баул. - Ты  взяла  такси  до  ресторана,  ты
встретилась там со мной.  С  Мишелем.  В  моей  шелковой  рубашке.  С  моими
золотыми часами. Были заказаны омары. Все, что ты видела. Я принес  показать
тебе путеводители. Мы ели  то,  что  мы  ели,  мы  весело  болтали  о  милых
пустяках, как всегда болтают тайные любовники, когда наконец свидятся. -  Он
снял с крючка на двери кимоно. - Я  дал  щедрые  чаевые  и  забрал,  как  ты
видела, счет; потому я  повез  тебя  на  Акрополь,  неурочная,  неповторимая
поездка. Нас ожидало специальное, мной закачанное такси. Шофера я представил
тебе как Димитрия.
   Она прервала его.
   - Так вот зачем ты повез меня на Акрополь! - резко сказала она.
   - Это не я повез тебя. Тебя повез Мишель. Мишель гордился тем, что хорошо
знает языки, что он  ловкий  организатор.  Он  любит  размах,  романтические
жесты, внезапные фантазии. В твоем представлении он волшебник.
   - Я не люблю волшебников.
   - К тому же, как ты могла заметить, он искренне - пусть и поверхностно  -
интересуется археологией.
   - Так кто же меня целовал?
   Аккуратно сложив кимоно, он уложил его в баул. Первый мужчина в ее жизни,
который умеет складывать вещи.
   - Более практическая причина, по которой он поднялся с тобой на Акрополь,
это  то,  что  Акрополь  давал  ему  возможность  красиво  сесть   за   руль
"мерседеса", которым он неважно почему - не хотел пользоваться  в  городе  в
часы "пик". Ты ничего не спрашиваешь о "мерседесе", ты  принимаешь  его  как
очередное волшебство, как принимаешь и душок секретности  во  всем,  что  мы
делаем. Ты все принимаешь. Поторопись, пожалуйста. Нам предстоят еще  долгая
дорога и долгие разговоры.
   - А ты сам? - спросила она. - Ты тоже влюблен в меня  или  это  все  одна
игра?
   Она ожидала его ответа, и ей представилось, будто он  отступает  в  тень,
чтобы луч света беспрепятственно выхватил из темноты неясную фигуру Мишеля.
   - Ты любишь Мишеля и веришь, что и Мишель тебя любит.
   - Это так и есть?
   -  Он  клянется,  что  любит.  Он  доказывает  это  на  деле.  Каких  еще
доказательств можно требовать от мужчины?  Думать  только  о  тебе?  Бредить
тобой?
   Он опять прошелся по комнате, оглядывая все вокруг, трогая  то  одно,  то
другое. Остановился перед вазой с прислоненной к ней карточкой.
   - А чей это дом? - спросила она.
   - На такие вопросы я не отвечаю. Моя жизнь должна быть для тебя загадкой.
Так было, когда мы встретились, и я хочу, чтобы так оставалось и  впредь.  -
Взяв карточку, он передал ее Чарли. - Положи это  в  свою  новую  сумку.  На
память обо мне тебе отныне стоит хранить маленькие сувениры.  Видишь?  -  Он
приподнял водочную бутылку, наполовину вытащив ее из ведерка со льдом.  -  Я
мужчина и потому, естественно, выпиваю больше, чем ты,  но  пью  я  немного:
спиртное вызывает у меня головную боль, а  иногда  и  тошноту.  -  Он  опять
опустил бутылку в ледяные кубики. - Что же касается  тебя,  ты  выпила  лишь
маленькую рюмочку, потому что - при всем моем свободомыслии - я в  целом  не
одобряю пьющих женщин. - Он поднял грязную тарелку и показал ее Чарли.  -  Я
сластена, - люблю конфеты, сладкие пироги и фрукты.  Фрукты  в  особенности.
Виноград, но он должен быть зеленым, как виноград в моей родной  деревне.  А
что ела Чарли этой ночью?
   - Ничего. В таких случаях я ничего не ем... Только курю после постели.
   - Должен огорчить тебя, но в спальне курить я  не  разрешаю.  В  афинском
ресторане я терпел это, потому что я современный человек. Даже в "мерседесе"
я иногда позволяю тебе это. Но в спальне - нет.  Если  ночью  тебе  хотелось
пить, ты пила воду из-под крана. - Он начал надевать красный  пиджак.  -  Ты
заметила, как журчала вода в кране?
   - Нет.
   - Значит, она не журчала. Иногда вода журчит, иногда - нет.
   - Тот человек - араб, верно? - сказала она, по-прежнему не сводя  с  него
глаз. - Настоящий арабский патриот. И это его машину ты слямзил!
   Он закрывал баул. Закрыв,  распрямился,  на  секунду  задержал  на  Чарли
взгляд - не то,  как  ей  показалось,  пренебрежительно,  не  то  прикидывая
что-то.
   - О, не просто араб и не просто патриот. Он вообще  человек  не  простой,
особенно в твоих глазах. Подойди сюда, пожалуйста! - Он внимательно смотрел,
как она шла к кровати. - Сунь руку под мою подушку. Не спеши,  осторожно!  Я
сплю справа. Посмотри, что там.
   Осторожно, как он и велел, она скользнула рукой  под  холодную,  несмятую
подушку, воображая на ней тяжесть головы спящего Иосифа.
   - Нашла? Осторожно, я сказал!
   - Да, Осси, нашла.
   - Теперь давай его сюда. Осторожно!  Предохранитель  спущен.  Такие,  как
Мишель, стреляют без предупреждения. Оружие - это наше дитя.  Оно  всегда  с
нами, даже в постели. Мы так и зовем пистолет - "крошка". Даже когда спишь с
женщиной и забываешь обо всем на свете, помнишь о подушке и о том,  что  под
ней находится. Вот как мы живем. Видишь теперь, что и я  человек  отнюдь  не
простой?
   Она разглядывала пистолет, примеряла, удобен ли он для  руки.  Маленький.
Коричневый, очень изящный.
   - Доводилось держать в руках что-нибудь подобное? - спросил Иосиф.
   - И не раз.
   - Где? Против кого ты его использовала?
   - На сцене. Очень часто.
   Она отдала ему  пистолет,  посмотрела,  как  привычно,  словно  бумажник,
скользнуло оружие в карман его пиджака. Потом спустилась  вслед  за  ним  по
лестнице. В доме было пусто и,  как  оказалось,  очень  холодно.  "Мерседес"
ожидал их возле входной двери.  Сначала  единственным  желанием  Чарли  было
поскорее уехать - все равно куда, лишь бы выбраться отсюда,  и  пусть  будет
дорога и они одни. Пистолет напугал ее, хотелось движения. Но  когда  машина
тронулась и покатила по подъездной аллее, что-то заставило ее  оглянуться  и
окинуть последним взглядом облупленный желтый фасад, красные заросли,  окна,
прикрытые ставнями, ветхую красную черепицу. Вот теперь она оценила  красоту
и привлекательность места, но слишком поздно когда уезжала.
   - А мы,  мы  существуем  еще?  -  спросила  она,  когда  они  выехали  на
погружавшуюся в сумерки автостраду. -Или это теперь уже другая пара?
   Он молчал, молчал довольно долго, наконец ответил:
   - Конечно, существуем. А как же иначе! - И  чудесная  улыбка,  та  самая,
ради которой она бы вытерпела что угодно, осветила его лицо. - Видишь ли, мы
берклианцы. Если мы не существуем, то как же могут существовать они?
   "Кто такие берклианцы?" -  недоуменно  подумала  она.  Она  была  слишком
самолюбива, чтобы спросить.

***

   Минут двадцать, отсчитанных по кварцевым часам на щитке, Иосиф  почти  не
нарушал  молчания.  Но  никакой  расслабленности  в  нем  она  не  заметила,
наоборот, похоже было, что он собирает силы перед атакой.
   - Итак, Чарли, - внезапно сказал он, - ты готова?
   - Да, Осси, готова.
   - Двадцать  шестого  июня,  в  пятницу,  ты  играешь  "Святую  Иоанну"  в
ноттингемском "Барри-тиэтр". Играешь с чужой  труппой:  в  последнюю  минуту
вызвалась заменить актрису,  нарушившую  условия  контракта.  С  декорациями
опоздали, осветительная аппаратура еще в пути, весь  день  ты  репетировала,
двое из состава гриппуют. Ты ведь ясно помнишь все это, правда?
   - Как сейчас.
   Не одобрив столь легкомысленный тон, он вопросительно  взглянул  на  нее,
но. очевидно, не нашел ничего предосудительного.
   - Перед самым началом тебе в дверь за кулисы передали орхидеи  и  записку
на имя Иоанны: "Иоанна, я люблю тебя бесконечно".
   - Там нет двери.
   - Но существует же задняя, служебная дверь. Твой обожатель, кто бы он  ни
был, позвонил в звонок и сунул в  руки  мистеру  Лемону,  швейцару,  орхидеи
вместе с пятифунтовым банкнотом. Мистер  Лемон  в  достаточной  мере  оценил
размер чаевых и  пообещал  передать  тебе  орхидеи  незамедлительно.  Он  их
передал?
   - Да, вплывать непрошеным в женские  гримуборные  -  излюбленное  занятие
Лемона.
   - Итак, что ты сделала, когда получила цветы?
   Она замялась.
   - Там была подпись: "М".
   - Правильно - "М". Что же ты сделала?
   - Ничего.
   - Чушь!
   Она обиделась:
   - А что я должна была сделать? Мне было вот-вот на сцену!
   Прямо на них, нарушая правила, шел запыленный  грузовик.  С  великолепным
хладнокровием Иосиф вырулил на обочину и поддал газу.
   - Значит, ты выкинула в  корзинку  орхидеи  за  тридцать  фунтов,  пожала
плечами и поспешила на сцену. Замечательно! Поздравляю тебя!
   - Я поставила их в воду.
   - А во что ты налила ее?
   Неожиданный вопрос активизировал резервы памяти.
   - В керамический кувшин. По утрам помещение "Барри-тиэтр" арендует  школа
искусств.
   - Ты отыскала кувшин, наполнила его водой и  поставила  орхидеи  в  воду.
Так. А что ты при этом почувствовала? Ты была ошарашена? Взволнована?
   Вопрос этот почему-то смутил ее.
   - Я просто отправилась на сцену, - сказала  она  и  неожиданно  для  себя
хихикнула. - Решила выждать и посмотреть, кто это окажется.
   - А как ты отнеслась к "я люблю тебя"? - спросил он.
   - Так это же театр! В театре все любят  всех  -  время  от  времени.  Вот
"бесконечно" я оценила. Это уже кое-что.
   - Тебе не пришло в  голову  поглядеть  в  зрительный  зал,  поискать  там
знакомого?
   - Времени не было.
   - А в антракте?
   - В антракте я поглядела в щелочку, но знакомых не увидела.
   - Что сделала ты после окончания спектакля?
   - Вернулась к себе в гримуборную, переоделась, послонялась там  немножко.
Подумала, попереживала и отправилась домой.
   - Домой, то есть в гостиницу "Звездная" возле вокзала.
   Он давно уже отучил ее удивляться.
   - Да, в гостиницу "Звездная" возле вокзала, - согласилась она.
   - А орхидеи?
   - Отправились со мной в гостиницу.
   - Но  при  этом  ты  не  попросила  бдительного  мистера  Лемона  описать
человека, принесшего орхидеи?
   - На следующий день. В тот вечер - нет.
   - И что ответил тебе мистер Лемон, когда ты спросила его?
   - Ответил, что это был иностранец,  но  человек  приличный.  Я  спросила,
какого  он  возраста.  Мистер  Лемон  ухмыльнулся  и  сказал,  что  возраста
подходящего.  Я  пыталась  сообразить,  кто  из  моих  знакомых  иностранцев
начинается на букву "М", но так ничего и не придумала.
   - Неужели в твоем зверинце не найдется ни одного иностранца на букву "М"?
Ты меня разочаровываешь.
   - Ни единого.
   Они оба улыбнулись, но улыбкой, не предназначенной собеседнику.
   - А теперь, Чарли, перейдем ко второму дню. Итак, субботний  утренник,  а
затем, как и положено, вечерний спектакль.
   - И ты опять тут как тут. правда? Вот,  пожалуйста,  в  середине  первого
ряда  в  своем  красивом  красном  пиджаке  и  в  окружении  этих  несносных
школьников, которые кашляют и все время хотят писать!
   Раздосадованный ее легкомыслием, он стал  следить  за  дорогой,  а  когда
после паузы опять возобновил свои расспросы,  был  так  серьезен,  что  даже
хмурился, как сердитый школьный учитель.
   - Я попрошу тебя в точности описать, что  ты  тогда  чувствовала,  Чарли.
Время перевалило за полдень,  зал  полузатемнен,  потому  что  плохие  шторы
пропускают дневной свет, вообще это не столько  похоже  на  зрительный  зал.
сколько на большую классную комнату. Я сижу в  первом  ряду.  Я  определенно
похож на иностранца - это видно и по манерам, и по  одежде.  Среди  детей  я
очень выделяюсь. Меня описал тебе Лемон, а кроме того. я  не  свожу  с  тебя
глаз. Ты догадалась, что я и есть тот человек, который подарил тебе орхидеи,
тот чудак, что подписался буквой "М" и признался, что любит тебя бесконечно?
   - Конечно, догадалась. Я поняла.
   - Как? Соотнесла свои впечатления с впечатлениями Лемона?
   - Зачем? Просто поняла. Заметила тебя, увидела, как ты на меня  пялишься,
и подумала: "Кто бы он ни был, вот он, голубчик'" А  потом,  когда  утренник
кончился и занавес опустился, а ты остался на своем месте,  предъявив  билет
на следующий спектакль...
   - Откуда ты узнала? Кто тебе сказал?
   "Ах, и ты туда же! - подумала она, прибавляя  еще  один  нелегко  добытый
штришок к его портрету. - Не успел добиться своего,  как  тут  же  начинаешь
ревновать и придираться".
   - Да от тебя самого и узнала.  Это  же.  малюсенький  театр  с  маленьким
залом. И орхидеи нам дарят не часто, так, по букетику раз в десять лет. а уж
охотники смотреть по два спектакля сразу и вовсе наперечет! - И  тут  же  не
удержалась, спросила:
   - Очень скучно было, Осси? Я имею в виду спектакль, просмотреть  его  два
раза без перерыва? Или тебе временами все-таки было интересно?
   - Это был самый томительный день моей жизни, - без запинки ответил он.  И
тут же его суровое лицо преобразилось, расплывшись в чудесной улыбке, словно
ему на секунду удалось проскользнуть  между  прутьями  камеры,  где  он  был
заключен. - Ты, между прочим, была неподражаема. - добавил он.
   На этот раз эпитет не вызвал в ней протеста.
   - Разбей машину, Осси! Счастливее мне уже не бывать!
   И прежде чем он успел остановить ее,  она  схватила  его  руку  и  крепко
поцеловала костяшку большого пальца.

***

   Дорога была  прямой,  но  вся  в  выбоинах,  окрестные  холмы  и  деревья
припорошила белая цементная пыль. А они  были  замкнуты  в  своем  мирке,  и
близость других движущихся предметов делала этот  мирок  еще  интимнее.  Она
была предана ему и в мыслях и в той легенде, которая творилась  сейчас.  Она
была подругой солдата, сама учившаяся военному ремеслу.
   - А теперь скажи мне вот что. Пока ты играла в "Барри-тиэтр" тебе,  кроме
орхидей, не дарили каких-нибудь подарков?
   -  Коробку,  -  ответила  она  взволнованно  и  сразу,  даже   не   сумев
притвориться, что думает, вспоминает.
   - Расскажи, пожалуйста, какую коробку.
   Этого вопроса она ждала  и  потому  быстро  состроила  недовольную  мину,
думая, что это ему должно понравиться.
   - Это был розыгрыш. Какая-то сволочь прислала мне в  театр  коробку.  Все
честь по чести, заказной бандеролью.
   - В какой день это было?
   - В субботу. В тот самый день, когда ты пришел на утренник и присох там в
зале.
   - Что было в коробке?
   - Ничего. Пустая коробка от ювелира. Заказная бандероль - и ничего.
   - Как странно. А надпись на бандероли? Ты изучила ее?
   - Написано все было синей шариковой ручкой. Большими буквами.
   - Но бандероль была заказная. Там должен значиться и отправитель.
   - Неразборчивое что-то.  Похоже  на  "Марден".  Или  "Хордерн".  Какой-то
местный отель.
   - Когда ты вскрыла бандероль?
   - В моей гримуборной в перерыве между спектаклями.
   - Ты была одна?
   - Да.
   - И что ты решила?
   - Решила, что кто-то мстит мне за мои политические убеждения.  Такое  уже
случалось.  Письма  с  грязными  ругательствами:  "негритянская  подстилка";
"пацифистка проклятая"; "коммунистка". Вонючие хлопушки,  брошенные  в  окно
моей гримуборной. Я подумала, что коробка из той же оперы.
   - Ты не связала пустую коробку с орхидеями?
   - Мне понравились орхидеи, Осси! Мне понравился ты!
   Он затормозил. Затор возле какой-то стройки. Кругом  ревут  грузовики.  В
первую секунду она подумала, что мир перевернулся и сейчас он прижмет  ее  к
груди - так странно, так бешено вдруг забилось сердце. Но нет. Вместо  этого
он потянулся к кармашку на дверце  и  достал  оттуда  заказную  бандероль  -
запечатанный конверт из  плотной  бумаги  с  чем-то  твердым  внутри  точное
повторение тою конверта. Почтовый штемпель: Ноттингем, 25 июня.  На  лицевой
стороне синей шариковой ручкой выведено ее имя, адрес "Барри-тиэтр".  Вместо
адреса  отправителя,  как  и  тогда,  на  оборотной  стороне   неразборчивые
каракули.
   - Теперь создадим  легенду,  -  спокойно  объявил  Иосифа  наблюдая,  как
недоуменно  она  вертит  в  руках  конверт.  -  На  действительное   событие
накладывается вымысел.
   Она сидела так близко от него, что. боясь выдать себя, промолчала.
   - После сумасшедшего дня, каким он и был на  самом  деде,  ты  у  себя  в
уборной в перерыве между двумя спектаклями. Бандероль еще не  распечатана  и
интригует тебя. Сколько времени у тебя еще в запасе до выхода на сцену?
   - Минут десять. Или даже меньше.
   - Очень хорошо. Теперь вскрой конверт.
   Она украдкой покосилась на него - взгляд  его  был  устремлен  вперед,  к
незнакомому горизонту. Она опустила глаза, повертела конверт и, сунув  палец
в  щель,  надорвала  его.  Коробка  от  ювелира,  точно  такая  же,   только
поувесистей. Маленький белый незаклеенный конвертик. В нем  картонная  белая
карточка.  На  карточке  надпись:  "Иоанне,  духу  свободы".  И  дальше:  "Я
потрясен. Я люблю тебя". Почерк определенно тот же.  Только  вместо  подписи
"М" крупными буквами выведено "Мишель" с уверенным росчерком в конце, как бы
подчеркивающим значимость имени.  Она  потрясла  коробку,  и  внутри  что-то
негромко и интригующе стукнуло.
   - Поджилки трясутся, - пошутила она, но не смогла этим  снять  напряжения
ни у себя, ни у него. - Открыть? А что там?
   - Откуда мне знать? Поступай по собственному усмотрению.
   Она приподняла крышку. В шелковом гнезде лежал тяжелый золотой браслет  с
синими камнями.
   - Боже! - негромко вскрикнула она и захлопнула крышку. - Чего от меня  за
это потребуют?
   - Очень хорошо. Это твоя первая реакция, - моментально откликнулся Иосиф.
- Глянула, сказала "боже" и захлопнула крышку.  Запомни,  как  это  было.  В
точности запомни. Так ты отреагировала, теперь так и будет.
   Снова открыв коробку, она осторожно вынула  браслет  и  взвесила  его  на
ладони.  Но  весь  ее  опыт  с  драгоценностями   ограничивался   фальшивыми
побрякушками театрального реквизита.
   - Он настоящий? - спросила она.
   - К сожалению, здесь не присутствуют эксперты, способные представить тебе
квалифицированное заключение. Делай собственные выводы.
   - Он старинный, - наконец решила она.
   - Хорошо. Ты решила, что он старинный.
   - И тяжелый.
   -  Старинный  и  тяжелый.  Не  чепуховая  рождественская  побрякушка,  не
бижутерия для подростков. Солидная вещь. Что же дальше?
   Его  нетерпение  отдалило  их  друг  от  друга:  она  такая   осторожная,
взволнованная, а он такой практичный. Она осмотрела застежку, пробу, хотя  в
пробах  и  не  разбиралась.  Легонько  ногтем  поскребла  металл.   Он   был
глянцевитый, мягкий.
   - Тебе очень некогда, Чарли. Через полторы минуты тебе пора на сцену. Как
ты поступишь? Оставишь его в гримуборной?
   - О, нет конечно!
   - Тебя зовут. Пора, Чарли. Ты должна решить.
   - Не дави на меня! Я дам его на сохранение Милли. Милли - моя дублерша. И
суфлерша.
   Предложение его никак не устроило.
   - Ты ей не доверяешь.
   Близкая к отчаянию, она сказала:
   - Я спрячу его в туалете. За бачком.
   - Слишком явно.
   - В мусорной корзине. И прикрою мусором.
   - Кто-нибудь придет и выкинет мусор. Думай.
   - Осси, хватит меня... Я положу это за баночки с  гримом.  Правильно!  На
полку. Там годами никто не прибирает.
   - Прекрасно. Ты прячешь это на полке и торопишься на выход.  Опаздываешь.
Чарли, Чарли, куда ты запропастилась? Занавес поднимается. Так?
   - Ладно, - сказала она и перевела дух, вздохнула шумно, как паровоз.
   - Что ты чувствуешь? Теперь. Что думаешь о браслете, о том,  кто  подарил
его?
   - Ну... я... в ужасе... разве не понятно?
   - Почему же ты в ужасе?
   - Да потому, что не могу принять это... такое сокровище... то есть  такую
дорогую вещь.
   - Но ты уже приняла ее. Ты пошла на это, ты ее спрятала.
   - Только до конца спектакля.
   - А потом?
   - Потом отдам этот браслет. Неужто же нет!
   Он, видимо тоже почувствовав облегчение,  перевел  дух,  будто  слова  ее
наконец подтвердили давнее его убеждение.
   - Ну, а пока что ты чувствуешь?
   - Потрясена. Поражена. Что еще я могу чувствовать?
   - Он в нескольких шагах от тебя, Чарли. Его глаза устремлены  на  тебя  и
излучают страсть. Уже третий спектакль подряд он здесь. Он шлет тебе орхидеи
и драгоценности, уже