ый  кустами
гортензий; лежа в кровати, она слышала грохот поездов, мчавшихся в Лондон, и
чувствовала себя, как человек, потерпевший кораблекрушение и вдруг увидевший
на горизонте далекий корабль.
   Театр их находился в спортивном комплексе, и на его скрипучей сцене в нос
ударял запах хлорки, а из-за стенки  доносились  из  бассейна  глухие  удары
мячей - там играли в  сквош.  Публика  состояла  из  простолюдинов,  которые
смотрят на тебя сонными завистливыми глазами, давая понять,  что  справились
бы куда лучше, доведись  им  так  низко  пасть.  Гримерной  служила  женская
раздевалка  -  сюда-то  Чарли  и  принесли   орхидеи,   когда   она   пришла
гримироваться за десять минут до поднятия занавеса.
   Она увидела цветы сначала в зеркале  над  умывальником  -  они  вплыли  в
дверь,  завернутые  во  влажную  белую  бумагу.  Она   видела,   как   букет
приостановился  и  неуверенно   направился   к   ней.   А   она   продолжала
гримироваться, как если бы никогда в жизни не видела  орхидей.  Букет  несла
пятидесятилетняя корнуоллская весталка по имени  Вэл,  с  черными  косами  и
унылой улыбкой, - он лежал  у  нее  на  руке,  словно  завернутый  в  бумагу
младенец.
   - Ты, значит, и есть прекрасная Розалинда, - робко произнесла она.
   Воцарилось  враждебное  молчание  -   весь   женский   состав   спектакля
наслаждался нескладностью  Вэл.  Перед  выходом  на  сцену  актеры  особенно
нервничаю г и любят тишину.
   - Да, я и есть Розалинда, - подтвердила  Чарли,  отнюдь  не  помогая  Вэл
выйти из неловкого положения. - В чем дело? - И продолжала подводить  глаза,
всем своим видом показывая, что ее нимало не интересует ответ.
   Вэл церемонно положила орхидеи в умывальник и поспешно вышла, а Чарли  на
глазах у всех взяла прикрепленный к нему конверт. "Мисс  Розалинде".  Почерк
не англичанина,  синяя  шариковая  ручка  вместо  черных  чернил.  Внутри  -
визитная карточка, отпечатанная на европейский манер на глянцевитой  бумаге.
Фамилия была выбита остроконечными бесцветными буквами,  чуть  вкось  "АНТОН
МЕСТЕРБАЙН, ЖЕНЕВА". И ниже одно слово  -  "судья".  И  ни  единой  строчки,
никаких "Иоанне, духу свободы".
   Чарли переключила внимание на свою другую бровь, очень тщательно  подвела
ее, точно ничего на свете не было важнее.
   - От кого это, Чэс? - спросила Деревенская пастушка, сидевшая у соседнего
умывальника. Она только что окончила колледж и по умственному развитию  едва
достигла пятнадцати лет.
   Чарли, насупясь, критически рассматривала в зеркале дело рук своих.
   - Стоило, наверное, сумасшедшую кучу денег, да, Чэс? - заметила Пастушка.
   - Да, Чэс? - передразнила ее Чарли.
   Это от него!
   Весть от него!
   Тогда почему же он не здесь? И почему ни слова не написал?
   "Не доверяй никому, - предупреждал ее Мишель. - Особенно не доверяй  тем,
кто будет утверждать, что знает меня".
   "Это  ловушка.  Это  они,  свиньи.  Они  узнали  про  мою  поездку  через
Югославию. Они обкручивают меня, чтоб  поймать  в  ловушку  моего  любимого.
Мишель! Мишель! Любимый, жизнь моя, скажи мне, что делать!"
   Она услышала свое имя: "Розалинда... Где, черт подери, Чарли?  Чарли,  да
откликнись же, бога ради!"
   И группа купальщиков с полотенцами на шее вдруг увидела в  коридоре,  как
из  женской  раздевалки  появилась  рыжеволосая  дама  в  заношенном  платье
елизаветинских времен.

***

   Каким-то чудом она довела до конца спектакль. Возможно,  даже  и  неплохо
сыграла. Во время антракта режиссер, этакая  обезьяна,  которого  они  звали
Братец Майкрофт, странно так посмотрел на нее и попросил  "поубавить  пыла".
что она покорно согласилась сделать. Хотя вообще-то  едва  ли  его  слышала:
слишком она была занята разглядыванием полупустого зала  в  надежде  увидеть
красный пиджак.
   Тщетно.
   Другие лица она видела - например, Рахиль, Димитрия, - но не  узнала  их.
"Его тут нет, - в отчаянии думала она. - Это трюк. Это полиция".
   В раздевалке она быстро переоделась, накинула на голову  белый  платок  и
проволынилась, пока сторож не выставил ее. А потом постояла в  фойе,  словно
белоголовый призрак,  среди  расходившихся  спортсменов,  прижимая  к  груди
орхидеи. Какая-то старушка спросила, не сама ли она их вырастила. И какой-то
школьник попросил у нее автограф. Пастушка дернула ее за рукав.
   - Чэс... У нас ведь сейчас вечеринка... Вэл всюду ищет тебя!
   Двери спортивного зала с шумом захлопнулись за ней,  она  вышла  в  ночь.
Порыв ветра чуть не уложил ее на асфальт, спотыкаясь, она добралась до своей
машины, отперла ее, положила орхидеи на сиденье для  пассажира  и  с  трудом
закрыла  за  собой  дверцу.  Мотор  включился  не  сразу,  а  когда  наконец
включился, то заработал, как лошадь, стремящаяся поскорее попасть в  стойло.
Помчавшись по  переулку,  выходящему  на  главную  улицу,  Чарли  увидела  в
зеркальце фары машины, отъехавшей следом  за  ней  и  сопровождавшей  ее  до
самого пансиона.
   Она остановила машину и услышала, как ветер рвет кусты гортензий. Спрятав
орхидеи под пальто, Чарли запахнулась в него и побежала к входной двери.  На
крыльцо  вели  четыре  ступени  -  она  просчитала  их  дважды:  пока  бегом
поднималась вверх и пока стояла у стойки портье, переводя дыхание  и  слыша,
как кто-то легко и целенаправленно шагает по ним. Никого  из  обитателей  не
было ни в гостиной, ни в холле. Единственным  живым  существом  был  Хамфри,
диккенсовский мальчик-толстяк, выполнявший обязанности ночного портье.
   - Не шестой номер, Хамфри, - весело заметила она, видя, что  он  ищет  ее
ключ. - Шестнадцатый. Да ну же, милый. В верхнем ряду.  Там,  кстати,  лежит
любовное письмо, лучше уж отдай его мне, пока не отдал кому-то другому.
   Она взяла у него сложенный лист бумаги в надежде,  что  это  послание  от
Мишеля, но лицо ее вытянулось от разочарования, когда она увидела,  что  это
всего лишь от сестры со словами: "Счастливого выступления сегодня"  -  таким
образом Иосиф давал ей знать: "Мы с тобой", но это было как  шепот,  который
она едва расслышала.
   За  ее  спиной  дверь  в  холл  отворилась  и  закрылась.  Мужские   шаги
приближались по ковру. Она быстро оглянулась а вдруг это Мишель. Но это  был
не он, и лицо ее снова разочарованно вытянулось. Это был  кто-то  из  совсем
другого мира, кто-то совсем ей не нужный. Стройный, опасно спокойный  парень
с темными ласковыми глазами.  В  длинном  коричневом  габардиновом  плаще  с
кокеткой как у военных, расширявшей его гражданские плечи.  И  в  коричневом
галстуке под цвет глаз, которые были под цвет плаща. И в коричневых ботинках
с тупыми носами и двойной прошивкой. "Уж никак не  судья,  -  решила  Чарли,
скорее из  тех,  кому  в  суде  бывает  отказано".  Сорокалетний  мальчик  в
габардине, рано лишенный права на справедливость и суд.
   - Мисс Чарли? - Маленький пухлый рот на бледном поле лица. - Я привез вам
привет от нашего общего знакомого Мишеля, мисс Чарли.
   Лицо у Чарли напряглось, как у  человека,  которому  предстоит  серьезное
испытание.
   - Какого Мишеля? - спросила она и увидела, что у него не шевельнулся даже
мускул, отчего и она сама застыла, как застывают модели, когда их  пишут,  и
статуи, и полисмены на посту.
   - Мишеля из Ноттингема, мисс  Чарли.  -  Швейцарский  акцент  стал  более
заметен,  голос  звучал  осуждающе.   Голос   вкрадчивый,   словно   занятие
правосудием требует секретности. -  Мишель  просил  послать  вам  золотистые
орхидеи и поужинать с вами вместо него. Он настоятельно просил  вас  принять
приглашение. Прошу вас. Я добрый друг Мишеля. Поехали.
   "Ты? - подумала она. - Друг? Да Мишель ради спасения жизни  не  завел  бы
такого друга". Но она выразила лишь гневным  взглядом  все,  что  думала  по
этому поводу.
   - Я, кроме того, защищаю правовые интересы  Мишеля,  мисс  Чарли.  Мишель
имеет право на защиту закона. Поехали же, прошу вас. Сейчас.
   Жест потребовал существенного усилия, но она и  хотела,  чтобы  это  было
заметно. Орхидеи были ужасно тяжелые, да и ее отделяло немалое расстояние от
этого человека, но она все-таки собралась с силами и с духом и положила  ему
на руки букет. И нашла верный, нагловатый тон.
   - Весь ваш спектакль не по адресу, - сказала она. -  Никакого  Мишеля  из
Ноттингема я не знаю, да и вообще не знаю никаких Мишелей. И нигде мы с  ним
не встречались. Это, конечно, неплохо придумано, но я устала. От всех вас.
   Повернувшись  к  стойке,  чтобы  взять  ключ,  она  увидела,  что  портье
спрашивает у  нее  о  чем-то  очень  важном.  Его  блестящее  от  пота  лицо
подрагивало, и он держал над большой конторской книгой карандаш.
   - Я спросил, - возмущенно повторил он, растягивая,  как  это  свойственно
северянам, слова, - в какое время вы желаете утром пить чай, мисс?
   -  В  девять  часов,  дорогуша,  и  ни  секундой  раньше.  -  Она  устало
направилась к лестнице.
   - И газету, мисс? - спросил Хамфри.
   Она повернулась и уставилась на него тяжелым взглядом.
   - Господи! - вырвалось у нее.
   Хамфри вдруг чрезвычайно оживился. Он, видимо,  считал,  что  только  так
можно пробудить ее к жизни.
   - Утреннюю газету! Для чтения! Какую вы предпочитаете?
   - "Таймс", дорогуша, - сказала она.
   Хамфри снова погрузился в ублаготворенную апатию.
   - "Телеграф", - громко  произнес  он,  записывая.  -  "Таймс"  только  по
предварительному заказу.
   Но к этому времени Чарли уже поднималась по  широкой  лестнице  к  темной
площадке наверху.
   - Мисс Чарли!
   "Только назови меня так еще  раз,  -  подумала  она,  -  и  я  спущусь  и
хорошенько двину тебя по твоей гладкой швейцарской роже". Она поднялась  еще
на  две  ступеньки,  но  тут  он  снова  заговорил.  Она  не  ожидала  такой
настойчивости.
   - Мишелю будет очень приятно, когда он узнает,  что  Розалинда  выступала
сегодня в его браслете! И, по-моему. он до сих пор у нее на руке!  Или  это,
может быть, подарок какого-то другого джентльмена?
   Она сначала повернула голову, потом всем телом  повернулась  к  нему.  Он
переложил орхидеи на левую руку. Правая висела вдоль тела. словно рукав  был
пустой.
   - Я ведь сказала - уходите. Убирайтесь. Пожалуйста - ясно?
   Но произнесла она это неуверенно, что выдавал ее нетвердый голос.
   - Мишель велел заказать вам свежего омара  и  "Бутарис".  Бутылку  белого
охлажденного вина, - сказал он. - У меня есть и другие поручения от  Мишеля.
Он очень рассердится, если я  скажу  ему,  что  вы  отказались  принять  его
угощение, даже будет оскорблен.
   Это было уж слишком. Явился темный ангел и потребовал душу,  которую  она
так бездумно заложила. Лжет ли этот человек, из полиции  ли  он  или  просто
обычный шантажист, - она последует за ним хоть в  самый  центр  преисподней,
лишь бы он привел ее к Мишелю.  Повернувшись  на  каблуках,  Чарли  медленно
спустилась в холл и подошла к портье.
   - Хамфри! - Она швырнула ключ на стойку, выхватила из его руки карандаш и
написала на лежавшем перед ним блокноте имя КЭЙТИ. - Это американка.  Понял?
Моя подруга. Если она позвонит, скажи, что я уехала  с  шестью  любовниками.
Скажи, может быть, я подъеду к ней завтра пообедать. Понял?  -  переспросила
она.
   Вырвав листок из блокнота, она сунула его парню в кармашек и  чмокнула  в
щеку, а Местербайн стоял и смотрел, будто обиженный  любовник,  претендующий
на  ночь  с  ней.  На  крыльце   он   вытащил   аккуратненький   швейцарский
электрический фонарик. При его свете она  увидела  на  ветровом  стекле  его
машины желтую наклейку компании "Хертц". Он открыл для нее дверцу со стороны
пассажира и сказал: "Прошу", но она прошла мимо, к своему "фиату", залезла в
машину, включила мотор и стала ждать. Сев за  руль,  как  она  заметила,  он
надел черный берет, надвинув его, словно купальную шапочку, на самые  брови,
так что уши торчали торчком.

***

   Они поехали друг за другом  -  медленно  из-за  наползавшего  то  и  дело
тумана.  А  может  быть,  Местербайн  всегда  так   ездил:   у   него   была
агрессивно-застывшая посадка  человека,  привыкшего  осторожно  ездить.  Они
взобрались на холм и поехали на север по вересковой пустоши. Туман  поредел,
появились телеграфные столбы - словно выстроились в ряд на фоне ночного неба
иголки со вдетыми нитками. Ущербная, как в Греции, луна ненадолго проглянула
сквозь облака и снова исчезла. У перекрестка Местербайн  притормозил,  чтобы
свериться с картой. Наконец он показал, что надо свернуть налево - сначала с
помощью задних подфарников. а затем  помахав  в  окошко  левой  рукой.  "Да,
Антон, я усекла". Чарли поехала следом за ним вниз по холму и  дальше  через
деревню; она опустила стекло, и машину наполнил соленый  запах  моря.  Порыв
свежего воздуха вырвал у нее вскрик. Она проехала следом за Местербайном под
потрепанным полотнищем, на котором значилось: "Шале обитателей  Восточных  и
Полуночных стран", затем - по узкой новой дороге через дюны,  к  заброшенным
оловянным  копям,  расположенным  на  краю  земли  под  вывеской   "Посетите
Корнуолл". Справа и слева  стояли  дощатые  домики,  без  света.  Местербайн
остановился, Чарли - позади него, не выключая мотора. "Ручной тормоз  что-то
скрипит, - мелькнула мысль. - Надо будет снова  отвезти  машину  к  Юстасу".
Местербайн вылез из своей машины, Чарли тоже вылезла и заперла "фиат". Ветра
тут не чувствовалось. Чайки летали низко и кричали, словно  потеряли  что-то
очень ценное на земле. Держа фонарик  в  руке,  Местербайн  взял  Чарли  под
локоть и повел.
   - Я сама дойду, - сказала она.
   Он толкнул калитку, и та со скрипом отворилась. Пучок света предшествовал
им. Короткая асфальтовая дорожка, синяя дверь. У  Местербайна  был  наготове
ключ. Он открыл дверь, вошел первым и отступил, пропуская Чарли, - агент  по
продаже недвижимости, показывающий дом потенциальному  клиенту.  Крыльца  не
было и звонка тоже. Чарли последовала за  Местербайном,  он  закрыл  за  ней
дверь - она оказалась в гостиной. Пахло мокрым бельем, и  на  потолке  Чарли
увидела черные  пятна  плесени.  Высокая  блондинка  в  голубом  вельветовом
костюме совала монету в газовый счетчик. При виде их она быстро  обернулась,
просияв улыбкой, и, отбросив прядь длинных  золотистых  волос,  вскочила  на
ноги.
   - Антон! Как же это мило! Ты привез мне Чарли! Я рада вас видеть,  Чарли.
И буду еще больше рада, если вы покажете мне, как работает  этот  немыслимый
механизм. - Схватив Чарли за плечи, она возбужденно  расцеловала  ее  в  обе
щеки. - Я  хочу  сказать,  Чарли,  слушайте,  вы  сегодня  играли  абсолютно
фантастически в этой шекспировской вещи,  да?  Верно,  Антон?  Действительно
великолепно. Меня зовут Хельга, о'кэй? -  Она  так  это  произнесла,  словно
хотела сказать: "Имена для меня - это игра". - Значит,  Хельга.  Так?  Вы  -
Чарли, а я - Хельга.
   Глаза у нее были серые и прозрачные, как и у Местербайна.  И  уж  слишком
наивные. Воинствующая простота смотрела из них на сложный наш  мир.  "Правда
не может быть скованной, - вспомнила Чарли одно из писем  Мишеля.  -  Раз  я
чувствую, значит, действую".
   Местербайн ответил из угла комнаты на вопрос Хельги. Он  сказал,  надевая
на плечики свой габардиновый плащ:
   - О, она, естественно, произвела очень сильное впечатление.
   Хельга продолжала держать Чарли за плечи, ее  сильные  пальцы  с  острыми
ногтями слегка царапали шею Чарли.
   - Скажите, Чарли, очень трудно выучить  столько  слов?  -  спросила  она,
сияющими глазами смотря в лицо Чарли.
   - Для меня это не проблема, - сказала она и высвободилась из рук Хельги.
   - Значит, вы легко запоминаете? - И, схватив Чарли за руку, она сунула ей
в ладонь пятидесятипенсовик. - Пойдите сюда.  Покажите  мне.  Покажите,  как
работает это фантастическое изобретение англичан - камин.
   Чарли  склонилась  над  счетчиком,  дернула  рукоятку,  вложила   монету,
повернула рукоятку обратно, и монета провалилась. Жалобно  взвыв,  вспыхнуло
пламя.
   - Невероятно! Ох, Чарли!  Вот  видите,  какая  я.  Ничего  в  технике  не
понимаю, - поспешила пояснить  Хельга,  словно  это  была  важная  черта  ее
натуры, которую новой  знакомой  необходимо  знать.  -  Я  абсолютно  лишена
чувства собственности, а если тебе ничто не принадлежит,  откуда  же  знать,
как работает тот или иной механизм? Антон, переведи, пожалуйста. Мой девиз -
"Sein nicht haben". - Это было произнесено безапелляционным тоном  автократа
из детской. Но она же достаточно хорошо говорила по-английски и  без  помощи
Местербайна. - А вы читали Эриха Фромма, Чарли?
   - Она хочет сказать "существовать, но  не  обладать",  -  мрачно  заметил
Местербайн, глядя на обеих женщин. - В этом суть морали фрейлейн Хелъги. Она
верит в исконное Добро, а также в примат Природы над Наукой. Мы  оба  в  это
верим, - добавил он, словно желая встать между двумя женщинами.
   - Так вы читали Эриха Фромма? - повторила Хельга, снова отбрасывая  назад
свои светлые волосы и уже думая о чем-то совсем  другом.  -  Я  положительно
влюблена в него. - Она пригнулась к огню, протянула к  нему  руки.  -  Я  не
просто восхищаюсь этим философом, я его люблю. Это тоже для меня типично.  -
В ее манерах были изящество и радость  молодости.  Из-за  своего  роста  она
носила туфли без каблука.
   - А где Мишель? - спросила Чарли.
   - Фрейлейн Хельга не знает, где сейчас находится Мишель, -  резко  заявил
Местербайн. - Она ведь не юрист, она приехала, просто чтобы  прокатиться,  а
также справедливости ради. Она понятия не имеет о  деятельности  Мишеля  или
его местопребывании. Садитесь, пожалуйста.
   Чарли продолжала стоять. А Местербайн сел на стул  и  сложил  на  коленях
чистенькие белые ручки. Он снял  плащ  и  оказался  в  новеньком  коричневом
костюме. Такой ему могла подарить ко дню рождения мать.
   - Вы сказали, у вас есть от него вести, -  сказала  Чарли.  В  голосе  ее
появилась дрожь, и губы не слушались.
   Хельга повернулась к ней. В задумчивости  она  прижала  большой  палец  к
своим крепким резцам.
   - Скажите, пожалуйста, когда вы его видели в  последний  раз?  -  спросил
Местербайн.
   Чарли теперь уже не знала, на кого из них смотреть.
   - В Зальцбурге, - сказала она.
   - Зальцбург - это, по-моему, не дата, - возразила Хельга.
   - Пять недель назад. Шесть. Но где же он?
   - А когда вы в последний раз имели от него вести? - спросил Местербайн.
   - Да скажите же мне, где он! Что с ним? - Она повернулась к Хельге. - Где
он?
   - Никто к вам не приходил? - спросил Местербайн. -  Никакие  его  друзья?
Полиция?
   - Возможно, у вас не такая уж хорошая память, Чарли, как вы  утверждаете,
- заметила Хельга.
   - Скажите нам, пожалуйста, мисс Чарли, с кем вы были в контакте? - сказал
Местербайн. -  Немедленно.  Это  крайне  необходимо.  Мы  приехали  сюда  по
неотложным делам.
   - Собственно, ей нетрудно и солгать - такой актрисе, - произнесла Хельга,
и ее большие глаза испытующе уставились на Чарли. - Как,  собственно,  можно
верить женщине, которая привыкла к комедиантству?
   - Нам следует быть очень осторожными, - согласился с ней Местербайн,  как
бы делая для себя пометку на будущее.
   От этой сценки попахивало садизмом: они играли на боли, которую Чарли еще
предстояло испытать. Она посмотрела в упор на Хельгу, потом на  Местербайна.
Слова вырвались сами собой. Она уже не в состоянии была их удержать.
   - Он мертв, да? - прошептала она.
   Хельга, казалось, не слышала. Она была полностью поглощена наблюдением за
Чарли.
   - Да, Мишель мертв, - мрачно заявил Местербайн. - Мне, естественно, очень
жаль. Фрейлейн Хельге тоже. Мы оба крайне сожалеем. Судя по письмам, которые
вы писали ему, вам тоже, видимо, будет жаль его.
   - Но возможно, письма это тоже комедиантство, Антон, - подсказала Хельга.
   Такое однажды с ней уже было - в школе. Три сотни девчонок, выстроенных в
гимнастическом зале, директриса посредине, и все ждут,  когда  провинившаяся
покается. Чарли вместе с лучшими из учениц обежала