серп луны и утвердился там, среди колонн Парфенона.
   - Господи, - ахнула она.
   Она  почувствовала  вдруг  свою  ничтожную  малость,  свое   одиночество.
Медленно, словно приближаясь к миражу, она сделала несколько шагов вперед  -
вот сейчас видение исчезнет, но нет, не исчезло. Она прошла вдоль него,  ища
путь наверх, но первую же лестницу  загораживала  строгая  надпись:  "Подъем
запрещен".  И  вдруг,  непонятно  почему,  ей  захотелось  бежать.  Это  был
вдохновенный бег по камням, туда, в темноту, к  краю  небесного  града;  она
бежала, почти забыв о том, что Иосиф,  в  этой  его  шелковой  рубашке,  без
всяких усилий бежит рядом. Она смеялась и говорила что-то в забытьи - как ей
рассказывали, вот так же  вела  она  себя  в  постели,  -  произнося  слова,
странные, первые, что приходили в голову. Тело стало легким, а душа  рвалась
из него куда-то вверх, устремлялась к небу, в полет. Заставив  себя  перейти
на шаг, она дошла до парапета и, облокотившись,  свесилась  вниз,  глядя  на
сияющий остров среди темного океана аттической равнины. Она  оглянулась,  он
стоял в нескольких шагах, наблюдая за ней.
   - Спасибо, - наконец выговорила она.
   Подойдя к нему, она обеими руками обхватила его  голову  и  поцеловала  в
губы, поцелуем долгим-предолгим, сначала  не  очень  крепко,  потом  крепче,
проникновеннее,  поворачивая  его  голову  -  в  одну  сторону,  в   другую,
вглядываясь  в  лицо,  как  бы  проверяя  действие  поцелуя.  Объятие   было
достаточно долгим, и теперь она знала точно: да, он чувствует то же самое.
   - Спасибо, Осси, - повторила она, но в ответ он лишь отстранился.
   Удивленная, почти рассерженная, она разглядывала  его  застывшее,  как  у
солдата на часах, лицо. Когда-то ей казалось, что она хорошо  знает  мужчин.
Закулисных остряков, блефующих, пока дело не заканчивалось  слезами.  Старых
девственников, мучимых страхом воображаемой импотенции. Известных  донжуанов
и половых гигантов, вдруг отступающих в последний момент в припадке  робости
или стеснения. Как правило, ей всегда хватало нежности, чтобы стать  каждому
из них матерью, сестрой и не только сестрой, чтобы завязать какие-то узы. Но
неподатливость Иосифа, которую она разглядела в провалах  его  темных  глаз,
была какого-то иного толка. Не  от  бесстрастия  и  не  от  бессилия.  Такой
опытный боец, как она, уж конечно почувствовал бы это в  его  объятии.  Нет,
скорее всего, он стремился к чему-то вне  ее  и  невольным  движением  своим
попытался дать ей это понять.
   - Поблагодарить тебя еще раз? - спросила она.
   Он молчал, глядя на нее. Потом  вскинул  руку  повыше,  к  лунному  лучу,
посмотрел на циферблат золотых часов.
   - Вообще-то, я думаю, так как времени у  нас  мало,  пора  показать  тебе
кое-какие храмы. Ты не прочь немного поскучать?
   В этой странной пропасти, которая зияла сейчас между ними, ему нужна была
ее поддержка, чтобы не нарушить монашеский обет!
   - Мне все они интересны, Осси, - сказала она, беря его под  руку,  словно
он был ее трофеем. - Кто построил, цена каждого памятника, кому там молились
и молятся ли сейчас. Я готова скучать, слушая это до гробовой доски!
   Она была уверена, что слов для нее у него хватит, и она не  ошиблась.  Он
начал свою лекцию, она слушала. Он  водил  ее  от  храма  к  храму,  говорил
размеренно. Она ходила следом, держась за его руку,  думая:  "Я  буду  твоей
сестрой, твоей ученицей, всем на свете. Я помогу тебе во всем и объявлю  это
твоей заслугой, я соблазню тебя и скажу, что виновата во всем я,  я  добьюсь
от тебя этой твоей улыбки, даже если она принесет мне смерть".
   - Нет, Чарли, - с самым серьезным видом говорил он. - Пропилеи -  это  не
боги. а вход в святилище.  Название  происходит  от  греческого  "пропилон",
формой множественного числа у греков обозначались святыни.
   - Специально выучил к этой поездке, да?
   - Конечно. Для тебя! А как же!
   - Я тоже так могу. Я ведь, знаешь, как губка  все  впитываю.  Ты  ахнешь.
Стоит заглянуть одним глазом в книгу, и я уже все знаю.
   - Тогда повтори, что я тебе рассказывал, - предложил он.
   Она не послушалась, подумала, что он дразнит ее.  Потом,  ухватив  обеими
руками, она резко крутанула его, повернув обратно, туда, откуда  они  только
что пришли. и слово в слово повторила ему все, что недавно слышала!
   - Ну как, подходит? - Они еще раз проделали весь маршрут. - Присудишь мне
второй приз?
   В ответ она ожидала услышать один из его нудных критических разборов,  но
он лишь сказал:
   - Не гробница Агриппы, а статуя. Но кроме этой маленькой ошибки, ты  была
безукоризненно точной. Поздравляю.
   И тут же  далеко  внизу  просигналила  машина  -  три  гудка.  Она  сразу
почувствовала, что сигналы предназначались ему. Он встрепенулся,  вслушался,
как зверь, нюхающий ветер, потом взглянул на часы.  "Карета  превратилась  в
тыкву, - подумала она. - Послушным детям пора в постель, а  перед  тем  пора
объяснить друг другу, какого черта им было надо".
   Они стали спускаться вниз, но по пути Иосиф решил посмотреть еще и  театр
Диониса.  Пустая  чаша  амфитеатра  грустно  освещалась  луной  и  одинокими
отблесками далеких огней. "В последний  раз",  -  растерянно  подумала  она,
глядя на неподвижный темный силуэт Иосифа на фоне  яркого  зарева  городских
огней.
   - Я где-то прочел, что хорошее драматическое произведение не  может  быть
субъективным, - заговорил он. - Романы, стихи - пожалуйста. Но драма -  нет.
Драма должна соприкасаться с жизнью. Она должна приносить  пользу.  Ты  тоже
так считаешь?
   - Ну да, как  в  женской  богадельне  в  Бертон-он-Тренте!  -  со  смехом
отвечала она. - Играть Прекрасную Елену  перед  пенсионерками  на  субботних
утренниках!
   - Я говорю серьезно. Скажи мне свое мнение.
   - О чем? О театре?
   - О его функциях.
   Такая серьезность смутила ее. Слишком многое зависело от ее ответа.
   - Что ж, я согласна, - сказала она в некотором  замешательстве.  -  Театр
должен  приносить  пользу.   Должен   заставлять   зрителей   переживать   и
сопереживать. Он должен... ну, как это... давать людям знание.
   - Быть живой жизнью, да? Ты уверена?
   - Конечно, а как же иначе!
   - Ну, если так... - сказал он. словно  подразумевая,  что  тогда  она  не
должна винить его ни в чем.
   - Ну, если так... - весело повторила она.
   "Мы сумасшедшие. - решила Чарли. - Законченные,  стопроцентные  безумцы".
Полицейский отдал им честь, когда они спустились вниз, на землю.

***

   Сначала она решила, что это лишь глупая шутка, которую он вздумал  с  ней
сыграть. Кроме "мерседеса", на дороге ничего не было пустынная дорога, и  на
ней одиноко стоящий "мерседес". На скамейке неподалеку обнималась  какая  то
парочка, а больше никого. "Мерседес" стоял возле самой обочины, и  номерного
знака видно не было. С тех пор как Чарли стала водить машину, ей больше всею
нравились "мерседесы", и одного  взгляда  на  внушительный  силуэт  ей  было
достаточно, чтобы понять: машина эта - салон на  колесах,  а  по  внутренней
отделке и антеннам Чарли поняла, что видит перед собой  чью-то  обожаемую  и
лелеемую игрушку, снабженную всеми новомодными приспособлениями. Иосиф  взял
ее под руку, но только подойдя к  дверце,  она  поняла,  что  он  собирается
открыть машину. Она смотрела, как он вставил ключ, и тут же щелкнули  кнопки
всех четырех замков, и вот он уже ведет ее к машине с другой  стороны.  Что,
черт возьми, происходит?
   - Тебе она не нравится? - спросил он с безразличием, тут же насторожившим
ее. - Другую заказать? Мне казалось, ты питаешь слабость к хорошим машинам.
   - Ты хочешь сказать, что нанял ее?
   - Не совсем. Мне одолжили ее для нашего путешествия.
   Он придерживал дверцу для нее. Но она медлила.
   - Кто одолжил?
   - Хороший знакомый. Как его зовут?
   - Не смеши  меня,  Чарли.  Герберт,  Карл...  Какая  разница!  Ты  хочешь
сказать, что предпочла бы демократичный и неудобный греческий "фиат"?
   - Где мои вещи?
   - В багажнике. Я распорядился, чтобы Димитрий положил их туда.  Хочешь  -
посмотри и убедись.
   - Я не сяду в эту машину, это безобразие!
   Тем не менее она села. и в ту же минуту он занял место рядом  с  ней.  На
нем теперь были шоферские перчатки.  Черные,  с  дырочками  для  вентиляции.
Должно быть, он держал их в  кармане,  а  в  машине  надел.  Золото  на  его
запястьях ярко блестело, оттеняемое черной кожей. Правил он умело и быстро.
   - Часто проделываешь это, да? спросила она  громко.  -  Испытанный  трюк?
Пригласить даму покататься с ветерком, лететь в никуда быстрее звука?
   Молчание.  Он  внимательно  глядел  прямо  перед  собой.  Кто  он?   Боже
милостивый, как говорила ее стерва-мамаша, подскажи, кто  он  такой?  Машина
вдруг осветилась. Резко  обернувшись,  Чарли  увидела  через  заднее  стекло
метрах в ста позади автомобильные фары, они не приближались и не удалялись.
   - Это наши или не наши? - спросила она.
   И едва успокоившись, вдруг поняла, что еще обратило на себя ее  внимание.
На заднем сиденье лежал красный пиджак - с медными пуговицами,  точь-в-точь,
как тогда в Ноттингеме и Йорке. Она могла бы побиться об заклад, что и  сшит
он так же: немножко старомодно, в стиле 20-х годов.
   Она попросила сигарету.
   - Почему ты сама не возьмешь в отделении для перчаток? -  не  поворачивая
головы, спросил он.
   Она  открыла  дверцу  на  приборной  доске  и  увидела  несколько   пачек
"Мальборо". Рядом лежал шелковый шарф и дорогие солнечные  очки.  Она  взяла
шарф, понюхала - он пах мужской туалетной водой. Достала сигарету.  Рукой  в
перчатке Иосиф приблизил к ней огонек автомобильной зажигалки.
   - Твой приятель изрядный франт, правда?
   - О, да! Действительно. А почему ты спрашиваешь?
   Этот красный пиджак на заднем сиденье, он твой или его?
   Он быстро покосился на нее, словно отдавая должное вопросу.
   - Ну, скажем так: его, но он дал мне поносить,  -  спокойно  ответил  он,
увеличивая скорость.
   - Солнечные очки он тебе тоже дал поносить? Они, по-моему,  тебе  здорово
пригодились там, у рампы!  Ты  ведь  завсегдатай,  театрал,  можно  сказать,
почетный член группы. По фамилии Рихтховен, так?
   - Так.
   - А зовут тебя Петер, но имя Иосиф тебе  нравится  больше.  Проживаешь  в
Вене, ведешь кое-какую торговлю, учишься, всего понемножку. - Она замолчала,
но он ничего не сказал на это. - Писать  "до  востребования",  -  настойчиво
продолжала она. - Почтовый ящик семьсот шестьдесят два, центральный почтамт.
Верно?
   Он еле заметно кивнул,  словно  одобряя  такую  хорошую  память.  Стрелка
спидометра подползла к ста тридцати километрам.
   -  Национальность  неизвестна,   видимо,   смесь   самого   таинственного
происхождения, - вызывающе бросила она. - Имеются трое детей и две жены.  До
востребования.
   - Жен и детей нет.
   - И не было? Или нет в настоящее время?
   - В настоящее время.
   - Будь добр, сообщи о  себе  хоть  какие-нибудь  положительные  сведения.
Успокой мою душу.
   - В качестве положительного сведения сообщаю, что старался лгать тебе как
можно меньше, а также, что  скоро  тебе  станет  известно  множество  веских
причин, но которым тебе следует сохранять дружбу с нами.
   - С кем это с нами? - возмутилась она.
   До этого момента он был один. Перемена ей совершенно не понравилась.  Они
направлялись к шоссе, но он не  сбавлял  скорости.  Она  увидела  фары  двух
машин, вот-вот готовых наехать на них сзади, и затаила дыхание.
   - Вы, случаем, не поставками  оружия  занимаетесь?  -  осведомилась  она.
вдруг вспомнив его шрамы.
   - Нет, Чарли, оружием мы не торгуем.
   - "Оружием не торгуем". Может быть. это работорговля?
   - И не работорговля.
   Она повторила и это.
   - Остаются наркотики. Потому что ведь  чем-то  ты  же  торгуешь,  правда?
Только, говоря откровенно, наркотики тоже не по мне.  Длинный  Ал  дает  мне
пронести свою "травку", когда мы проходим таможню, так я потом сколько  дней
в себя прийти не могу, такого понатерпишься страха! - Иосиф молчал.  -  Бери
повыше, да? Не вам чета? Птица другого полета? - Она потянулась и  выключила
радио. - Как насчет того, чтобы остановить машину? На самом деле, а?
   - Бросить тебя неизвестно где, на дороге? Ну это уж полный абсурд.
   - Останови немедленно! - воскликнула она. - Останови  машину,  черт  тебя
дери!
   Они проскочили светофор, свернули налево, так резко, что ремень,  которым
она была пристегнута, натянувшись, перехватил ей дыхание. Она хотела рвануть
к себе руль, но рука Иосифа опередила ее. Он еще раз свернул налево и  через
белые ворога въехал на подъездную аллею,  окаймленную  азалиями  и  каким-то
кустарником.